Мир Элайлиона (СИ) - Саражаков Давид

Капли воды бьют по поверхности листьев и стеблей этих растений, образуя на них множество мелких брызг, своим мерцанием ломающие свет. Они поливали растения, помогая им расти.

Чуть дальше росли ещё какие-то растения, но далековато, потому разглядеть их сложно.

Наконец мы подошли к окружённому кустарниками глиняному дому. Конечный пункт назначения. Аргилэ постучался в дверь, а после того, как кто-то внутри ответил, открыл дверь.

Дом ничем не отличался от остальных ни снаружи, ни внутри. Только знак на двери с какой-то надписью давал понять, кому он принадлежит. Так помечены и остальные дома, но всё же не все. Как я понял, не помеченные пусты.

В тёмной комнате, освещенной слабыми лучами зеленого света от растений в её центре, на шкуре сидел какой-то аргилэ, кроме одежды ничем не отличающийся от остальных. Для меня не отличающийся. Сами аргилэ, должно быть, хорошо определяют друг друга.

Аргилэ, который провожал нас, вышел, а я оставался стоять на месте. Норм местной этики я не знаю, потому лучше ждать, когда он разрешит что-то делать. Он же здесь главный. Хотя, может быть и так, что стоять на месте окажется грубостью. Тогда буду извиняться.

Сидящий развернул туловище ко мне (потому что не мог развернуть голову) и сказал:

— [Яз. Нерейдий] Почему стоите? Проходите, — и указал на шкуру, лежащую напротив.

Анаэль перевела это и я, сняв обувь, прошёл и присел в указанное место.

— Здравствуйте, — поздоровался я.

— [Яз. Нерейдий] Здравствуйте, — поздоровалась Анаэль, и добавила: — Анвил тоже поздоровался.

— [Яз. Нерейдий] Рад познакомиться с вами, — сказал аргилэ, — Я глава этой деревни, — а после, как я понял, назвал своё имя.

Анаэль представилась за меня:

— Я Анаэль! — указала ламия правой рукой на себя, — А который большой — Анвил! — и на меня.

— Да, я знаю.

После он на короткое время замолк, а Анаэль коротко сказала, о чём они говорили.

Глава деревни снова подал голос, а выслушавшая это Анаэль протянула:

— … А-а-а… — с открытым ртом и широко раскрытыми от удивления глазами.

— Анаэль, что-то случилось?

Сначала ламия перевела глаза на меня, потом забегала ими по комнате и заморгала быстрее обычного. Снова вернулась взглядом ко мне и ответила:

— Нам «здесь не рады».

— … Что? — непонимающе прищурился я, но возможный ответ Анаэль прервал глава:

— [Яз. Нерейдий] Видите ли, — сомкнул он пальцы на шестипалой ладони, — Я на самом деле не против, чтобы вы оставались. Однако мои соплеменники боятся. С учётом недавнего происшествия, новостей из соседствующей деревни, принесённых поисковой группой, и туманом с нападением теней, они против пребывания белой ламии в деревне.

Конечно, из сказанного я ничего не понял. Но я смотрел на реакцию Анаэль: опущенные брови, глаза — расширены и направлены вниз. Она плотно сжала губы, скрестив руки перед грудью, немного наклонившись вперёд.

— Анаэль? — тихо позвал я её, от чего она вздрогнула.

Постепенно срывающимся голосом она прошептала:

— Из-за меня… — задрожали её плечи, — Как всегда… из-за меня…

Моментами Анаэль придерживала дыхание, пытаясь не дать эмоциям верх, и сильно сжала губы.

В этот момент снова заговорил главный аргилэ. Немного послушав его, я обратился к ламии:

— Анаэль, пожалуйста, скажи, что он только что сказал. А мы потом поговорим.

Анаэль резко вдохнула и выдохнула, сдерживаясь. Однако, в конце концов, она выполнила просьбу:

— Нам позволяют остаться ещё на пять дней, чтобы залечить раны, но «больше ламия задерживаться здесь не может»… Работать нам не позволят, а еды выдавать будут минимум.

С прищуром я посмотрел на него. Всей ситуации я не знаю, но небольшая злость присутствовала. Однако больше всего меня одолевало непонимание. Что-то не так с Анаэль?

— А почему нам не дают работу? — спросил я.

Анаэль закрыла глаза, начав часто дышать. Она дрожала, а ладонями начала сжимать плечи. Но всё же, набравшись смелости, она посмотрела на меня полными слёз глазами, видневшимися в зелёном свете. Слабом, но достаточно ярком, чтобы отражаться от её белых щёк и седых волос.

— Они… не хотят трогать то, чего могла коснуться я.

После сказанного, губы Анаэль сжались в тонкую линию, а глаза снова закрылись. Должно быть так она продолжала пытаться сдерживаться.

Вот о чём говорил тот аргилэ. Поэтому нас переселили. Чтобы быть как можно дальше и пересекаться как можно реже. В дом, в котором мы некоторое время прибывали, скорее всего, ещё долго никто не войдёт.

И всё потому, что им чем-то не приглянулась Анаэль.

Глава 20

Белая ламия

Мои родители… У меня практически нет счастливых воспоминаний о них.

Я помню точно, что жили мы где-то в деревне, недалеко от города. Часто можно было услышать звуки непрекращающегося в стенах дома алкоголизма: какие-то вечно расслабленные голоса, скрип старых дверей и чертовски громкая советская музыка из старых колонок, сильно искажающих звук до состояния, когда слова в ней различить невозможно. Однако иногда играло то, что лично мне больно слушать — металл с применением гроулинга (рычания) или, проще говоря: «музыка для мужиков с сальными/жирными волосами».

По-моему, когда-то даже это место было жизнерадостным и уютным, но тогда это точно было не так. Уже снаружи видно царящую внутри мрачную обстановку. Забор, состоящий из массивных досок, выглядит так, будто установлен сотни лет назад: многие доски покрыты мхом и лишайником, а несколько из них сломаны, образуя пропуски в стене, или висят на ржавых гвоздях. Ограда замусорена бутылками, окурками, собачьим помётом. Везде растут высокие сорняки, в некоторых местах крапива, а где-то конопля, выше взрослого человека. В окнах виднеются тонкие потрёпанные занавески, они покрыты множеством следов пыли и грязи.

На крыльце дверь в полуоткрытом положении, будто никогда не закрывающаяся. В захламлённом коридоре стены и потолок обшарпаны, краска и обои отходят. В комнатах раскиданы старые газеты, пустые бутылки, банки и другие отходы. Под окнами весят старые батареи. Очевидно, здесь долго никто не убирался.

Это место кричало о печальной судьбе людей, увязших в болоте наркотиков и алкоголя.

В тот день дверь открылась настежь.

Один из работников органов опеки стоял на пороге. Когда он отворил дверь, чумазый, мерзкий, холодный воздух бросился ему в лицо. В коридорах не было света, и вся обстановка противно пропахла табаком и алкоголем. Он заходит дальше и проходит в зал. Детские игрушки разбросаны по всему дому, на диване валяется отец, светя своим большим пузом, а стулья заполнены грязным бельём. Мать сидит у окна и из-за внезапно появившихся людей затушевает сигарету о крышку раскрытой жестяной банки, куда сбрасывала пепел.

Тогда я притворялся спящим в своей комнате на грязных простынях. Пришедшие меня будят, прося пройти за ними. Я же беспрекословно слушаюсь, изредка кивая головой. Выйдя из своей комнаты и в сопровождении пройдя немного вперёд, я вижу сцену.

Игорь тогда совсем ребёнок кричит и вырывается из рук, пытающихся нас забрать мужчин и женщин. Родители же, круглыми сутками находящиеся в состоянии алкогольного (а может и не только) опьянения, будто не замечают происходящие события, продолжая воспевать веселье. До момента, пока Игорь не закричал пронзительно громко. Наша мать скривила лицо и накричала на него:

— ЗАТКНИСЬ, ВЫБЛЯДОК!

Но мальчик будто этого не слышит, продолжая рваться к родителям.

— Сука… УЁБОК МЕЛКИЙ! ТЕБЕ СКАЗАНО ЗАТКНУТЬСЯ!!! — кричит уже отец, кинув в своего ребёнка бутылку, чуть не попавшую ему в левую ногу.

На самом деле родители впервые отнеслись к Игорю так. Обычно все побои доставались мне. Иногда, когда я просто сидел рядом, отец ударял по ноге или руке, но иногда и в живот, говоря «для профилактики», а если начинал плакать — избивал, потому что «мужчины не плачут». Правда в том, что это я тогда связался с органами опеки. Они уже приезжали до этого с проверкой и разбирались, забирать ли нас. И, как итог, я ушёл из этого места, оставив в воспоминаниях о родителях только грязь, боль и звон бутылок.