Мико - Эрик Ластбадер

И ныне он свято верил, что “Тэндзи” — орудие, которое поможет ему убедить воинствующую клику генералов и офицеров КГБ немедленно начать действовать. Надо дотянуться до детонатора, понимал Проторов. Он, Проторов, должен стать мостиком между традиционно соперничающими КГБ и ГРУ.

С этой целью он затратил более шести лет на обработку молодого полковника ГРУ. Сильный и амбициозный Евгений Мироненко скоро тоже станет мостиком между этими фракциями. Потому что, только объединив эти два бронированных кулака, Проторов мог быть уверенным в успехе своего заговора. Без них он пропадет. А без него пропадет Россия. Ему недоставало только одного звена в цепи, благодаря которому все они оказались бы у него в кулаке.

И этим звеном был “Тэндзи”.

На столе у него, как разозленное насекомое, зажужжал телефон внутренней связи и на миг отвлек внимание Проторова. Он дотронулся длинным пальцем до кнопки.

— Да?

— Объект готов.

— Хорошо. Введите его. — Он потянулся и выключил розовый свет. Кабинет погрузился в абсолютную темноту. В нем не было окон, а вход — лишь один, через стальную дверь толщиной в добрую четверть метра.

Проторов откинулся на спинку кресла и подавил жгучее желание закурить. Сцепив пальцы, успокоил свои неугомонные руки. И тут послышался шум. Толстая дверь, издав пневматический вздох, открылась, и три человека переступили порог. На мгновение яркий свет из коридора высветил черный прорезиненный пол, потом дверь захлопнулась, и вновь темнота поглотила все.

Проторов, не глядя, уже знал, кто вошел: молодой лейтенант, доктор и объект. Уже почти три дня Проторов и доктор, специалист по наркофармакологии, бились над этим парнем. Проторов отдавал ему должное — американец оказался крепким орешком. Он не раскололся, и, честно говоря, Проторов этого от него и не ожидал. Он ожидал, что тот умрет.

Проторову стало его даже немного жаль, когда он услышал нечленораздельный лепет — результат множества инъекций, которые доктор вогнал в этого объекта. Негоже современному воину, захваченному врагом, попадать в такую ситуацию, когда он оказывается насильственно ввергнутым в быструю смену дня и ночи, когда недели прессуются в часы, и, согласно современной теории, измученное тело, разблокировав мозг, само должно делать их работу.

Ничему этому Проторов не верил. В наше время есть способы не дать агенту заговорить, когда он того не хочет: гипноз, электронные имплантанты. А если и это не поможет, у него всегда оставалась возможность самоликвидироваться.

Громкие животные звуки все усиливались, и печаль переполнила сердце Проторова. Нет, не так должен кончать человек их профессии! Лучше уж погибнуть в жестоком рукопашном бою, когда тобой движет единственное животное побуждение — любой ценой избежать гибели.

Мысленно Проторов вернулся к тому дню, когда он в первый раз почувствовал холод. “Почувствовать холод” — нелепая фраза, бытовавшая в Управлениях КГБ для обозначения убийства. Этот самый первый раз навсегда отложился где-то в уголке его сознания.

В то время он, Проторов, был совсем еще зеленым лейтенантом. Получив приличную подготовку в школе КГБ под Севастополем, он возомнил себя неким суперменом, которому все нипочем. Оперативной работы, которая определяет истинную цену специалисту, он тогда еще и не нюхал.

Его отправили в отдаленный район Северной Сибири, где проводилась серия сверхсекретных экспериментов по использованию постоянно дующих там сильных ветров. Стало известно, что этими работами заинтересовались американские секретные службы, внедрившие туда своего агента.

Проторов выследил его и заставил выскочить из своей норы. Началась безумная погоня. От Верхоянска, самого холодного места на земле, они мчались один за другим по насквозь промерзшей тундре, в сторону бескрайних ледовых полей.

В Верхоянске безраздельно властвовал холод. Человек здесь ничего не значил — он был всего-навсего крошечной точкой в огромных заснеженных просторах. Снег и лед, земные недра, скованные намертво вечной мерзлотой... Снег слепит глаза, ветер захватывает дыхание, его леденящие объятия наводят на мысль о смерти.

Проторов, однако, мог позволить себе одну-единственную мысль о задании, первом после выпуска. Что из того, что он не понимает его значения? Неотступно и целеустремленно он гнался за своей жертвой, не упуская ее из виду.

Но вот настал момент, когда они столкнулись на льду, сцепились, падая и скользя, съезжая по снежному склону. Вокруг них вихрем взвилось снежное облако.

Проторов сглупил и взял в дорогу пистолет с глушителем и складной нож. На морозе, однако, смазка застыла — хоть плачь, хоть смейся. Пистолет не действовал, нож не открывался. Приходилось драться голыми руками.

Минут тридцать они барахтались и кувыркались в снежном сугробе. Тяжелая одежда мешала рукопашному бою, связывала движения; мороз отнимал силы. Уже после лейтенант понял, что одержал верх исключительно благодаря своей выносливости. Он не был ни хитрее, ни сильнее, ни изворотливее своего противника. Ничего из того, чему его учили в центре подготовки, здесь не пригодилось. Просто он дольше продержался.

Проторов вдавливал темноволосую голову американца в розовый от крови снег до тех пор, пока его дыхание не замедлилось, а потом и вовсе прекратилось. Возникло нечто вроде чувства удовлетворения при мысли о том, что вот он, Проторов, еще жив, хотя грудь сдавило, во рту пересохло, кровь молотом била в виски, а к горлу горьким и едким комком подкатывала желчь.

Вдруг его охватила неудержимая дрожь, будто из него разом ушло все тепло. Он тупо уставился на скрюченное тело, на котором сидел верхом. “А ведь это был живой человек...” — мелькнуло у него в мозгу. Этого человека называли врагом государства.

— Да, — прошептал он, — это был враг...

— ...времени больше нет, — услышал он, пробуждаясь от воспоминаний. Не желая, чтобы его рассеянность была замечена, он переспросил подчеркнуто резким тоном:

— Что вы сказали?

— Мы израсходовали все время, какое оставалось в нашем распоряжении, товарищ, — снова повторил доктор.

— И что же мы получили? — Проторов хотел знать положение дел. — Есть у нас хоть что-нибудь?

— Магнитофон зафиксировал каждое слово, — ответил доктор, а Проторов подумал: “Так же, как и твое, товарищ”.

— Один положительный момент у нас есть.

Проторов внимательно посмотрел на молодого лейтенанта. Ему казалось, что тот чем-то похож на него самого в юности.

— Мы теперь знаем, что американцы подобрались к “Тэндзи” не ближе, чем мы. Я бы даже рискнул предположить, что на данный момент мы их несколько опередили.

Проторов принял это во внимание. Лейтенант, конечно, был прав. Но Проторов знал, что был и второй положительный момент — сам объект. Или, точнее, те, кому объект принадлежал.

— Ладно, — сказал Проторов своим обычным непререкаемым тоном. — Заверните тело и доставьте обратно в его конуру, на Хонсю. Я хочу, чтобы американцы уже сейчас поняли, какой они допустили провал.

Оставшись снова один в своей необычной комнате без окон, он включил мощные кондиционеры, чтобы очистить воздух, насыщенный запахами наркотиков и смерти. Потом закурил и сел к столу.

При свете настольной лампы Проторов еще раз просмотрел распечатки, полученные с “Сахова IV”. Сейчас он ближе к “Тэндзи”, чем когда-либо прежде. Он чувствовал это. Глаза скользили по согнутым листам. Неужели это здесь? Почему же в таком случае он ничего не видит?

Он со злостью швырнул бесполезные бумаги в воронку стоявшего у стола резака и нажал на кнопку. Неприятный металлический лязг и вой заполнили помещение.

От мыслей о холодном и страшном грузе, который вскоре доставят к порогу противника, Проторов вернулся к сомнениям по поводу системы “Сахов IV”. Несмотря на все ультрасложное оборудование, он считал ее катастрофической неудачей. Что ни говори, это всего лишь машина, она делает только то, что запрограммирует человек, и ничего сверх того. Но, возможно, где-то в недрах огромной дорогостоящей системы попросту вкралась ошибка?

Не важно. У Проторова был свой собственный “спутник” — человек, и работал он до сих пор безупречно.

— А теперь отбивайся. — Голос Акутагавы-сан донесся откуда-то из тумана. — Начали.

— Но как? — спросил Николас. — Я ничего не вижу.

— Разве в “рю” Канзацу ты никогда не тренировался с завязанными глазами?

— Конечно, да. Но только в додзё, в четко ограниченном пространстве, не загроможденном деревьями, камнями и подлеском, расположение которых мне неизвестно.

— Этот туман, — продолжал Акутагава-сан, оставив без внимания слова Николаса, — похож на тьму, но в нем гораздо труднее действовать. В темноте тебя может вести белая дорожка едва показавшейся луны, отсвет фонаря возле дома, даже мерцание звезд. А здесь нет ничего, кроме тумана.