Фигня (сборник) - Александр Житинский

Биков мрачнел. Ему хотелось чаю и Пенкину. И даже Исидору. Он уже месяц не видел живого женского тела.

Они вошли в церковь и перекрестились кто как умел.

Навстречу им от алтаря уже шествовал молодой священник с окладистой русой бородой. За ним служка нес поднос с дымящимися чашками чая. Отец Василий нес в руке крест, который один за другим поцеловали все гости, включая католичку Исидору.

– Мир вам, дети мои! – провозгласил отец Василий и перекрестил их.

Пенкина, повинуясь какому-то чисто генетическому наитию, припала к руке батюшки и поцеловала ее. Исидора сделала то же самое, соблюдая неведомый ей ритуал. Бикову ничего не оставалось делать, он поспешно и немного стыдясь прикоснулся губами к тыльной стороне ладони отца Василия.

– Может быть, вы хотите исповедаться и причаститься? – спросил отец Василий.

– Хотим! – искренне выпалила Пенкина.

Биков не знал, что это такое. Он почувствовал, что его втягивают во что-то ненужное и вредное для его нынешней должности.

Первой исповедовалась Ольга.

Батюшка уединился с нею у алтаря и спросил, в чем она желает покаяться.

– Грешна, батюшка! Согрешила с товарищем по оружию, – доложила Пенкина.

– Он женат? – спросил отец.

– Нет. Стала бы я с женатым!

– И ты не замужем?

– Конечно, нет!

– Это не грех, дочь моя.

– Правда? – просияла Пенкина и в порыве благодарности еще раз поцеловала руку батюшки.

– Что еще? – спросил он.

– Да вроде… – стала припоминать она заповеди. – Не убивала, не крала…

– Унынию предавалась?

– Никогда! – заявила Пенкина.

– Так ты безгрешна, дочь моя. Причащайся.

Священник перекрестил ее, а служка поднес чашку чая. Пенкина выпила и просветлела до такой степени, что стала слегка просвечивать. Порхая, она вернулась к своим.

Разговор отца Василия с Исидорой был более длительным и напряженным, ибо выяснилось, что Исидора украла чек на миллион долларов и раскаивается в этом, а также переспала с доброй тысячей мужчин, подавляющая часть которых были женаты. Правда, унынию тоже не предавалась.

Выслушав глубокое раскаяние Исидоры на ломаном русском языке, отец Василий причастил и ее.

Настала очередь Бикова.

Пока приводили к причастию женщин, он мучительно решал для себя вопрос – стоит ли впутываться в эту авантюру с неясными последствиями. Литераторское любопытство победило. Поэтому, подойдя к отцу, он коротко доложил:

– Грешен, батюшка. Ругался матом. Публично. Также склонял к сожительству многих девушек и женщин.

– Успешно? – поинтересовался отец.

– Большей частью, – скромно сказал Биков.

– Да, матом нехорошо… – опечалился батюшка. – Грех тяжкий. Раскаиваешься хоть?

– Да понимаете… – начал Биков, но отец перебил его:

– Значит, не раскаиваешься.

– Как же не ругаться, отец? Вы же знаете, как живем! – начал оправдываться Биков.

– Знаю… Самому иногда хочется выразиться, когда радио «Свобода» послушаю – что там у вас делается… – задумался отец.

– Если б другие слова были… Не матерные…

– А вот ты и придумай их! – озарился отец Василий. – Тебе церковь памятник поставит.

– И прокуратура, – мрачно сострил Биков.

Отец Василий подвел Бикова к распятию, на котором висел металлический Иисус.

– Что такое русский мат? – задал риторический вопрос священник. – Взяли два половых, извините, органа, одни ягодицы и один глагол и построили изощреннейшую лексику! Это только у русских. Посмотри, как разнообразна человеческая анатомия, – указал он на распятого Христа. – Сколько всяких мест, куда можно посылать! В ухо, например. Чем хуже, чем…

– Понял, – кивнул Биков. – Каюсь! Причащайте! – Он уже горел творчеством.

Мысль отца Василия показалась ему крайне плодотворной. Быстро проглотив чай и почувствовав небывалую легкость и духовность, он потребовал авторучку, бумагу и келью для работы. Все это ему было предоставлено тут же.

И пока Ольга и Исидора в сопровождении вызванного экскурсовода осматривали чайные плантации Касальянки, Биков в келье творил нормативный русский мат, используя в качестве пособия икону, на которой был изображен все тот же распятый Иисус.

Для подкрепления ему дали термос с чаем. Уже на второй чашке Биков понял, что в министры не вернется и от чая не откажется никогда. Такого творческого подъема он никогда не испытывал, даже когда писал знаменитые свои стихи: «Я люблю тебя больше, чем нужно, я люблю тебя больше, чем нежно…»

Он начал с традиционных посылов в разные места, как внутрь, так и наружу.

С посылами внутрь было просто. Кроме ненормативных мест, имелось еще по крайней мере три дырки, куда можно было загнать неугодного собеседника.

– Пошел ты в ухо! – пробовал Биков на слух и записывал. – Пошел в нос! Иди ты в рот!

«Слабовато… – размышлял он про себя. – Для детсада годится, но уже для начальной школы надо что-то покрепче».

Его внимание привлекла обычно неиспользуемая часть тела, и он, радуясь находке, сочинил сразу несколько крепких выражений:

«Пошел ты в пуп!» или «Пошел на пуп!»

«Пуп тебе!»

«На пупа нам это надо».

«Пуп знает что».

«Пуп на!»

«Пуп с ним».

Пытаясь образовать глагол, Биков с радостью заметил, что народная мысль уже работала в направлении пупа, потому что слово «опупел» было широко известно. Но не довели дело до конца.

Вообще, при таком подходе многие идиомы сами собой включались в обиход нормативного мата. Например «зуб на зуб не попадает», «что в лоб, что по лбу» – и это существенно расширяло возможности и показывало, что Биков на правильном пути. Возможно, все это и было матом когда-то, но потом мат сузился до срамных мест.

Но подлинное творчество началось после третьей чашки чая. Биков разделся до трусов и, бросая на Спасителя восторженные взгляды, выкрикивал, записывая:

– Пуп тебе в бицепс!

– Сидим в глубоком ухе!

– Иди в ноздрю!

– Отпупили его, отзубатили и выбровили на зуб!

– Ты что, пупок, оволосател?

Покончив с посылами, Биков приступил к святая святых мата – выражениям с матерью. На выбор имелось несколько вариантов:

«Вез твою мать».

«Нес твою мать».

«Тряс твою мать».

И – «В лоб твою мать».

Биков оставил их в качестве запасных, чтобы ничего не пропадало, но это все было не то.

Он отпил еще из чашки, глядя на распятого Спасителя, и вдруг его осенило:

– Спас твою мать! – заорал Биков и, довольный, добавил от души любимое ругательство капитана Джеральда Маккензи в новой транскрипции:

– Спасена мать!

Отсюда, от этого чудесного глагола, пути вели в подлинные кущи мата, облагороженного глубоким первозданным смыслом избранного слова.

«Я вас всех спасал!»

«Спасенный в рот».

«Мы с этим делом наспасались».

«Спасенная в ухо».

И даже слово «спасибо» при этом становилось отчетливо матерным.

Биков исписал шесть страниц и понес их отцу Василию. Священник нацепил очки и ознакомился с текстом.

– Родной вы мой! – растроганно проговорил он, целуя Бикова. – Вы меня просто спасли! – Он сконфуженно умолк, поскольку допустил матерное выражение. – Ну, вы поняли… Это я немедленно пущу в народ. Люди у нас интеллигентные, но, сами понимаете, сразу не отвыкнешь. Допускают. Привьется у нас, а там, глядишь, и до России докатится, спасена мать!

Он немедленно передал словарь на ксерокс, и через полчаса служка понес кипу листов в деревню как новый, освященный церковью, кодекс бранных слов и выражений.

Бикову захотелось водки, но он пересилил себя. Это был рецидив прошлого, как и сорвавшееся с уст: «Ни хуя себе!», когда он увидел плоды своей работы, размноженные на копировальном аппарате.

В это время вернулись с полей донья с Ольгой, бережно неся мешочки с зеленым чаем, который им подарили сборщицы. Ольга зажгла свечу и поставила ее перед иконой Богоматери.

– Матерь Божья, помоги рабам твоим Ивану и Вадиму! – прошептала она, крестясь.

Глава 14

Похороны

А рабы Божьи Иван и Вадим в эту самую минуту тихо путешествовали в открытых гробах на кладбище Касальянки. Вадим лежал в повозке, влекомой осликом, а Иван – на лафете пушки, прицепленной к этой повозке. Ослика вел под уздцы капрал, Алексей Заблудский сидел в повозке. Замыкал процессию взвод солдат-метисов с карабинами.

Герои-интерполовцы в белых рубашках с алыми пятнами на груди, чинно сложив руки, обращены были лицами в бездонное южноамериканское небо.

Заблудский, посасывая из бутылочки виски, мерно причитал уже по третьему кругу, будто попик, совершающий отпевание.

– …Какие парни были, туземец! – обращался он к единственному слушателю-капралу. – Огонь парни были. Вдвоем могли всю мафию победить, если бы не сукин сын этот, сталинист… Гордые были, туземец, не пошли к Пересу в услужение, не то что я, слабый человек. Теперь уснут под чужим небом, матери не всплакнут над ними…