Дело о лазоревом письме - Юлия Латынина

– Почему вы считаете, что он прыгнул именно с дуба?

– Преступник ел дынные семечки и заплевал семечками дуб и дорогу. Если бы он стоял на дороге или над обочиной, он бы вряд ли заплевал дуб, а? Также понятно, что он ел семечки не после разбоя, а до. Когда человек сидит, ждет чего-то и нервничает, и имеет в кармане семечки, – он обязательно станет их есть. Я собрал все семечки с дуба и с дороги, и набралось около осьмушки. После этого я реквизировал семь осьмушек семечек и раздал их моим стражникам, имеющим эту привычку, и ни один из них не справился с этой задачей меньше, чем за час.

Судья Нан отметил про себя, что уездый начальник, может быть, и не самый чистый душой человек, но явно не лишен ни ума, ни опыта.

– Мы едем по этой дороге не больше часа, – сказал Нан, – и нам дважды встречались люди. Проходили ли другие путники под деревом, в то время как на нем сидел разбойник? Видели ли они семечки на земле?

Уездный начальник вздохнул.

– Я и сам задался этим вопросом. Я расклеил объявления, призывавшие тех, кто проходил в этот день по дороге, к даче показаний. Но ни один из проезжих не явился, не желая связываться с управой. Зато я получил целую кучу доносов от разных соседей, а одна баба даже надиктовала, что не знает, ходила ли ее соседка по этой дороге или нет, но что эта соседка, когда стирает белье, вечно выливает воду со щелоком в чужой сад.

– А плащ, который оставил разбойник? – спросил Нан.

– Плащ сохранили, но только по нему ничего не установишь. Это обычный крестьянский плащ, такие плетут по всей провинции.

Одон задумался и добавил:

– Это все паломники Золотого Ияри. Черт знает что за народ.

Нан кивнул. Паломники, по его опыту, были странный народ: редко-редко это были степенные люди, а чаще мошенники и бродяги, которые стекались к храму, чтобы замолить свои грехи, а деньги в пути добывали новыми преступлениями.

– Что, – сказал Нан, – больше стали грабить за последнее время?

– Именно, особенно с тех пор, как…

Одон запнулся, не зная, как сказать столичному судье: «с тех пор как Нарай житья не дает людям» или «с тех пор как советник Нарай выгнал негодяев из теплых гнезд».

– С тех пор как воры, выгнанные господином Нараем из лавок, перебрались на большую дорогу, – сказал столичный судья.

Начальник уезда вздохнул с облегчением и немедленно согласился.

Нан спешился и облазил место происшествия, влез на отвесный склон дороги, забрался на дуб. Сделать это оказалось нелегко: несмотря на всю свою ловкость, столичный чиновник изрядно запачкал свой голубой с вышивкой кафтан и едва не сорвался вниз, когда ему пришлось подпрыгнуть, чтобы ухватиться за слишком высокий сук. Зато, забравшись на дерево, судья Нан был вознагражден игрой тени и света на старой коре, и удивительным видом на зеленые флаги постоялых дворов и повороты старой дороги, открывавшиеся меж резных листьев, – и ощущением вечности, покоя и солнца, ощущением мимолетным и оттого еще более острым.

Да, это было подходящее место для нападения на Иммани, и если учесть, что преступник час просидел на дереве и пропустил множество людей, то он явно поджидал определенного человека. Но ведь Иммани и сам мог инсценировать ограбление. Ничто ему не мешало влезть на дуб, высыпать семечки, изваляться в пыли и потом, переодевшись в травяной плащ, побежать к управе. Только куда он тогда дел лошадь с сумками? Нан еще раз посмотрел сквозь резную зелень на зеленые флаги постоялых дворов.

На дороге, меж тем, начальник уезда Одон обдумывал замечание Нана. Нан слез вниз, и чиновники поехали обратно. На выезде из леса чиновник наконец решился:

– По правде говоря, – сказал он, – тут дело нечисто. Признаться, если бы я не посадил этого секретаря на ночь в клетку, я бы повел расследование совсем по-другому. Подумайте сами – человек едет с такими подарками и отсылает от себя всех слуг. А на границе области этот Иммани отказался от вооруженного эскорта!

– Что вы хотите сказать?

Одон указал на зеленые флаги гостиниц:

– Если человек отсылает от себя слуг, значит, он боится свидетелей. Если он боится свидетелей, значит, он намеревается преступить закон. Сдается мне, что этот Иммани намеревался обделать в городке кое-какие делишки своего хозяина, встретиться на постоялом дворе с сообщником!

– То есть вы думаете, – спросил Нан, – что этот сообщник, зная о прибытии Иммани и о том, что Иммани прибывает один, подстерег его в лесу, спрыгнул сзади и ограбил?

Одон застыл с раскрытым ртом.

– Великий Вей! – вскричал он, – как это раньше не пришло мне в голову! Мне и раньше казалось, что в этом деле есть что-то странное! И знаете что? Вот именно то, что преступник прыгнул на Иммани сверху, рискуя собственной шеей. Вы видели, это чертовски трудный прыжок! Почему он не выскочил из-за поворота с дубиной, не накинул на Иммани сетку, как это в обычае у других людей? Он боялся, что Иммани его узнает! С хорошенькими людьми ведет дела господин Андарз!

Уездный глава даже затанцевал в седле от усердия. Теперь он проклинал себя за нерасторопность. В самом деле, проведи он тогда облаву в постоялых дворах, кто знает, куда привела бы ниточка? Может быть, он изобличил бы изменнические сношения Андарза с Осуей, оказал бы неоценимую услугу господину Нараю. Что тогда он именно потому и не стал возиться с этим делом, так как Андарз и Нарай были еще друзьями и задавили бы его, как телега – мышь, Одон как-то позабыл. В смятении чувств он даже не заметил, что молодой чиновник что-то ему говорит.

– Видите ли, – донесся до него наконец голос Нана, – наверняка Иммани отпустил слуг, чтобы избавиться от свидетелей. Но и слуги, и вооруженный эскорт принадлежали, честно говоря, господину Андарзу. Иммани не было смысла их отпускать, если сделка совершалась согласно воле Андарза. Стало быть, если сделка имела место, Иммани не выполнял волю хозяина, а, наоборот, обманывал его. Разоблачение такой сделки ничуть не повредило бы господину Андарзу.

Нан вежливо отказался от приглашений Одона и заночевал в усадьбе человека по имени Решна. Решна был давним знакомым Нана и вассальным торговцем Андарза, – он торговал с Осуей медом и коноплей. Решна был наполовину ласом, и они говорили между собой на языке, который щелкал и посвистывал. Так что каждый, кому бы вздумалось подслушать разговор, не понял бы ни одного слова, кроме, разумеется, двух повторяющихся имен: «Амадия» и «Иммани».

И по тому, как говорил Решна, было видно, что этот разговор ему не очень-то нравится.

Едва государь подписал указ о банях, господин Нарай послал Андарзу в подарок железную клетку, а в клетке – выдру, символ изменника и сластолюбца.