Двенадцать замечаний в тетрадке - Каталин Надь

конца смеялись… Тетя Крепс как-то говорила, что тот, кто в пятницу много смеется, в воскресенье будет плакать. Тетя Крепс живет в Тисааре на нашем конце, ей лет сто, не меньше, и она просто напичкана всякими суевериями и приметами. Она все время пугала ими ребят, потому что сердилась на нас за вечный шум и за мяч, который то и дело залетал на ее огород. Соседские ребятишки ее побаивались и, стоило ей завести свои сказки, мигом утихомиривались. Только я подрывала ее авторитет: мне Тата давно объяснил, что такое молния и отчего бывает гром, а летучих мышей я и вовсе не боялась, одна даже постоянно жила у Таты тихо-мирно, не принося ни беды, ни счастья. Бедная тетя Крепс очень на меня сердилась за то, что я никак не пугалась. А вспомнила я о тете Крепс после кино оттого, что мы просто надрывались все от смеха — вот мне и захотелось рассказать о ней тебе. Мама и Помощник пилота ушли вперед, увлеченно разглядывая витрины, а ты придержал меня за руку, и мы замедлили шаги.

— Я хотел бы, Мелинда, удочерить тебя. Согласна?

— Зачем это? — вскрикнула я отчаянно и сама поняла, что вышло страшно грубо. Так было спокойно все, нам было так весело! — Зачем это?

— Ну, как это — зачем? Затем… чтобы у нас была нормальная семья.

В детстве я боялась эха. Эхо жило на песчаной излучине Тисы, густо поросшей тростником. Я была уверена, что оно живет, живое, — иначе как же оно меня передразнивает? Я всегда кричала ему что-нибудь, когда мы проплывали по этой излучине на лодке, и всякий раз мороз проходил по коже, когда оно тут же повторяло все слово в слово, только другим, чужим голосом. Я не сомневалась: эхо передразнивает меня, но что было делать, как с ним бороться — ведь оно явно сильнее!

И вот ты повторил мои слова, словно эхо. Повторил точь-в-точь так, как я сказала маме в тот необыкновенный день, когда мы с ней заговорили. Значит, она рассказала тебе? Вы с мамой обсуждаете меня, мои слова?! И ты тоже меня передразниваешь?..

Мы подошли к машине. Вы сели втроем: мама работала в ночную смену, и вы собирались отвезти ее в больницу. А я пошла домой, сказала, что надо еще делать уроки. Помощник пилота вертел в руках ключ зажигания, а ты опустил окно и сказал мне вслед:

— Подумай еще! Но не очень тяни. Ты ничего не потеряешь, если сменишь фамилию… Да и не такая уж она у тебя складная, ведь так?

Это ты напрасно сказал тогда! Складная у меня фамилия или нескладная, но это фамилия Таты, понятно?

Дома я даже не разделась и Йожику не впустила, хотя он стучал упорно и монотонно, как дятел. Схватила листок бумажки, быстро нацарапала: «Ты не удочеришь меня, не хочу! Лучше уйду» — и положила на телевизор, чтобы ты увидел сразу, как только откроешь дверь. А потом ушла. Было уже половина восьмого, стемнело, валил снег. По Кёруту чавкали снегоочистительные машины, сегодня им хватит работы на всю ночь! На фасадах магазинов сияли дрожа неоновые надписи. На днях ты принес большущую гирлянду разноцветных лампочек и развесил ее по комнате, проверяя, все ли горят. Провозился с ней целый вечер, прикидывал, как это будет эффектно и современно выглядеть на елке. Дома мы зажигали свечи и бенгальские огни. Комната наполнялась тяжелым и щекочущим запахом, со свечей иногда капало на пол. Ничего, для меня и свечи хороши. И фамилия моя тоже… А ведь тетя Крепс, пожалуй, права: слишком много я сегодня смеялась — того и гляди, заплачу…

Я увидела вдруг, что стою перед дверью Урбанов. Но, уже позвонив, вдруг отчаянно струсила: дверь сейчас откроется, а что я скажу? Зачем пришла? Я ведь и сама не знала зачем да и шла не сюда. Вообще никуда не шла, если сказать по правде…

Однако Дёзё ничуть не удивился, только спросил сочувственно:

— У вас телевизор испортился?

Дёзё был уже в пижаме, Малыш тоже; он смотрел передачу про Мажолу и крикнул мне, чтобы я поскорей входила: сейчас начнется детективный фильм; он тоже будет смотреть его, потому что родители на дежурстве — вот как ему повезло! Я не сразу сообразила, что и вопрос Дёзё был связан с детективным фильмом: им даже в голову не приходило, что в такое время можно думать о чем-то другом. Во всяком случае, хоть в одном повезло: обоих родителей Дёзё нет дома. Прямо в пальто я присела на краешек кровати Малыша.

— Ты что, в пальто смотреть будешь? — озабоченно спросил Дёзё.

— Никак не буду.

— Значит, ты не из-за телевизора пришла?

— Нет. Просто я ушла из дому. Навсегда.

— То есть как это навсегда? И почему?

— Потому что Шандор Даллош хотел удочерить меня.

Дёзё заволновался. Он сердито искал свои тапочки: телевизор он смотрел, устроившись в кресле с ногами, и дверь открывать бегал босиком. Наконец тапочки были найдены — их надел Малыш да так в них и лег, укрывшись одеялом. Брат сдернул с него тапочки, но Малыш даже не заметил этого, завороженно наблюдая за медвежонком, который чистил зубы. Дёзё стоял передо мной, размахивая руками и явно собираясь произнести речь. И вдруг сказал кратко:

— Ты спятила.

— И на том спасибо.

— Но все-таки что ты решила?

— Понятия не имею.

— Хочешь спать здесь, у нас?

— Не бойся, не хочу.

— Я же не потому! Но что ты будешь делать?

— Сказала же, не знаю. Но домой не вернусь. Может быть, наймусь снег убирать…

Мне это только что пришло в голову: по телевизору стали передавать последние известия и как раз показали заснеженные будапештские улицы, снегоочистительные машины, а диктор в это время говорил, какие прилагаются усилия, чтобы снег не нарушил работы транспорта в столице. И еще показали крупным планом плакат с призывом городского Совета к населению помочь очистить город от снега; назывались и адреса районных контор по найму рабочей силы.

— Как думаешь, сколько там платят? — спросила я с убитым видом.

— Ты спятила.

— Это