Девять месяцев, или «Комедия женских положений» - Татьяна Соломатина

– А что в учебнике написано на такой случай? – ехидно и зло шипела трубка.

– В учебнике написано делать кесарево сечение.

– Ну так и делай! – взвизгнул телефон и отключился от абонента.

– Ну, делай так делай. И без тебя знаю, уже распорядилась оттранспортировать в оперблок, чтоб ты, блин, кидался головой в навоз, козёл! – пробормотала себе под нос обычно такая сдержанная Соня – и отправилась вслед за каталкой.

Чтобы обнаружить ту в коридоре, под дверьми оперблока, «опечатанными» приклеенной к ним простой бумажкой с надписью: «Не входить! Скоро будет санэпидстанция!» Злая как сто чертей Соня сорвала «пломбу» под оханье санитарки.

– Ой, нам всем достанется.

– Вы что, совсем долбанулись?! – внезапно заорала всегда корректная с младшим и средним персоналом, спокойная Софья Константиновна. На неё накатило такое остервенение, что вышедшая в коридор Любовь Петровна, сразу просёкшая, в чём дело, тут же рявкнула в тон Соне на сидевшую за столами коридора дежурную смену:

– Быстро разворачивайте операционную. Мозги надо иметь, что когда нельзя, а что когда надо!

Женщину благополучно прооперировали. Софья Константиновна даже протокол сама записала и кровь прокапала, не доверив это ни неграмотному (пока) интерну Виталику, ни грамотному (давно) доктору первой квалификационной категории Пригожину. И смуглый младенец мужского пола, извлечённый из чрева безымянной (что крайне неудобно для анестезиолога) матери, оказался живучим.

– Блин, я же не в трамвае: «Эй, женщина! Женщина, откройте рот», – беззлобно смеялся позже анестезиолог. – Говорю и думаю, а как по-таджикски или по-узбекски: «Эй, женщина! Женщина, откройте рот!» – и разрешено ли исламом подобное обращение и такого рода просьба от незнакомого мужчины.

До вечера была и санэпидстанция, и много других дел, и лечебных, и новоявленных административных, и Романец, вернувшись из министерства, вызвал Соню в кабинет и орал так, как будто она сама эту несчастную бабу нашла и собственноручно её приволокла. Потом, правда, поостыл, кофе предложил и историй из собственной практики понарассказывал, да таких, что ой!

– Вот так вот, а вы думали, вам тут сахар.

«Кто думал?! Какой сахар? Я что, хоть чего-нибудь такого хотела?! Эй, князь, – говорит ни с того ни с сего, – ведь примешь ты смерть от коня своего!.. го... го... иго-го... Тьфу!»

– Сонюшка, как дела? – ласково поприветствовал супругу Глеб. – Хочешь, я сварю тебе кофе?

– Хочу. С сахаром. Мне туда сахар.

– Хорошо-хорошо, солнышко, только не волнуйся. Я вижу, день у тебя выдался не из лёгких. Не хочешь рассказать?

– Хочу. С сахаром.

– Я уже понял, давай я помогу тебе раздеться, без плаща и ботинок тебе будет куда уютнее с сахаром.

Софья покорно разулась, разделась и, получив кофе и сигарету, через пару минут ожила.

– Глеб, в меня влюбился интерн и даже подумывает, не трахнуть ли меня, потому что для старухи я ещё ого-го! Я сказала Светочке не тырить мелочь по карманам. Я прооперировала не говорящую по-русски женщину с улицы. А ты должен написать фонду «Искусственная почка» дарственную на унитаз.

Он подошёл и пощупал лоб жены.

– Милая, ты переутомилась. Ну, про интерна я могу понять, я сам о таковом регулярно подумываю в твою сторону. То, что твоя так называемая подруга может обчистить даже соседский карман, – это не новость. «Женщина с улицы» – это, как я уже успел сориентироваться и привыкнуть, сленг, обозначающий то, что рожать какая-то тётка пришла без направления или её привезла «скорая» или милиция. А вот о последнем, пожалуйста, поподробнее, потому что написание мною дарственной на унитаз для фонда «Искусственная почка» никак не укладывается в мою картину мира. Нет-нет, кошечка, для тебя я напишу даже эпитафию таракану и нотариально оформлю куплю-продажу бутылки виски, но я за тебя волнуюсь...

– Кстати, о виски. Отныне все бутылки из дому переезжают на работу.

– Соня, давай рассказывай!

Оставим Софью Константиновну в надёжных крепких руках её возлюбленного и не будем к ней возвращаться некоторое время. То есть, простите, несколько десятков страниц. Она и так заняла у нас очень много места, а есть ещё и другие, не знакомые вам пока персонажи, в нашей комедии женских положений. Потому перейдём к главе четвёртой, повествующей о рунах, космоэнергетике, кундалини и випашьяне, о пранаяме и полтергейсте, о штрих-коде судьбы ребёнка и великой вселенской матери, о том, как обрести своё (ещё лучше – прихватив по дороге и чужое). В общем, об Александре Сорокиной, имеющей к медицинским интерьерам и «врачебной прозе» ещё меньшее отношение, чем Пупсик (Екатерина Владимировна, забеременевшая звезда телесериалов) из второй главы.

Глава четвёртая

Атех (хотя вообще-то Саша). женщины в поисках эзотерики. находки того же, что и всегда

АТЕХ – хазарская принцесса... было у неё семь лиц. Согласно одному из преданий, каждое утро она брала зеркало и садилась рисовать, и всегда новый раб или рабыня позировали ей... каждое утро она превращала своё лицо в новое, ранее невиданное. Некоторые считают, что Атех вообще не была красивой, однако она научилась перед зеркалом придавать своему лицу такое выражение и так владеть его чертами, что создавалось впечатление красоты. Эта искусственная красота требовала от неё стольких сил и напряжения, что, как только принцесса оставалась одна и расслаблялась, красота её рассыпалась так же, как... соль[6].

Саша Сорокина родилась в самой обыкновенной полно-неполной семье. Была мама. И вот стали мама и Саша. Папа был, но при этом его как бы и не было. Автор даже не будет пускаться в пространные объяснения того, что феномен папы, который есть и которого при этом совсем нет, отлично известен многим из моих читательниц да и женщинам вообще. Вот вроде бы он есть. И при этом – его нет. И Винни-Пух здесь ни при чём. При чём скорее ослик Иа. Но уже как типаж. Ты помнишь, как его зовут, ты знаешь, что он хороший, что он где-то работает, хотя ничего особенного при этом не зарабатывает, периодически он ругается с мамой, зарабатывающей на все котлеты в отдельно взятой семье, но при этом его нет до первой рюмки или симпатичной маминой подруги. Или даже несимпатичной, но такой, которая слушает папины мысли или даже стихи – с интересом. Интерес этот, впрочем, любой женщине интересен ровно до тех пор, пока подобный «ослик» не поселяется под её крышей. После этого всё в нём интересное становится неинтересным, потому что интерес необходимо подпитывать чем-нибудь совершенно неинтересным – теми же котлетами, например, или куриным бульоном, хотя бы раз в сутки. А из мыслей бульон неважный. Они даже всухомятку плохо идут. Выясняется это, правда, несколько позже...

Сашина мама работала, дабы хлеб насущный даждь им днесь. Сашин папа размышлял о смысле бытия, регулярно принося домой более чем скромную зарплату инженера по болванкам неизвестного предназначения, или младшего сотрудника вымершей полвека назад науки, или учителя физики, или ещё какого «недовостребованного» интеллигента. Семья, благодаря маме, стабильно держалась в пределах «среднего класса», хотя такового в совке не существовало. Потому правильнее будет сказать, что Сашина семья была самой обыкновенной усреднённой семьёй, каковых сотни тысяч были в нашем всеобщем детстве, если вам на год выхода этой книги от тридцати пяти до... Дай вам бог здоровья и долгих лет.

Сашенька росла, и родители её так любили и так ей во всём потакали, что даже не заметили, как она выросла. А выросла она рано. Потому что тот, кто не стремится к учению с такой страстью как, например, Софья Заруцкая, зреет – не скажу «взрослеет» – достаточно рано. Если не сказать «преждевременно». Потому что погружение в стремление осознать, что такое «дифференциал» или «интеграл», значительно замедляет гормональную деятельность как эпифиза-гипофиза, так и органов-мишеней типа яичников, труб, матки, влагалища и наружных половых органов. А когда мозгу нечем заняться, то – нате, пожалуйста! – преждевременная половая активность (не отождествлять с «половой зрелостью», ибо зрелость – любая – предполагает прежде всего зрелое отношение подлежащего к сказуемому). Учиться Сашенька, как вы поняли, не любила. Она любила заграничные тряпки и прочую красивую жизнь из иностранных каталогов типа «Неккерман».

С первым мужем Саше Сорокиной повезло. Видимо, боженька склонен охранять свои творения. Первые пару раз. Потом устаёт. Потому что мы – по образу и подобию и тоже иногда устаём, если вспомните.

Ей было пятнадцать, ему – двадцать. И хотя папа между поисками смысла и примирением с бессмыслицей нашёл в себе силу духа подняться и пойти, чтобы набить юноше лицо, но... Но юноша с честью выдержал и понёс. Вернее – понесла Саша Сорокина и, спустя положенное лунным календарём время, родила плод живой доношенный мужского пола. Событие сие значительное совпало – уже по грегорианскому календарю – с окончанием Сашенькой Сорокиной средней школы. Она даже получила вполне приличный аттестат, не столько благодаря собственным способностям, сколько маминому и папиному реноме в данной школе данного района данного конкретного города. Папа и мама Сорокины юношу, к слову, очень зауважали и даже полюбили. Потому что было в нём что-то очень мужское, ответственное. И хотя учиться, как и их дочь, он не любил, но от работы не отлынивал и прекрасно понимал, что красивая жизнь с неба не падает, до неё надо дотопать по собственноручно сколоченной лестнице. А на это надо время. Саша же хотела всего и сразу. Из этого несоответствия взглядов на природу материальных вещей и стали возникать у молодых первые разногласия.