Повседневная жизнь Дюма и его героев - Элина Драйтова

Исторический термин «буржуа» возник задолго до появления буржуазии как класса. Впрочем, изначально он относился как раз к уже описанным нами торговцам.

Э. Поньон так объясняет возникновение нового слова:

«Сначала купцы искали убежища внутри стен городов, построенных и перестраивавшихся под угрозой норманнов и других воинственных народов. Однако вскоре, по мере разрастания складов, им становилось там тесно. Они выходили за пределы этих городов, которые — укрепленные или нет — часто обозначались словом burg, bourg («крепость»). Внешняя зона, которую они таким образом занимали и в свою очередь окружали защитной изгородью, называлась внешним городом или пригородом. Означавшее его латинское слово forisburgus во французском языке превратилось в faubourg («пригород»). Тем не менее купцов называли не «пригорожанами», а просто горожанами; именно от слова «бург» образовалось слово «буржуа». Благодаря своей многочисленности и активности они сразу же приобрели такое значение, что их стали считать наиболее характерными жителями самого города, где они обзаводились собственными домами».[53]

Если в 1000 году большей частью буржуа были купцы, то к началу XV века этим словом стали обозначать тех, «кто происходит из старых городских родов, имеет древние фамилии и гербы, является главнейшими жителями города, владеет наследственными поместьями, домами и рентами, что позволяет им жить на свои средства».[54]

К XVI веку значение термина несколько расширилось:

«Так обозначали всех горожан, проживающих достаточно долгое время в городе, владеющих недвижимостью, пользующихся городскими привилегиями и выполняющих свои гражданские обязанности (участие в выплате налогов, несение патрульной службы, охрана городских ворот и тд.). Важно было обладать правом участия в муниципальной жизни: не только в выборах городского совета, но и в жизни квартала и иных территориальных формирований вплоть до «companie pour boux» — компаний по вывозу нечистот.

В этом смысле, кстати, определение «буржуа» в общенациональном масштабе вообще невозможно, поскольку набор муниципальных привилегий и, следовательно, юридический статус буржуа был сугубо индивидуален в каждом городе».[55]

Таким образом, помимо купцов, в число буржуа вошли ремесленники, образовывавшие в городе свои цеховые корпорации, а также «представители мира чиновников и судейских», ибо в XVI веке и королевского пристава, и контролера качества зерна, и стряпчего, и сержанта Шатле называли в документах «господином парижским буржуа».[56] Итак, буржуа — это полноправные члены городской общины.

Наибольшим почетом в Париже пользовались представители шести привилегированных корпораций: суконщики, бакалейщики (с 1484 года в эту корпорацию вошли аптекари), галантерейщики, меховщики, колпачники и ювелиры. Эти корпорации выдвигали эшевенов,[57] открывали праздничные шествия, имели право нести королевский паланкин при торжественном въезде короля в город. Буржуа-ремесленников обычно называли «мэтрами». В общей иерархии названная категория буржуа находилась на самой нижней ступени.[58]

В романе Дюма «Графиня де Монсоро» действие происходит как раз в XVI веке и относится к третьему периоду религиозных войн. В противостояние католиков и гугенотов оказалось втянуто практически все население страны. Господа парижские буржуа были, по большей части, сторонниками Католической лиги. На их фанатический настрой и излишнюю самоуверенность рассчитывали Гизы, и рассчитывали вполне обоснованно. Гизовская пропаганда выставляла короля в самом неприглядном виде. Генрих III оказывался в глазах добропорядочных буржуа не только пособником гугенотов, но и развратником, исчадием ада, посягающим к тому же на их собственные права и привилегии. Чувствуя за спиной силу Гизов с их богатством и большим числом сторонников, парижские буржуа возомнили себя вершителями судеб государства, силой, способной навести в стране порядок. 12 мая 1588 года в Париже впервые за всю его историю были возведены баррикады. Последующие поколения борцов с королевской властью не раз прибегали к этому средству с криком «Долой короля!».

В 1578 году, когда происходит действие «Графини де Монсоро», ничего этого еще не было. Существовало противостояние Гизов законным монархам, и была Лига, главой которой король назначил самого себя. Было безумство парижской толпы. Но господа парижские буржуа еще колебались; традиционное почтение к королевской власти позволяло им выкрикивать лозунги лишь против гугенотов, но пока не против монарха.

«Париж, такой же взбудораженный, как накануне… выслал к Лувру депутации лигистов, ремесленные цехи, эшевенов, ополченцев и неиссякаемые потоки зевак. В те дни, когда народ чем-то занят, эти зеваки собираются возле него, чтобы наблюдать за ним, столь же многочисленные, возбужденные и любопытные, как и он, словно в Париже два народа, словно в этом огромном городе… каждый способен при желании раздвоиться: одно его «я» действует, другое наблюдает за ним.

Итак, вокруг Лувра собралась большая толпа народу. Но не тревожьтесь за Лувр.

Еще не пришло то время, когда ропот народов обратится в громовые раскаты, когда дыхание пушек сметет стены и обрушит замки на головы их владельцев. В этот день швейцарцы…[59] улыбались парижской толпе, несмотря на то, что в руках у нее было оружие, а парижане улыбались швейцарцам. Еще не наступил для народа тот час, когда он обагрит кровью вестибюль королевского дворца.

Не думайте, однако, что разыгрывавшийся спектакль, будучи не столь мрачным, был вовсе лишен интереса. Напротив, Лувр представлял собою в этот день самое любопытное зрелище из всех описанных нами до сих пор.

Король находился в большом тронном зале в окружении своих сановников, друзей, придворных и членов семьи, он ждал, пока все цехи не продефилируют перед ним и, оставив своих старшин во дворце, не отправятся на отведенные им места, во дворе Лувра и под его окнами» (Ч. И, VIII).

Цехи мэтров-буржуа следуют мимо трона: сапожники, кожевенники, позументщики… Демонстрация преданности и силы одновременно. Все настроены воинственно. Упомянутому событию предшествовал вечер записи в ряды Лиги, еще более воинственное зрелище.

«Толпы горожан, разодетых по-праздничному, нацепивших на себя все свое оружие, словно они шли на парад или в бой, хлынули к церквам. Вид у этих людей, влекомых одним и тем же порывом и шагавших к одной и той же цели, был одновременно и жизнерадостный и грозный, последнее особенно бросалось в глаза, когда они проходили мимо караула швейцарцев или разъезда легкой конницы. Этот независимый вид в сочетании с криками, гиканьем и похвальбой мог бы встревожить г-на де Морвилье,[60] если бы почтенный магистрат не знал своих добрых парижан: задиры и насмешники, они были неспособны стать зачинщиками кровопролития, на это их должен был подвигнуть какой-нибудь мнимый друг или вызвать недальновидный враг.

На сей раз парижские улицы представляли собой зрелище более любопытное, чем обычно, а шум, производимый толпой, был особенно громок, ибо множество женщин, не желая в столь великий день остаться дома, последовали за своими мужьями, и с их согласия и без оного. Некоторые матери семейств поступили и того лучше, они прихватили с собой все свое потомство, и было весьма занятно видеть малышей, как в повозку впрягшихся в страшные мушкеты, гигантские сабли или грозные алебарды своих отцов. Парижский гамен во все времена, во все эпохи, во все века самозабвенно любил оружие. Когда он был еще не в силах поднять это оружие, он волочил его по земле, а если и на это силенок не хватало — восхищенно глазел на оружие, которое несли другие» (Ч. I, XL).

Пройдет семь лет, и парижские буржуа и их лидеры будут действовать не так хаотично, станут менее безобидными, более целеустремленными, менее почтительными в отношении к королевской власти и более организованными и воинственными. Буржуа сплочены и насторожены, они ждут момента. «Дело было в том, что (…) эти достойные буржуа, отнюдь не лишенные воображения, наметили во время (…) своих собраний массу планов; этим планам не хватало только одобрения и поддержки вождя, на которого можно было рассчитывать» («Сорок пять». Ч. I, XXXII). Кому быть вождем? Конечно же всеми любимому герцогу Гизу. Но теперь у господ парижских буржуа есть свои вожди, пусть масштабом поменьше, но весьма деятельные и решительные. История покажет, что их инициатива порой более безоглядна, чем планы герцогов Лотарингских. А пока:

«Бюсси-Леклер… сообщил, что им обучены военному делу три монастыря и составлены воинские отряды из пятисот буржуа — то есть у него наготове около тысячи человек.