Птичка над моим окошком - Анна Яковлева

Забыв о достоинстве члена мужского клуба, по-девчоночьи ойкнул:

– А это твоя?

Гитара тут же упокоилась в объятиях щегла, и Мотя в который раз с сожалением осознал, что с Данькой у них гораздо больше общего, чем с его сестрой.

Время текло, мужчины передавали из рук в руки гитару, перебирали струны, демонстрировали друг другу какие-то аккорды, куски каких-то мелодий, так что, когда Данька случайно посмотрел на часы, оказалось, что стрелки перевалили за полночь.

– Блин, – он испуганно посмотрел на Матвея, – мне влетит. Я пошел.

– Если что – зови на помощь, – предложил новообретенному другу Мотя.

Парень отчалил, а Матвей, оставшись в одиночестве, принялся анализировать прошедший день.

Все получилось в высшей степени глупо: подарок и ссора. И шкет прав – исправить ситуацию может только сам Витасик. Пусть выступит Тарасом Бульбой, только наоборот: он убил, он и возродит.

…– Почему так долго? – Разъяренная, как тигрица, Августа выскочила в прихожую. – Чего ты там торчал столько времени?

– Ничего, – Данька втянул голову в плечи, – колу пили.

– А что там за музыка играла? – Августа шарила по лицу брата сканирующим взглядом.

– Телик работал. – Наученный горьким опытом, Данька под пытками бы не признался, что держал в руках гитару.

Доставшаяся в наследство от отца гитара была упрятана с глаз подальше на чердаке тети Любы. Всякую другую, неведомыми путями приблудившуюся к Даньке гитару ждала та же печальная участь – от нее безжалостно избавлялись.

– Три часа, значит, колу пили? А ты не боишься лужу ночью напустить?

– Не боюсь, – хихикнул Данька. Он готов был подыгрывать сестре и терпеть любые унижения, только бы она не заметила следы запретного удовольствия. Они, эти следы, были очевидны: по малолетству Данька не научился еще ликвидировать печать просветления на лице, к тому же подушечки пальцев выдавали его с головой – покрасневшие, они до сих пор ощущали гитарные струны, как руки – тепло деки.

– А еще что делали? – продолжала допытываться Августа.

– Да так, – отмахнулся Данька, – поболтали кое о чем.

– О чем, например?

– Например, о тебе. – Опасный участок разговора был благополучно пройден, Данька расслабился.

– Обо мне?!

– О тебе, тебе.

– И что вы обо мне говорили?

Данька не отказал себе в удовольствии поиздеваться над тираншей сестрой:

– Чё, интересно?

– Еще чего? Совершенно неинтересно, – стала отнекиваться Августа. – Но это меня касается, поэтому давай выкладывай.

– Так, ничего особенного, просто ты повелась на такую лажу, что твои умственные способности вызывают сомнение у нормальных людей.

– Вызывают сомнение? Мои умственные способности?

– Ага.

– Так, ну вот что: завтра будешь заниматься два с половиной часа.

– Это за что?

– За то, что обсуждал с посторонним человеком сестру.

– Матвей не посторонний, Матвей…

Не-ет, это было уже чересчур – кровь бросилась Августе в голову. Этот омерзительный тип, сосед, настроил против нее брата!

Августа уперлась в бока:

– Не посторонний? А кто? Кто? Отец родной? Или гуру? Кто он тебе? Никто! И ты не имел никакого морального права говорить о родной сестре с чужим человеком, да еще в таком тоне, – перешла на крик Августа. В эту минуту ей было плевать на слышимость в их доме. – И это не мои умственные способности вызывают сомнение, а ваши!

– Наши? – с гаденькой улыбочкой переспросил Данька.

– Ваши! И не смей рожи корчить, паразит!

– Я паразит?

– Все вы паразиты! И папашка, и ты, и он! – Августа ткнула пальцем в стену, за которой, предположительно, находился сосед. – Все вы паразиты!

Она со злостью пнула подвернувшийся под ноги пуфик, и завод закончился. Неприглядность вспышки моментально дошла до разгоряченной Августы, ей, как обычно, стало стыдно, на глаза навернулись слезы. До чего довели, сволочи.

– Иди мойся, – сдавленным голосом выговорила она.

– А ты не хочешь спросить, что мы решили?

– Ах, так вы еще что-то решили? – Слезы высохли.

– Мы решили записать признание этого Витасика на диктофон.

– Кого-кого?

– Ну, этого, который с телевидения.

– Виталия Шутихина, что ли?

– Ну да. Это я придумал, – с гордостью сообщил братец.

– Ты придумал?

– Да, я.

Августа смерила брата оценивающим взглядом:

– Ладно, Штирлиц, быстро умываться и спать.

На пороге ванной Данька оглянулся:

– А если ты обидела человека зря, ты извинишься?

– Много чести.

– Но он ведь ни в чем не виноват, а ты его зачем-то выгнала и обозвала.

– Значит, так ему и надо. Нечего таких друзей заводить, от которых одни неприятности.

– Они дружат двадцать лет, – поделился добытыми сведениями Данька, – и из-за тебя первый раз поссорились.

– Мойся уже, – совсем другим тоном велела Августа и отвернулась, пряча от Даньки дурацкую, глупейшую улыбку.

Первая половина дня у Шутихина оказалась свободна, и в полном одиночестве он спал в собственной постели, что было весьма неосмотрительно, учитывая последующие события.

Разбудил Витасика требовательный звонок в дверь.

Витасик сразу смекнул, что открывать не стоит.

Пока начинающий алкаш прикидывал, каковы его шансы отсидеться, звонок троекратно повторился, так что было совершенно очевидно: рано или поздно открыть придется.

Что за люди такие непонятливые? Страдая от похмелья, Витасик разлепил веки и тут же вынужден был со стоном их закрыть.

Звонок уже трезвонил без пауз, создавалось впечатление, что кнопку вдавили навсегда, замкнули цепь подручными средствами – спичкой или канцелярской скрепкой.

Кряхтя и постанывая, Витасик осторожно сел в постели и потрогал голову. Боль из тупой превратилась в стреляющую. Чтоб он еще раз вот так напился… Да никогда в жизни.

Витасик обвел комнату мутным взглядом в поисках того, на чем можно поклясться. Ничего библейского в его окружении не водилось, но взгляд наткнулся на фотографию родителей, которые со стены с печальным укором взирали на непутевое чадо. Поклясться родителями?

Витасик заранее почувствовал себя клятвопреступником и поежился. Ну их в баню, все эти клятвы.

Спятивший звонок заставил Шутихина выползти в прихожую.

– Кто? – прошелестел он сухим ртом. Заглянуть в глазок мешала резь в глазах.

– Я, – отозвался гость. Ясен пень – Мотька Степура.

Какое-то шестое чувство, подозрительно похожее на голос разума, подсказывало Витасику, что впускать друга не стоит, но руки с разумом не дружили, действовали сами по себе и уже поворачивали замок.

Неожиданно дверь вырвалась из-под контроля, полетела навстречу и приложила Витасика по лбу. На ногах Шутихин и так держался еле-еле, а от удара вообще завалился под вешалку, собравшую на себя барахло всех сезонов, и зарылся под каким-то межсезонным френчем.