Мишель - Руфь Уолкер

Не менее сообразительным Стив был и в других вопросах. По сути, пострадавших от слияния цирков не оказалось. Даже те, кто ушли — добровольно ли, нет ли, — не могли пожаловаться на плохое обращение: всем им выплачивалась весьма приличная пенсия из резервного фонда цирка. С теми же ее подчиненными, кто остался в новом цирке, Стив обращался с той же уважительностью, что и с собственными служащими. Более того, Мишель теперь уже подозревала, что большинство членов ее труппы мечтали о таком слиянии еще два года назад…

Что же касается его обращения с ней, то здесь, хотя он имел полное основание не раз и не два закатить ей скандал, он удерживался от того, чтобы расквитаться с ней за ее жестокие, а подчас и грубые выпады. Даже после того, как она лишила его единственного, что он имел в браке, он не стал прибегать к грубой силе и вообще не стал оказывать на нее давления… И это при том, что Стив, как она убедилась, должен был страдать от невольного воздержания в сексуальной жизни. Много ли мужчин смогли бы проявить подобное терпение?

Неужели она его любит и в этом источник ее непрекращающейся борьбы с самой собой? Неужели это чувство подкралось так незаметно, что она не смогла его распознать? До сих пор она предпочитала называть это влечением, вожделением, но теперь со всей очевидностью поняла, что ее притягивал он сам, а не одни только его сексуальные способности.

Впервые за последние двое суток Мишель уснула, а проснувшись, приняла душ, вымыла и высушила волосы. Надев новые джинсы и свитер с надписью «Цирки Брэдфорда и Лэски — снова вместе», она покинула мотель и направилась к месту зимней стоянки цирка.

Стив сидел в гостиной старого коттеджа и смотрел по телевизору футбольный матч.

Он не слышал, как она вошла, и Мишель, стоя у порога, пыталась совместить свои вчерашние воспоминания о Стиве с человеком, которого видела перед собой.

Был Стив, застреливший Конни, лишивший ее любви Дэвида, хитроумно втянувший ее в брачные отношения и спасший ее цирк от почти неминуемого банкротства, Стив, доводивший ее в постели до исступления.

И был Стив, сидевший сейчас перед ней: не ведая о ее присутствии, осунувшийся, с покрасневшими глазами, он сидел, опустив плечи и безжизненно сложив на коленях руки. Неужели из-за нее?

Стив поднял голову и увидел Мишель. У нее сжалось сердце — столько страдания было в его глазах.

— Пришла забрать вещи? — безразлично спросил он.

— Просто пришла. Домой.

Что-то шевельнулось в его лице. Слабо махнув рукой, он показал на кофейный столик.

— Лимонад, — сказал он. — Не Бог весть что, но пить можно. Выпьешь бокал?

— Я звонила Розе, — словно не слыша его, проговорила Мишель. — Она мне сказала…

— Что? — спросил Стив.

— Я хочу знать: ты правда будешь любить меня несмотря ни на что?

Лицо Стива исказилось от муки, и Мишель поняла: ему все стало ясно.

— Да, — ответил он глухо.

— Ты уверен в этом? Я много думала и поняла, что тоже люблю тебя… Но я так бесконечно виновата перед тобой, Стив…

— Да! — почти крикнул он, и когда в следующее мгновение она забилась в рыданиях на его плече, тихо лаская ее волосы, повторил: — Да. Я тебя люблю и буду любить всегда.

— Я преступница, — сквозь рыдания бормотала она. — И не может быть мне прощения…

— Мы оба виноваты, — глухо сказал Стив, — и я не меньше, чем ты. А может быть, и больше.

— Что будет дальше, Стив? — спросила она, утирая слезы и прижимаясь к его плечу.

— Дальше? Дальше — трудная и счастливая жизнь. У нас у каждого гонора на десятерых, и мы еще много дров наломаем. Но теперь мы твердо знаем: ты любишь меня, я люблю тебя… А еще…

— Что еще?

— Еще мы оба не можем жить без цирка. А значит, мы сделали правильный выбор.

Эпилог

Лимузин резко затормозил, и Мару бросило вперед. Только сейчас, ухватившись за спинку переднего сиденья, она поняла, что умудрилась заснуть. Увидев в зеркальце смущенное лицо молодого негра-шофера, она поняла, что тот выругался. Маре захотелось рассмеяться и сказать, что нет в мире ругательства, которого она бы не слышала, но сдержала себя.

«Достоинство, — подумала она. — Последнее, что нам остается в этой жизни, — достоинство».

— Ну и толпища, — заговорил шофер, увидев, что старая леди проснулась. — Не цирк, а вавилонское столпотворение.

Мара не ответила — она с интересом разглядывала праздничную толпу, устремившуюся к воротам города-парка. На стоянке, должно быть бесплатно, раздавали воздушные шарики, потому что в руках у каждого ребенка было по шару, и их цвета — красный, белый и голубой, цвета старого Брадфорд-цирка, — были ей как бальзам на душу. «Интересно, — думала она, — эти вот люди — чувствуют ли они непередаваемое, ни на что в мире не похожее сказочное обаяние цирка или просто погнались за очередным увеселением, чтобы убить несколько свободных часов, а потом все выкинуть из головы?»

Она пожалела, что проспала большую часть дороги. Скоро она встретится с Мишель, а к окончательному решению так и не пришла: сказать внучке или не сказать, подходящий момент для объяснений или неподходящий?

О том, что ее бабушка не кто-нибудь, а Принцесса Мара, Мишель знала давным-давно, еще с детства. Мара хотела, чтобы внучка была в курсе, что в ее жилах течет кровь, еще более древняя, чем голубая кровь других ее предков, Сен-Клеров, потомков первых поселенцев Новой Англии.

Но не исчезнет ли гордость Мищель за свою бабушку, если сейчас, в самый последний момент, она узнает, что эта самая легендарная бабушка — не кто-нибудь, а вполне реальная Роза, старуха-цыганка, профессиональная гадалка, предсказательница судьбы? Роза — с ее покрытым шрамами лицом, с ее любовниками, с ее странными замашками. Роза, не имеющая ничего общего с Принцессой Марой, романтически погибшей в расцвете сил и красоты и оставшейся навечно в памяти потомков…

И не охватят ли Мишель, несмотря на ее любящую душу и преданность друзьям, ужас и отвращение, когда она узнает, что мертвая бабушка жива и находится рядом?

Мара глубоко вздохнула, а вздохнув, подвела черту своим нелегким размышлениям. Поздно. Слишком долго она жила бок о бок с ложью, чтобы сейчас вызывать к жизни правду. В конце концов, эта легенда — часть ее существа, а живая Роза была хранительницей священного огня, жрицей в храме Принцессы Мары. Если даже это всего лишь тщеславие — что из того? Она никогда не претендовала на роль скромницы, да и правдивость никогда не была ее сильной чертой, если уж на то пошло. Да и с каких это пор рома начала беспокоить правда?