Под псевдонимом Ирина - Зоя Воскресенская

И тем не менее это предательство Петрова — Пролетарского было, пожалуй, единственным со стороны нашей разведки в течение нескольких десятилетий. А потом? Потом предатели в 60, 70 и 80-х годах стали появляться, как опарыши. И каждый такой предатель стремился показать свою наибольшую лояльность той стороне, куда он перебежал, и готов был выдавать секреты, о которых знал, а заодно и о которых мог лишь догадываться. А ведь каждое предательство стоило советскому государству очень дорого — нужно было менять так называемых «засвеченных» сотрудников, на подготовку которых были затрачены большие суммы и которых нельзя больше использовать на оперативной работе, направлять новых, подчас недостаточно подготовленных работников и так далее. Одним словом, много негативных побочных явлений связано с предательством, уже не говоря об интересах самого дела.

Моя оперативная судьба избавила меня от общения с предателями. Но дважды и на меня пахнуло этим мерзким зловонием. С одним из таких ублюдков я формально работал в одном отделе, но, к счастью, в разных странах, и поэтому практически мы друг друга не знали. А второй раз мне предстояло свидание с одним из таких, получившим потом кличку Гнус. Мне повезло там, где обычно обыкновенным людям не везет — у меня лопнуло колесо. И поскольку я был начинающим водителем, то на замену колеса у меня ушло много времени, и я, как теперь в этом не сомневаюсь, к счастью, опоздал на встречу с этим предателем.

Так почему все-таки в последние десятилетия резко возросло количество предательств? Разумеется, в каждом конкретном случае налицо целый комплекс своих, сугубо индивидуальных причин, но главная причина все-таки — это моральная деградация общества.

Что же делать? Возможно ли вообще свести до минимума факты предательства?

При нынешнем состоянии общества — очень трудно.

Да, надо улучшить работу по изучению и подбору кандидатов на службу в разведке, повысить материальное благосостояние сотрудников разведки тоже необходимо в соответствии с реальной затратой их физического труда и нервного напряжения, но при этом усилить и уголовную ответственность за государственную измену. Каждый факт измены должен автоматически нести за собой смертный приговор, который обязательно самой разведкой должен быть приведен в исполнение. Предателям, тем более из разведки, снисхождения и пощады быть не может.

Глава 14

Гётеборгский оркестр исполняет седьмую…

Встреча Нового, 1943 года. За столом большинство — женщины. Многие мужчины — работники торгпредства уже улетели на английских самолетах в Лондон, а затем с конвоем кораблей отправляются в Советский Союз, чтобы вступить в действующую армию.

Новый год советские люди встречают в Швеции на час раньше, по московскому времени. Мы выслушали сводку Совинформбюро. Она радовала. Красная Армия под Сталинградом завершила окружение 22 гитлеровских дивизий и громит их. Все взволнованы, свершен великий подвиг, приближающий нас к победе. В сводке названы освобожденные города и районы. Враг оставляет за собой пепелища, виселицы, выжженные земли.

Бьют куранты. Никогда, кажется, не замирает так сердце, никогда не испытываешь такое чувство огромной, нежной и неистребимой любви к Родине, как слушая бой кремлевских курантов на чужбине.

И неожиданно, даже не знаю, с чьего почина, люди стали снимать с себя золотые кольца, серьги, мужчины расставались с часами, военный атташе выложил на стол портсигар с дарственной надписью, в годы Гражданской войны он сражался в буденновской коннице. Александра Михайловна позвонила из санатория, спросила, как советская колония встречает Новый год, и сказала, что вносит в Фонд обороны свою золотую цепочку от лорнета. «А для меня в универмаге «Темпо» купите за крону цепочку «под золото» — кто посмеет подумать…» Уборщица Нюра сняла с плеч настоящую черно-бурую лису, на которую копила два года деньги, чтобы удивить потом своих рязанских земляков. И я сдала свои золотые часы. Бухгалтер составит опись и первой оказией ценности отправит в Советский Союз. Еще раньше работники посольства отдали облигации Государственного займа в Фонд обороны.

— За победу! За нашу славную Советскую Отчизну! — поднимаем мы бокалы.

Ночь… У нас в комнатах пресс-бюро сотрудники «ловят» по радио сквозь хаос вражеских помех новости из Советского Союза. Бюллетень выходит теперь ежедневно, а советские газеты появляются в Швеции раз в два-три месяца.

Сажусь у радиоприемника. Передают из Москвы информацию для областных и районных газет. Записывают сразу несколько человек, вылавливают по слову, иногда схватывают только начало слова, потом соединяют вместе. Закончена сводка. И вдруг из эфира доносится музыка. Что это? Сквозь вой, треск сильно, как родник, пробивается мощная мелодия. Все замирают… Музыка волнует и своей суровостью, и светлыми нотами, горем и надеждой. «Мы передавали Седьмую, Ленинградскую симфонию композитора Дмитрия Шостаковича», — заключает диктор.

И в ту же ночь в Москву летит телеграмма с просьбой выслать партитуру новой симфонии.

Проходит немного времени, и партитура, заснятая на фотопленку, летит через Средний Восток и Африку, плывет на корабле в Америку, оттуда в Англию и затем опять на самолете в Швецию.

Я по совету Александры Михайловны еду в Гётеборг к главному редактору газеты «Гётеборгшё-ок-ханделстиднинген» Сегершельду и прошу помочь установить контакт с известным не только в Гётеборге, но и далеко за пределами Швеции симфоническим оркестром.

Сегершельд весьма доброжелателен и готов содействовать организации концерта. Приглашает посетить вместе с ним его друга-мецената, «шведского Третьякова», коллекционера произведений художников северных стран, за которым и будет решающее слово в этом деле.

Еще несколько недель — и Ленинградскую симфонию Шостаковича исполняет лучший в стране Гётеборгский оркестр. Публика сидит завороженная. Женщины смахивают слезы. Язык музыки интернационален. Заключительные аккорды симфонии собравшиеся выслушивают стоя».

Это было первое в Европе исполнение симфонии Шостаковича. Министру иностранных дел Гюнтеру пришлось выслушать протест германского посольства против «нарушения шведского нейтралитета».

И никто не знал тогда, в каких условиях Дмитрий Дмитриевич писал это свое сочинение — в нетопленной квартире, с огарком догорающей свечи на рояле. Блокадный Ленинград…

Могла ли я в тот момент представить, что пройдет четверть века, и в 1968 году я буду удостоена высокой чести в Свердловском зале Кремля вместе с Дмитрием Дмитриевичем Шостаковичем получать Государственную премию СССР.