Смысл ночи - Майкл Кокс

Он лучезарно улыбнулся.

— Знаете ли вы… то есть знал ли ваш отец, в чем именно состояло упомянутое здесь частное соглашение?

— Я рад, что вы задали этот вопрос, мистер Глэпторн, — ответил мистер Тредголд после продолжительной паузы. — Я, разумеется, не принимал участия в составлении данной бумаги, ибо тогда только-только вошел в фирму. Мой отец являлся юридическим консультантом лорда Тансора, а потому представляется закономерным, что ее светлость обратилась именно к нему за нотариальным оформлением своей воли. Но по получении вашего письма я немного покопался в наших архивах. Мой отец был человеком педантичным и предусмотрительным, как и подобает хорошему юристу, но в случае с леди Тансор, боюсь, он проявил некоторую небрежность: я не нашел ни единой записи касательно данного дела. Как я сказал, в ту пору он был уже в преклонных летах…

— А вам известно, знал ли сам лорд Тансор, что его жена консультировалась с вашим отцом по данному вопросу?

Мистер Тредголд протер монокль.

— Могу сказать с полной определенностью, что не знал. И могу сказать также, что в конечном счете текст документа, который вы держите в руках, не был включен в завещание ее светлости, ибо впоследствии она обратилась ко мне, на сей раз с полного ведома лорда Тансора, за оформлением новых завещательных распоряжений в связи с рождением сына, Генри Хереварда Дюпора.

Мне оставалось выяснить у старшего компаньона один последний вопрос.

— А миссис Глайвер…

— Да?

— Полагаю, относительно миссис Глайвер существовало также некое распоряжение сугубо практического свойства?

— Именно так: о ежемесячном денежном переводе, производившемся нашей конторой через банк «Димсдейл и К°».

— И оно перестало действовать…

— После смерти леди Тансор в двадцать четвертом году.

— Понятно. Ну-с, мистер Тредголд, не стану долее вас задерживать. Похоже, дело благополучно завершилось к удовольствию всех заинтересованных лиц, и я могу доложить мистеру Эдварду Глайверу, что он может больше не беспокоиться по данному поводу.

Я встал, собираясь откланяться, но мистер Тредголд вдруг вскочил на ноги с проворством, весьма меня удивившим.

— Нет-нет, мистер Глэпторн, — промолвил он, беря меня под руку. — И слышать об этом не желаю! Вы останетесь на ланч — все уже подано.

Засим хозяин провел меня, совершенно не ожидавшего подобного проявления учтивости, в смежную комнату, где на столе ждала плотная холодная закуска. Час с лишним мы непринужденно беседовали за превосходным ланчем, приготовленным для мистера Тредголда protégé самого месье Брийя-Саварена.[113] В ходе разговора выяснилось, что старший компаньон учился в Гейдельбергском университете, и мы оба предались приятным воспоминаниям о городе и его окрестностях.

— Та квитанция, что вы мне показали ранее, мистер Глэпторн, — наконец сказал мистер Тредголд. — Не разделяете ли вы часом библиографических интересов мистера Глайвера?

Я ответил, что в свое время увлекался библиографией.

— В таком случае, может, вы выскажете свое суждение кое о чем?

Он провел меня к застекленному книжному шкафу в дальнем углу комнаты и достал с полки книгу — «Epithalami» Баттисты Марино[114] (Париж, 1616; первый сборник Марино и единственный вышедший за пределами Италии).

— Великолепное издание! — с восхищением воскликнул я.

Мистер Тредголд сделал несколько точных и верных замечаний относительно качества, происхождения и ценности данного тома — он удивил меня широтой своих библиографических познаний, хотя в целом разбирался в предмете хуже меня. Он тотчас почтительно признал мое, как он любезно выразился, полное превосходство в подобных вопросах и высказал предположение, что мне следует заглянуть к нему еще раз, дабы ознакомиться с его библиотекой на досуге.

Таким вот образом я очаровал мистера Кристофера Тредголда.

Я вышел через боковую дверь и спустился по лестнице в сопровождении слуги, открывшего мне дверь несколькими часами ранее. Уже когда мы достигли нижней площадки, мистер Тредголд крикнул мне вслед:

— Заходите еще, в ближайшее воскресенье!

Я так и сделал — и в ближайшее воскресенье, и в следующее. К моменту своего пятого визита на Патерностер-роу, в начале октября, я измыслил способ извлечь выгоду из своих крепнущих дружеских отношений со старшим компаньоном.

— Боюсь, мистер Тредголд, — сказал я перед уходом, — сегодня мы с вами в последний раз столь приятно провели время.

В кои-то веки его лучезарная улыбка погасла.

— Что? Почему вы так говорите?

— Моя работа на мистера Глайвера, как вам известно, носила временный характер. Она закончится, как только он вернется с континента и я выполню последние свои обязанности перед ним.

— Но чем же вы будете заниматься потом? — спросил мистер Тредголд, всем своим видом являя неподдельное беспокойство.

Я потряс головой и сказал, что сейчас у меня нет на примете никакой подходящей работы.

— В таком случае, — просиял он, — я могу взять вас к себе.

Все вышло даже лучше, чем я смел надеяться. Я думал изыскать способ пристроиться в фирму в должности младшего клерка или даже рассыльного, а мистер Тредголд взял да предложил мне место своего помощника. Вдобавок он изъявил намерение познакомить меня с сэром Эфраимом Гэддом, королевским адвокатом, которому Тредголды часто передавали самые выгодные судебные дела, — в настоящее время сей господин искал преподавателя классических языков для тех желающих поступить в Иннер-Темпл, кто не имел университетской степени.

— Но у меня тоже нет степени, — сказал я.

Мистер Тредголд снова расплылся в счастливой улыбке.

— Уверяю вас, это обстоятельство не станет помехой. Сэр Эфраим всегда с готовностью следует рекомендациям «Тредголд, Тредголд и Орр».

Вкупе с новой должностью я получал хорошее жалованье в сто пятьдесят фунтов в год[115] и мансардные комнаты в принадлежавшем фирме здании на Темпл-стрит, за весьма умеренную плату.

Мы договорились, что я приступлю к работе — характер которой почти умышленно не уточнялся — с первого ноября, то есть ровно через четыре недели, когда из предназначенных мне комнат съедет нынешний постоялец.

Я воротился в Кэмберуэлл, воодушевленный успехом, но опечаленный необходимостью покинуть свое уютное жилье. Синьор Галлини, оказавший мне много знаков доброты и внимания за короткое время нашего знакомства, был первым моим новым другом, заведенным в Лондоне, и мне было по-настоящему грустно расставаться с его тихим маленьким домиком, не говоря уже о прелестях восхитительной мисс Беллы, и перебираться в густонаселенный центр города. Но ничего не попишешь: в конце октября я переехал из Кэмберуэлла на Темпл-стрит. Утвердившись таким образом на новой стезе, я встретил Рождество 1848 года в Темплской церкви, вдохновенно распевая рождественские псалмы в окружении особо благочестивых прихожан из числа своих новых соседей — с сердцем, исполненным подлинной благодарности.

Первое письмо на новом месте я получил от синьора Галлини и Беллы (с ней я твердо решил не терять связи): они поздравляли меня с праздником и выражали надежду, что я преуспею на вновь избранном поприще. Через несколько дней после Рождества мне поступило еще два письма — на сей раз на адрес до востребования, который я завел поблизости, на Аппер-Темз-стрит, чтобы получать там всю корреспонденцию на имя Эдварда Глайвера.

Одно письмо пришло из Веймута, от матушкиного поверенного мистера Гослинга — он сообщал о продаже сэндчерчского дома, но указывал, что по причине его плачевного состояния мы выручили за него меньшую сумму, чем предполагали. Деньгами он распорядился согласно моим указаниям: вернул мистеру Мору долг, после каковой выплаты и ряда других необходимых расходов на руках у него осталась сумма в 107 фунтов 4 шиллинга и 60 пенсов. Я рассчитывал на много большее, но, по крайней мере, теперь у меня была работа и крыша над головой.

Второе письмо прислал доктор Пенни — врач, пользовавший матушку во время последней ее болезни.

Сэндчерч, Дорсет

4 января 1849 г.

Дорогой Эдвард! С глубоким прискорбием сообщаю вам, что бедный Том Грексби преставился вчера вечером. Кончина, благодарение Богу, была скоропостижной и безболезненной, хотя и совершенно неожиданной.

Я виделся с ним только накануне, и он находился в добром здравии. Наш друг почувствовал недомогание после полудня. Меня вызвали к нему, но к моменту моего прибытия он уже впал в беспамятство, и я ничего не мог сделать для него. Он мирно испустил дух в самом начале девятого.

Похороны состоятся на этой неделе, одиннадцатого числа. Премного сожалею, что вынужден доводить до вашего сведения столь печальную новость.