Волков. Маскарад - Валерий Пылаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О том, что в прогрессивных и современных Соединенных Штатах рабство было отменено на четыре года позже, чем в России — в одна тысяча восемьсот шестьдесят пятом — его сиятельство упомянуть, конечно же, тоже забыл.
— Однако это, хвала Господу, не случилось, — продолжил он. — Славный родитель нынешнего государя проявил и мудрость, и недюжинную политическую волю. Однако в первую очередь — дальновидность. Полвека назад, выступая перед московским дворянством, его величество сказал: лучше отменить крепостное право сверху, чем дожидаться того времени, когда оно само собою начнёт отменяться снизу. И начало реформ, без сомнений, не только избавило Россию от величайших потрясений, но и позволило императору Александру Николаевичу заявить всему миру, что его держава чтит традиции, однако не имеет намерения задерживаться на пути в новое время. — Сумароков на мгновение смолк и продолжил уже тише: — Не сомневаюсь, что всем, кто сегодня собрался в этих стенах, очевидно, что решение государя не принесло отечеству ничего, кроме блага и процветания. Однако тогда, пятьдесят с небольшим лет назад, у высочайшего манифеста и последовавших за ним перемен было немало противников. Кто-то считал необходимым сохранять обычаи пращуров, кто-то опасался прикасаться к столпам, на которых общество стояло не одну сотню лет. И даже среди достойнейших членов Государственного совета, благороднейших людей и величайших умов своей эпохи нашли те, кто открыто возражал и противопоставлял свою волю государевой… Так скажите мне, милостивые судари! — Сумароков вновь возвысил голос и неторопливо обвел взглядом весь зал. — Разве не то же самое происходит и теперь, в наши дни?
И вот на этом месте я, кажется, начал понимать, к чему его сиятельство клонит.
В тишине зала заседаний последние слова произвели… нет, не то, чтобы эффект разорвавшейся бомбы, но что-то около того. Лицо Геловани превратилось в непроницаемую каменную маску, Иван впился пальцами в подлокотники кресла и задышал так шумно, что слышно было даже у трибуны, а Горчаков нахмурился так грозно, что я бы не удивился, вздумай его светлость прямо сейчас снова превратиться в ходячий факел. Несколько старцев в первых рядах синхронно задергались, явно собираясь подняться, и даже председатель занервничал. Взялся было свой молоток — да так и застыл с поднятой рукой, как статуя.
А Сумароков уже снова вещал, не давая почтенной публике опомниться.
— Полагаю, вы все уже понимаете, ради чего я начал с событий полувековой давности, милостивые судари. И, вижу, многие возмущены и уже готовы чуть ли не растерзать меня на части за подобную крамолу! Одна лишь мысль, что я способен сравнить последние события с реформами Александра Николаевича, кажется вам преступной… Однако позвольте мне закончить! — Сумароков приподнялся на цыпочках, нависая над трибуной. — Да, покойный Меншиков был безумцем! И, что куда хуже — негодяем, чьи преступления не смогли бы искупить ни ссылка, ни каторга, ни лишение титула и дворянского достоинства, ни даже позорная смерть на виселице. И у меня даже в мыслях не было оправдывать или уж тем более одобрять тот выбор и те поступки покойного, которые привели к гибели многих достойных и отважных людей, и вдобавок ко всему навлекли смертельную опасность на наследника престола — его высочество Ивана Александровича.
Чуть ли не все в зале обернулись в нашу сторону. Дружно, как по команде. Видимо, чтобы таким незамысловатым образом выразить почтение цесаревичу. Впрочем, лишь на мгновение: Сумарокову определенно подцепить публику на крючок изящной провокации, и теперь князья и графы заглотили наживку так глубоко, что срываться было уже, пожалуй, поздно.
— Такому нет и не может быть прощения! — Голос его сиятельство взвился высокой, почти оперной нотой — и тут же обвалился в мягкий вкрадчивый баритон. — Однако понять Меншикова все-таки можно. Многие из нас знали его как человека выдающегося ума и совести, здравомыслящего, отважного и бесконечно преданного государю, народу и отечеству.
Похоже, Сумароков не только подготовил речь, но и как-то по-хитрому поработал с собственным Талантом. На мгновение даже я почувствовал если не желание согласиться, то по меньшей мере что-то вроде сочувствия в адрес усопшего. На полноценную телепатию это, конечно же, не тянуло, однако делало из весьма посредственного во всех отношениях князька почти идеального оратора.
— И я могу только догадываться, что случилось с тем, кого я называл своим другом. Какой недуг поразил его блестящий и могучий ум. И что заставило князя поступить так, как он поступил, разом загубив и себя самого, и всех, кто имел несчастье за ним последовать. Однако я каждый день задаю себе вопрос, милостивые судари: чем для всех нас должно было стать его страшное и безнадежное выступление? — Сумароков перешел чуть ли на едва слышный шепот. — Чем, если не знаком того, что перемены уже давно назрели?
— Сучий сын! — выдохнул Иван сквозь зубы, приподнимаясь. — Да я его сейчас прямо здесь…
Во все стороны разошлась волна такой мощи, что я уже приготовился ловить товарища прежде, чем он зарядит свою глазную артиллерию и превратит Сумарокова вместе с трибуной в аккуратную кучку дымящегося человеческого мяса. Но меня уже опередил Горчаков.
— Нет, ваше высочество! — прошипел он, силой усаживая Ивана обратно в кресло. — Полностью с вами согласен, но, ради бога, не наделайте глупостей!
— Молю вас, милостивые судари, — Сумароков прижал к груди обе руки, — не поймите меня неправильно! Я лишь маленький человек, не наделенный ни положением, ни властью, ни каким-то особенным авторитетом в обществе сильнейших и достойнейших представителей дворянского сословия, которых сейчас наблюдаю перед собой. Все, что у меня есть — лишь боль от тех ран, что оставила в наших сердцах гибель друзей и близких. И капля отваги, чтобы сказать вслух то, о чем многие из вас думают уже много лет. — Сумароков опустил голову. — Уверен, каждый в глубине души понимает, что дальше так продолжаться не может. И если мы не осознаем ошибки сейчас, то в будущем будем обречене повторять их раз за разом… России нужна конституция! — Сумароков вдруг рявкнул на весь зал — так, что сидевшие в первых