Яблоко Монте-Кристо - Дарья Донцова

– Сначала изволь выслушать меня до конца, а уж потом лети сломя голову, – продолжала гневаться хозяйка.

Я облегченно вздохнул. Нет, Элеонора не в курсе разворачивающихся у нее на кухне событий, но какая непредсказуемость поведения! Только что хозяйка обозлилась на секундную задержку, с которой секретарь посмел явиться на зов, а теперь вновь недовольна, но на этот раз ее возмутила быстрота моей реакции. Право, тяжело иметь в качестве руководителя даму, даже самые умные и спокойные из них зависят от фазы Луны!

– Ты представишься ученым, кандидатом наук, – принялась раздавать указания Нора, – который работает над докторской диссертацией по истории театра. Люба некогда была занята в спектаклях коллектива «Рекорд». Ясно, да? Твоя задача разговорить ее и выяснить: кто являлся любовником Зои? Жив ли он? Может, он имеет жену? Вполне вероятно, что трюк с ожившим Игорем придумала обманутая супруга Зоиного кавалера.

И тут я совершил ошибку, попытался указать Норе на явную нелогичность ее мыслей:

– Маловероятно, что представление с привидением поставила законная жена мифического любовника Зои!

– Почему? – грозно сдвинула брови Нора.

– Женщине-то небось не тридцать, не сорок и даже не пятьдесят лет!

– И что? Месть не имеет возраста.

– Ну… в таких летах, как правило, думают о боге, – ляпнул я.

Нора вскинула брови и очень холодно ответила:

– Ступайте, Иван Павлович, выполняйте указание. Если же не…

– Уже бегу, – быстро закивал я.

– Вот и славно, – смягчилась хозяйка.

– Можно вопрос?

– Что еще?

– Я раньше часто ходил в театр, ну, пока не начал работать у вас!

– Намекаешь, что я отбила у тебя охоту к зрелищам?

Я постарался не измениться в лице, похоже, Норе сегодня все не так! Ладно, продолжу разговор:

– Знаю все культовые места: «Таганка», «Ленком», естественно, Большой и Малый, «На Бронной»… Но про «Рекорд» не слыхивал! Вы ничего не перепутали с названием?

Элеонора улыбнулась:

– Нет. Это был коллектив, существовавший при одном из заводских клубов, так называемый народный театр. Понимаешь?

Я кивнул:

– Конечно.

Глава 24

Для тех, чья юность пришлась уже на девяностые и более поздние годы, я сделаю сейчас небольшое пояснение. В коммунистические времена в столице работало не так уж много театров и каждый коллектив имел свою направленность. «Таганка» считалась оппозиционной, правда, и на ее сцене появлялись иногда «марксистские» спектакли вроде «Десяти дней, которые потрясли мир», но даже эти постановки попахивали диссидентством. Малый театр специализировался на пьесах А.Н. Островского, туда ходили полюбоваться на великого Ильинского, а в «Ленкоме» некогда поставили и вовсе невиданный спектакль: первый отечественный мюзикл «Юнона и Авось» с неподражаемым Караченцовым в главной роли.

Но в СССР жило огромное количество людей, рабочих, служащих, студентов, которые хотели играть на сцене, не имея профессионального образования. И вот для них существовали народные, так сказать, самодеятельные коллективы, дававшие спектакли для коллег и родственников. Подчас в подобных кружках вырастали удивительные актеры и режиссеры. Студенческий театр МГУ подарил нам целую плеяду талантливых лицедеев, а в балетной студии при автозаводе «ЗИЛ» танцевали такие примы, что приехавший в Москву всемирно известный балетмейстер Морис Бежар захотел поставить с ними спектакль.

Самодеятельными артистами на предприятиях гордились, выше их по статусу были лишь местные спортсмены, если им удавалось победить в соревнованиях. По всей стране устраивались смотры народных театров, вручались дипломы и медали лауреатам. Было лишь одно «но», сильно портившее жизнь подобным звездам: их не принимали во Всероссийское театральное общество, не пускали в Центральный дом актера или Дом кино, и вообще, сотрудники «настоящих» театров выказывали по отношению к «народникам» легкое презрение, смешанное со снисходительностью. Девушка, числившаяся ткачихой и великолепно игравшая в местном театре заглавные роли – Офелию в «Гамлете», Машу в «Трех сестрах» и Сюзанну в «Женитьбе Фигаро», была намного ниже по статусу, чем скромная статистка из не очень популярного государственного театра, выходившая на сцену один раз в сезон с подносом в руке и фразой «Кушать подано». Первая, «народница», не имела возможности просиживать со своими коллегами в культовом здании напротив «Детского мира»[5], вторая, профессиональная актриса, проводила там сутки напролет, рассуждая о своем месте в искусстве. Ей-богу, это было несправедливо и порождало массу эмоций: зависть, злость, обиду и ревность у одних, снобизм, наглость, нахальство и беспардонность у других. Впрочем, иногда кое-кто менялся ролями. Я очень хорошо был знаком с положением вещей, потому что жил около Николетты. Стоило послушать, с каким презрением, наморщив хорошенький носик, маменька цедила сквозь фарфоровые зубки:

– Право, не стоит делать из великого искусства проходной двор. Если Нюра швея, ее дело орудовать иголкой, а не пытаться изображать из себя Сару Бернар.

Николетта никогда не исполняла главные роли, она была актрисой так называемого второго плана, а они более нетерпимы к себе подобным, чем те, кто взобрался на вершину. Это как на шоссе: пафосный внедорожник спокойно пропустит вас при повороте, а побитая «шестерка» времен «Очакова и покоренья Крыма» ни за что не уступит своих позиций. Но ведь таких, как Николетта, на государственных сценах было подавляющее большинство. Зная закулисные интриги и некие болевые точки актрис самодеятельности, я очень хорошо понимал, как следует построить беседу с Любой.

Нора оказалась права, никто не собирался чинить мне на территории дома отдыха никаких препятствий.

Лишь охранник у ворот вяло спросил:

– Вы куда?

– В гости, – спокойно ответил я, – к Любови Работкиной.

– Машину на площадке оставьте, – по-прежнему равнодушно сказал секьюрити.

– Непременно, – пообещал я. – Подскажите, где третий корпус?

– По дорожке, в конец, – махнул рукой мужик и потерял ко мне всякий интерес.

Я поставил машину впритык к забору и медленно пошел по выщербленным камушкам, вдыхая терпкий аромат опавших листьев.

Дом отдыха находится в десяти минутах езды от Московской кольцевой дороги, но воздух тут совершенно не похож на столичный. А еще над голыми березами видно небо, которое совершенно не замечают бегущие с опущенными головами жители безобразно огромного мегаполиса, и вокруг стоит замечательная тишина…

– А он тогда ей заявил, – пронзил воздух чей-то резкий, словно звук пилы-болгарки, голос, – можешь катиться прочь! Вон! Нет, только представьте! Она столько лет с ним прожила, и что? И что?

– Кхм, кхм, – прозвучало в ответ.

– Вот, – подхватила «пила», – и я о том же! Мерзавец!

Я вздрогнул и тут же понял, откуда исходит пронзительный звук: стою около небольшого домика, на углу которого черной краской косо намалевана цифра «3», одно из окон распахнуто, внутри здания самозабвенно сплетничают невидимые мне дамы.

– …но ей все равно пришлось уйти! Без драгоценностей и денег, – торжествовала «пила», – почти голой! Такой, какой в Москву явилась, в лаптях!

Я преодолел три ступеньки, толкнул дверь и очутился в довольно уютном холле, освещенном торшерами. Справа виднелась стойка, за ней в кресле восседала очень полная женщина, одетая в теплую трикотажную кофту цвета больной мыши. Лицом к дежурной, спиной ко мне стояла худенькая девушка в спортивном костюме, это из ее тщедушного тельца вырывался пронзительный голос:

– …вот удар! Она так рыдала, но…

Я приблизился к рецепшен и кашлянул:

– Простите, если помешал.

– Ничего, ничего, – с явным облегчением откликнулась «мышь», – что вы хотите?

– Ищу госпожу Работкину.

– Любовь Сергеевну? – по непонятной причине впала в эйфорическое состояние дежурная.

– Именно так.

– Она перед вами!

Я посмотрел на обладательницу тембра пилы-болгарки. Сейчас, когда она повернулась ко мне, стало понятно, что прелестница перешагнула пенсионный порог.

– Вы Любовь Сергеевна?

– И что?

– Разрешите поговорить с вами?

– Да-да, – мигом запричитала «мышь», – ступайте, поболтайте спокойненько.

Было ясно, что дежурная жаждет отделаться от Работкиной.

– Я не могу пустить в номер незнакомого мужчину, – кокетливо прищурилась Любовь Сергеевна, – во-первых, это крайне неприлично, а во-вторых, мало ли что взбредет вам в голову!

Я чуть было не воскликнул: «Совершенно не страдаю геронтофилией», но вовремя сдержался и, вспомнив про светское воспитание, галантно отозвался:

– Очень хорошо вас понимаю, красивая женщина должна соблюдать осторожность. Может, присядем в холле? Вон там, в креслах? Я безобидный человек, кабинетный ученый, Иван Павлович Подушкин, работаю над докторской диссертацией.