Гамбит Королевы - Элизабет Фримантл

Катерина склонилась к Хьюику и прошептала:

– Этот цвет ему к лицу, правда?

– Пурпурный – цвет королевы!

Катерина фыркнула над его двусмысленностью.

Даже насмешник Юдолл не посмел бы облачиться в пурпур, будь король здесь. Генрих не был лишен чувства юмора, но иногда оно проявляется самым странным образом… Хьюик следил за своим любовником, и в нем росло желание. Юдолл любил находиться в центре внимания. Он расхаживал среди фрейлин; все взгляды были направлены на него. Их связывали пылкие, но неустойчивые отношения. Юдолл часто бывал жесток; недавно он отказался притронуться к нему.

– Твоя змеиная кожа вызывает у меня отвращение! – заявил он и ушел искать себе другие развлечения. Но рано или поздно он всегда возвращается, пьяный, размякший. Тогда он умолял простить его.

Его слова больно ранили Хьюика, но он будет честен с самим собой: он сам себе противен.

Глядя, как Юдолл вышагивает по залу, Хьюик невольно вспоминал своего любовника без одежды, его подчеркнутую мужественность, развитую мускулатуру, гладкую кожу. Раздевшись, он становился похож на простого крестьянина, но такого острого, тонкого и развитого ума Хьюик ни в ком еще не встречал. Юдолл не уважал никого. В Катерине же его привлекали противоречия.

Она говорила о том, что стала и мужчиной и женщиной, чтобы править. Кому-кому, а Хьюику об этом было известно.

– Ваша замечательная светлость, благословенная королева Катерина, – провозгласил Юдолл. – Посвящаю вам свою новую комедию, которая называется «Ральф Ройстер-Дойстер».

Елизавета сидела рядом с Катериной и держалась за руки с малышкой Мег Невилл, которая расположилась по другую сторону от королевы. Катерина добилась своего: ей давно хотелось собрать вместе всех детей короля. Как Генрих был против Елизаветы! Катерина делилась с Хьюиком: ей было больно думать о бедной девочке, сосланной в Ашридж. И вот она здесь. Елизавета еще мала, но в ней чувствуется отцовское обаяние. Сразу видно, чья она дочь. Она так же держит голову, так же прямо смотрит на собеседников, так же решительно сжимает челюсти. Катерина нашла для нее нового наставника; она уверяла, что Елизавете, при ее уме и любознательности, недостаточно будет обычного примитивного образования, какое дается девочкам в знатных семьях. Елизавета любила узнавать что-то новое. Как и брата, ее растят в новой вере. Знай Гардинер о той степени, в какой дети короля прониклись идеями Реформации, он пришел бы в ужас и наверняка придумал бы, как этому помешать. Любимый пес Катерины подбежал к Елизавете и запрыгнул к ней на колени. Не глядя на песика, она погладила его. Елизавета явно не из тех, кого можно разжалобить огромными влажными глазами. Катерина хлопнула себя по коленям, песик перепрыгнул к ней и стал ластиться.

Все стихли, когда Юдолл начал читать пролог. Хьюик слышал отдельные куски; он читал в рукописи стихи о веселящих напитках, но содержания пьесы не знал. Появился актер; он описал Ральфа Ройстера-Дойстера как человека, который влюбляется в каждую встречную женщину. Среди дам слышались смешки. Потом вошел сам Ройстер-Дойстер; на нем парчовый дублет и шапочка со страусовым пером размером с лошадиный хвост.

– Это Томас Сеймур! – вскричала сестрица Анна; фрейлины захихикали.

– Смотрите, какое у него перо! – взвизгнула одна из дам.

Хьюик покосился на Катерину, та улыбалась, но Хьюик понимал, что она злится. Актер гримасничал и позировал, то и дело взмахивая руками, вызывая взрывы хохота, рассказывал о том, как ухаживает за богатой вдовой. Он часто доставал зеркало и любовался своим отражением. Затем вошел и предмет его воздыханий, миссис Кастанс. Главную женскую роль исполнял хорошенький мальчик с круглым румяным лицом; на нем было красное платье и рыжий парик. Судя по всему, он изображал Катерину, ведь красный – ее цвет; все ее пажи одеты в красные ливреи. Хьюик чувствовал, как в нем нарастает гнев. Как Юдолл посмел? Ему, конечно, известны все обстоятельства дела – а может быть, и нет. Роман Катерины и Сеймура так и не стал достоянием гласности; кроме сплетен и пересудов, ничего толком не было известно. И только он знал, какие чувства Катерина испытывала к Сеймуру. В неведении оставалась даже сестрица Анна. Пьеса захватила всех. Ройстер-Дойстер настойчиво ухаживал за миссис Кастанс, помолвленной с неким богатым купцом Гэвином Гудлаком. Жених, впрочем, очень кстати уехал за границу. Когда появился актер, играющий Гудлака, он с головы до ног был облачен в тюдоровский зеленый цвет. Хьюик снова покосился на Катерину. Улыбка словно приросла к ее лицу. Ногой она нервно притоптывала по полу. Он пытался представить, что чувствует женщина, когда ее самую сокровенную тайну выкладывают на всеобщее обозрение, на радость всему двору. Должно быть, Катерина думает, что это он проболтался, делился ее секретами со своим любовником. Хьюику невыносима мысль о том, что он снова утратил ее доверие. Он сжал ей руку.

– Кит, я и понятия не имел…

– Такие вещи рано или поздно выплывают наружу. Король знал достаточно, он не случайно отослал его. Должно быть, сплетники неплохо постарались. А вам, Хьюик, я по-прежнему доверяю.

Юдолл вывернул самое драгоценное и болезненное воспоминание Катерины, высмеял его перед всем двором. Но если о пьесе станет известно королю, Юдолл сильно рискует… Внутри у Хьюика все сжалось от страха, хотя он не мог не восхищаться дерзостью Юдолла. Будь здесь Томас Сеймур, он бы убил Юдолла, но во дворце нет ни Томаса, ни его брата, уже отплывшего во Францию. А самое главное – здесь нет короля. Ему уж точно было бы не до смеха. Актеры только что не называют его рогоносцем.

Вечер тянулся мучительно долго. Катерина сидела рядом с Хьюиком, словно приросла к месту, а одутловатый Ройстер-Дойстер смешил публику своими нелепыми выходками. «Я знаю, что она меня любит, но не может об этом сказать», – ревел он.

Хьюик наклоняется к ней:

– Кит, жаль, что я ничего не знал. Я бы запретил ему…

– Он хочет всего лишь посмешить нас, – ответила она, по-прежнему натянуто улыбаясь. Ее самообладание было выше всяких похвал.

– Кроме того, он высмеивает Сеймура, а не вас.

– Тоже верно.

Мальчик-актер вышел вперед; он был нелеп со своими нарумяненными щеками, в ярком, слишком длинном платье. Подол волочился по полу, он то и дело спотыкался, слишком сильно жестикулировал. И руки, которыми он размахивал, не похожи на женские. Он широко разевал рот, таращил глаза, громко кричал. Актер обращался напрямую к зрителям, делился самыми своими сокровенными мыслями. Иногда он намеренно понижал голос почти до шепота – зрителям приходилось наклониться вперед, чтобы его расслышать.

– Невинна ли я в мыслях? – сюсюкал актер. – Ах, как больно, когда мне не доверяют!

Смех утих; зрители молчали, лица у всех стали серьезными. До Хьюика дошел смысл: пьеса – своего рода призма, сквозь которую Катерина видит свое положение таким, какое оно есть на самом деле.

Юдолл ее предупреждал.

Мег сидела неподвижно, как камень, приложив ладонь ко рту. Сестрица Анна прятала лицо за веером, но глаза выдавали смятение. Если ее сестра падет, вся семья падет вместе с ней. Даже Стэнхоуп, которая хихикала громче всех, замолчала, хотя она ненавидит своего деверя и охотно радовалась его унижению. Одна Елизавета весело смеялась. Она слишком мала, чтобы все понимать, или действительно так бессердечна, как уверяют некоторые?

Пьеса двигалась к счастливой развязке. Серьезная сцена закончилась, зрители снова хохотали. Катерина по-прежнему улыбнулась.

– Хьюик, мне кажется, будто меня вырвали с корнем и перенесли на сцену, – призналась она, притворно усмехаясь. – Как там говорил Аристотель? «В комедии добро ждет счастливый конец, а зло – несчастный». Интересно, к какой категории отношусь я.

Хьюик не знал, как ответить. Актеры кланялись; зрители воодушевленно аплодировали им. Юдолл выходил на поклоны, и Катерина бросила ему кошелек, который он ловко поймал. Зрители встали с мест и разошлись по разным углам. Слуги обносили всех вином. Хьюик отошел на задний план, чтобы Катерина могла поздравить актеров и побеседовать с фрейлинами. Выдержка королевы изумляла его: внешне по ней совершенно незаметно было, в каком она смятении. Она благосклонно улыбалась, беседуя с юным Дадли и его матерью. Взяв за руку Мег, представила ей мальчишку. Она уже обмолвилась о том, что хочет выдать падчерицу за Дадли. Хьюик задумчиво смотрел на них. Мег вежливо присела. Затем вдруг посмотрела на своего жениха в упор. Неожиданно взмахнув рукой, она сбила кубок с вином; желтые панталоны Дадли окрасились алой жидкостью. Дадли отскочил в сторону и покосился на мать; та в недоумении закрывала рот рукой. Хьюику показалось, что Мег облила своего жениха вином нарочно. Катерина позвала пажа, и тот увел юношу. Разгневанная мамаша последовала за ними. Катерина повернулась к падчерице, но Мег уже ушла. Они с Елизаветой о чем-то шепталась в углу. Хьюик, стоящий довольно близко, услышала слова Елизаветы: