Вторая весна - Михаил Зуев-Ордынец

— Помолчали бы, папаня! — обиделась дочь.

— А вам не страшно на целину ехать? — выпытывающе спросил девушку Борис. — Не боитесь так вот, не узнав броду?..

Антонина смущенно молчала. Ответил отец, осуждающе глядя на Бориса:

— Как это — не узнав броду? В Кремле-то, чай, не одну ночку посижено-подумано об этом. Не-ет, теперь дело вознесено! — посмотрел он вниз, на открытую в синюю даль степь.

Там после вчерашнего ливня густо и неправдоподобно ярко, как на детском рисунке, зазеленела трава.

— Эка, свету сколько, простора да сияния, сверкания всякого! Голова закружится!

— Это и главное! На большую вышку поднялись! И друзья и враги видят, каждый твой шажок учитывают, — сказал Полупанов, вздыхая виновато.

— Самокритикуется, — шепнул Ипат Борису. — Утопил машину-то.

Но внимание Бориса привлек Помидорчик. Алчно выпятив нижнюю челюсть, он заправил в рот большой бутерброд с маслом, не спуская с Бориса раздражающе пристального взгляда.

— Вы хотите меня о чем-то спросить? — не вытерпел Борис.

— Да, хотел бы. У нас в Ленинграде, среди окончивших десятилетку, усиленно муссировался слух, что абитуриенты, проработавшие весну и лето на целине, будут пользоваться большими льготами при приеме в вузы. В газетах об этом ничего не было?

— Нет, не было.

— Почему вы улыбаетесь? Для меня это очень важный вопрос. Вы точно это знаете, не было?

— Точно знаю. Это же чепуховина!

— А я вам говорю, не чепуховина! — почему-то обиделся Помидорчик и оскорбленно поднес к глазам, не надевая, большие черные очки.

Борису, почувствовавшему себя виноватым, захотелось сделать что-нибудь приятное парню.

— Вы, наверное, на переправе простудились? — участливо спросил он, глядя на грязное полотенце, кутавшее горло Помидорчика. — Когда из машины до берега добирались?

Глаза Помидорчика стали злыми.

— Где же ему простудиться, когда он в болото и пальчика не окунул, — сузил Ипат глаза в веселые щелки. — Его Витя на закорках с машины на берег вынес.

Мрачный Полупанов неожиданно захохотал, за ним засмеялись Тоня и Лида. А Виктор густо покраснел, отчего яснее проступил на его лице персиковый юношеский пушок.

— Вы не подумайте чего-нибудь такого, товарищ корреспондент. Он дал мне за это «Королеву Марго» почитать. А так ни в какую, не давал. Такой крот! — зло посмотрел он через плечо и, шумно захлопнув книгу, швырнул ее Помидорчику. — Ну тебя к черту! И дочитывать не буду!

Но раздражение его не разрядилось. Поглядев на девушек, он сказал зло:

— Стерли бы свои квадратные уравнения! Раскрасились!

Тоня только вызывающе посмотрела на брата, а Лида, низко нагнувшись над столом, крепко провела по губам носовым платком, разом содрав всю краску. Потом, подняв голову, потрогала разложенные Антониной карты, вздохнула:

— Ничего эти карты сказать не могут. Я так считаю. Никому не известно, что нас впереди ожидает.

— Мне, например, известно! — бросил Виктор. — А тебе чего не известно? Ты чего здесь искать приехала?

— Я, может, счастье свое искать на целину приехала, — посмотрела девушка на Виктора, и была в ее глазах открытая, но робкая любовь, ожидание и надежда.

— Ваше счастье на танцплощадках ищут или на вечеринках, — сказал насмешливо Виктор, не поняв ее взгляда.

— Ух ты, смотри какой… механизатор! — повела в его сторону надменной бровью сестра. — Тоже мне, решающая фигура!

— Ты подожди, чудовища, не встревай, — остановил ее отец. — Давай далее, Виктор.

— Даже у паровозов, которые нас сюда везли, на груди лозунги были и к подвигам нас призывали! А она со своим бабским счастьем. Мне вот интересно, какой он, подвиг? — Лицо юноши смягчилось, стало задумчивым и нетерпеливым. — Их тоже, наверное, искать надо, подвиги.

«Расскажу-ка я им о Темире! — решил вдруг Борис. — Интересно, как они к нему отнесутся?» Но мысли его перебил веселый голос Воронкова, издали кричавшего:

— Тонечка, быстренько! К нам колхозники казахи пришли!

— Нашли важное кушанье! — надула Тоня губы. — На колхозников смотреть.

— Дело-то в том, что они никогда обожженного кирпича не видели! Сидят вокруг кирпичей и языками цокают! Эх, куда мы заехали! — обрадованно засмеялся он.

Глава 20

Тот же великолепный, но уже испорченный весенний день

О месте с Ильей и Тоней пошли и все остальные, кроме Помидорчика. Четыре колхозника казаха сидели на корточках вокруг белых, как сахар, кирпичей, снятых с самосвала. Чуть поодаль стояли их лошади. Их держали за поводья четыре женщины в — малиновых, синих, зеленых казакинах, в белых покрывалах — кимешек, закрывавших голову, плечи, с вырезом для лица. Колхозники осторожно, как стеклянный, брали кирпич в руки, оглядывали его со всех сторон, щупали, щелкали ногтем и, слушая сухой, хрусткий звон, складывали трубочкой губы:

— Апырмай, э?

Вокруг колхозников стояли, сидели и лежали на разостланных полушубках ленинградцы. Украдкой, чтобы не быть назойливыми, они с любопытством поглядывали на холщовые, низко подвязанные цветными платками рубахи мужчин, на их ситцевые шаровары, на яркие казакины и звонкие шолпы — серебряные украшения в косах женщин. Подошедший рябой водитель осведомился игриво:

— Из ансамбля песни и танца?

— Больной, а не лечишься, — вполголоса сказал Костя Непомнящих. — Ты это дело не запускай, Петр.

Кроме казахов, центром внимания был Сычев. Стоя на коленях, он с увлечением показывал колхозникам, как выкладывать стену и в два и в три кирпича. Тяжелые, неуклюжие кирпичи стали вдруг в руках парня необыкновенно легкими, обрели свойство летать. Они порхали в его руках и чудесно слетали с ладони в нужное место. Сычев кричал при этом колхозникам, как глухим:

— Растворный шов тяни ровненько, как струну! Рубчик должен быть тонкий и чуть выпуклый, как шнурок. Мастера по шву отличают!.. Переводи, кто по-казахски знает!

Но переводчик уже нашелся, юноша казах в шинели ремесленника. Он закричал на колхозников еще громче и так сердито, что стоявшие сзади лошади вздрогнули и запрядали ушами.

— Вот это номер! — удивленно раскрыл глаза Яшенька. — Никогда кирпичей не видали! А правду говорят, Джумаш, что они и картошку не знают?

— Картошка, картошка! — недовольно оглянулся переводчик и расстановисто сказал: — Целина, понимаешь? Поднимать надо!

Яшенька жалобно вздохнул:

— Это конечно. А нам-то как без картошки?

Все захохотали.

— А какой колхоз? Откуда гости? — закричал весело из толпы Ипат Крохалев. — Далеко или близко? Посмотреть можно? Как говорится, опытом обменяться?

— Посмотреть можно. Называется «Жаксы-Жол», — указал Джумаш вниз, на убогие мазанки, затем смутился и тихо перевел — «Верный путь» по-русски называется. Обмениваться опытом подожди. Бедный колхоз пока.

Шоферы, рядом с которыми стоял Борис, вдруг все разом оглянулись, а Костя покачал головой:

— Васька опять пьяный. Отчаянная головушка!

Борис поднялся на цыпочки и увидел Мефодина.

Шофер был трудно, беспросветно пьян. Он куражился на школьной спортплощадке, гонялся на подламывающихся ногах за убегавшими от него с визгом девчатами и кричал:

— Слушай, почему я в тебя такой влюбленный? Иногда он налетал на ребят, и те сторонились брезгливо и строго. Но Грушин, на которого тоже налетел Мефодин, не посторонился, взял шофера за пле-чо и крепко тряхнул:

— Опять, никак, напился, подлец? А ну, дыхни на меня!

— Но-но! — враждебно попятился Мефодин, выдавив тупой смешок. — Не нюхай, я не цветок!

Тут он увидел Чупрова и пошел на него, широко распахнув руки, собираясь не то бороться, не то дружески обнять.

— А-а, правильный человек! — путался он деревенеющим языком в неясных словах. — И, замолчав, сам себе погрозил пальцем: — «Смотри, Мефодин!» А чего смотреть? Портки спустите? Спустили уже и выпороли. Пиши, пиши, писатель-бумагомаратель, тля чернильная! — свирепо двинулся он на Бориса.

Чупров не отступил. В нем поднималось горячее чувство незаслуженной обиды и самой обыкновенной злобы. Если бы можно было, с каким злым наслаждением он трахнул бы по этой пьяной морде!

Их обжимало уже плотное кольцо людей. И лица всех были серьезны. Борис видел Ипата Крохалева, Виктора, Полупанова, Воронкова, Тоню, с тихим испугом смотревшую на злобно ломавшегося парня, темные пристальные глаза Галима Нуржановича под «горьковской» шляпой. Где-то в задних рядах он увидел презрительно сощуренные глаза Неуспокоева и мутную усмешку Шполянского.

— Увести бы его, — тихо сказал Полупанов. — Выгонят ведь, а парень не плохой.

— А-а-а… Пашечка! — услышал его Мефодин. — На моей будешь ездить?

— Приказано, Вася, — опустил глаза Полупанов.

— Ух! Бить буду вас таких, абсолютных чемпионов ленинградских! И под душу и под ребро бить буду! — пьяно взрыдал Мефодин. — Машину утопили — цветочки! А ягодки — вон они! — указал он на горы. — Загремите в пропастину, как архангелы! Туда вам и дорога!