Триумф зла - Эрик Стенбок
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Малыш, они пришли забрать папу. Теперь твоим папой буду я.
— Нет, нет, нет, нет! — прижимаясь к телу, вскрикнул мальчик.
Тогда Маргарет, выглядевшая неестественно спокойной, если учесть всплеск эмоций ночью, сказала:
— Сибу, дорогой, папу должны похоронить, и мы вернемся в Ирландию.
Внезапно ребенок оторвался от отца, подбежал ко мне, обвил меня руками и со слезами на глазах взмолился:
— Тетя Элизабет, ведь вы не дадите им увезти меня? Вы ведь позаботитесь обо мне?
Должна сказать, я не верю в сверхъестественные явления и тому подобное, но в тот момент меня не могло не поразить совпадение последней просьбы Килкорана, прочитанное прошлой ночью, с просьбой мальчика.
— Да, мой дорогой, — в порыве чувств ответила я, — я позабочусь о тебе.
И посмотрела на Маргарет, которая бесстрастно произнесла:
— Мне кажется, Элизабет, если вы не против, так будет лучше всего.
Я сказала, что опасалась за рассудок ребенка. Сейчас он вел себя разумно и все полностью осознавал.
Croquemorts забрали тело, и мы отправились в церковь. Сибу держал меня за руку. Маргарет казалась противоположностью Галатеи, словно обратившись в статую. Ее бледная кожа, оттененная траурным платьем, напоминала мрамор.
Затем был «Реквием».
Сама церемония, без сомнения впечатляющая для тех, кто в этом разбирается, для меня не имела никакого смысла: но музыка — определенно я была несправедлива к Сибрандту ван ден Вельдену, отозвавшись о нем как о просто неплохом композиторе — это его произведение было восхитительно. Это было откровение! Каким же гением он был и мог бы быть, если бы — нет, кровь закипает в моих жилах при мысли о том, что человек с такими изумительными способностями был Парисом для развратной женщины и Антиноем для распутного мужчины.
Музыка очень взволновала Сибу, особенно вначале. Глаза его загорелись при звуках того, что, кажется, называется Жертвоприношением. Особенно мне запомнились слова: «Libera eas de ore leonis»[59], которые исполнял высокий скорбный дискант в сопровождении серии нисходящих хроматических гамм, что завершилось одной долгой, низкой вибрирующей нотой словно бы виолончели — хотя на самом деле это плакала первая скрипка. Описать невозможно — ибо невозможно передать словами музыку, — почему при прослушивании у меня возник образ змеевидно переплетенной хроматической гаммы, напоминающей монограмму? Но такие ощущения достойны запечатления, ибо только так и можно передать взаимодействие различных искусств. И эта торжественность хоровых серебряных труб. Я была настолько поглощена музыкой, что упустила момент, когда ребенок потерял к ней интерес. На лице его появилось туповатое, равнодушное выражение, и чуть позже, когда похоронный кортеж двинулся к кладбищу, он погрузился в полнейшую апатию, тогда как я ожидала и боялась бурного проявления чувств. Он молча позволил отвести себя за руку на кладбище и обратно в гостиницу. Там он опустился на стул и застыл. Маргарет и Альфред куда-то исчезли. Я думала, они следуют за нами. Необычное поведение ребенка настолько отвлекло меня, что я совершено, забыла о них.
Они пропали бесследно. Я ожидала, что Маргарет хотя бы придет посмотреть на ребенка. И, конечно, не была особенно удивлена, когда она не появилась и за ужином.
Очевидно, горе придавило ее. После некоторых колебаний я решила подняться в ее комнату и спросить, нужна ли моя помощь. Хотя ее ночное признание вызвало у меня к ней отвращение, как Маргарет и предполагала, все же я испытывала к ней огромную жалость. И у меня было время для размышлений.
Подойдя к ее двери, я тихо постучала; потом громче и, наконец, отворила дверь. Внутри было темно и не было ни души. В коридоре появилась горничная.
— Мадам упаковала вещи и уехала в Брюссель четырехчасовым поездом, — сообщила она. — А месье уехал в другом направлении двумя часами раньше, не знаю, куда именно. — Вспомнив что-то, она достала из передника конверт: — Мадам la Comtesse[60] просила передать вам письмо.
Глава XI
Вот что говорилось в письме:
«Моя дорогая Элизабет,
После того, что произошло между нами, Вы наверняка поймете, почему я избегаю устных объяснений.
Вы обещали позаботиться о моем ребенке, и я знаю, что Вы сдержите ваше слово. Я еду в Ирландию уладить оставшиеся после мужа дела. Покуда это не сделано, я не смогу сказать, какая сумма Вам причитается. До прояснения всех обстоятельств я буду посылать Вам ежемесячно по двести фунтов и прошу в ответ хотя бы парой строк на почтовой открытке извещать меня о здоровье и состоянии моего ребенка. Возможно, Вы не откажетесь время от времени писать мне.
P.S. Мой адрес: замок Килкоран, Голуэй, Ирландия.
Ваша
Маргарет Килкоран».
И как прикажете отнестись к такому письму, особенно после того, что случилось? Я дважды переписывала ответ, оставив его без приветствия:
«Вы что же, полагаете, что я возьму хотя бы грош из ваших денег? Я не нуждаюсь и не вижу никакой причины сообщать ребенку о том, что он не является наследником поместья Килкоранов.
Полагаю, вы никому больше не раскрыли своих постыдных тайн. Обещаю, однако, каждую неделю извещать вас о здоровье ребенка. Сейчас, к моему сожалению, выглядит он неважно. Надеюсь, что в следующем письме смогу дать вам более благоприятный отчет.
Элизабет Рэнделл».
Глава XII
Постепенно мне открылась пугающая истина — ребенок лишился рассудка. В какой-то миг — наверное, во время «Реквиема» — разум покинул его. Он остался послушен и благонравен, но погрузился в полную апатию. Его чудесные глаза утратили блеск. Он все время молчал, лишь иногда бормотал что-то себе под нос и только после долгих уговоров соглашался поесть.
Как же болело мое сердце за это дитя! Подумать только, что в ковчеге его прекрасного тела больше не обитает душа. По крайней мере, так казалось. Иногда он реагировал на ласки; особенно если гладили его прекрасные золотистые волосы, мягкие, завивающиеся на кончиках, с налетом серебра, — самые чудесные волосы, которые я когда-либо видела.
Тогда он довольно улыбался, изредка невнятно бормоча, словно курлычущий во сне голубь. Так его ласкал Килкоран. Вероятно, мальчик вспоминал его. Хотя вряд ли он что-то помнил. Тем не менее, ему хватало ума вести себя достойно в быту и прекрасно ориентироваться в пространстве. Он никогда не путал комнаты. Просто он был апатичен; он мог
