Самая легкая лодка в мире (сборник) - Юрий Коваль

Тут являлась новая волна, сердитая и седая. Она грубо наваливалась, но «Одуванчик» увертывался, и я хлопал волну по спине – «Катись дальше!».

Скоро мы приблизились к другому берегу. Не было видно на нем ни дома, ни души, только одинокие столбы чернели на посветлевшем небе.

Здесь и вправду дождик уже перестал.

Откуда-то из-за пригорка на берег вышла лошадь. Верхом на ней сидел человек, слишком уж толстый для верховой езды. Около столба лошадь остановилась, и всадник вдруг на глазах раздвоился, превратился в двух человек – большого и маленького. Маленький побежал по берегу к лесу, а большой крикнул:

– Эй, на катере! Спичек нету?

– Разве ж это катер? – сказал я, подгребая к берегу. – Это лодка, самая легкая в мире. Назвал бы еще баржей.

Мы вылезли на берег. Всадник сидел на травке, а лошадь привязана была к столбу. На боку у лошади висела табличка, на которой нарисован был череп, пронзенный молнией. Вокруг черепа вилась надпись: «Не влезай – убьет!»

Глава III

Череп, разбитый молнией

Привязав нос «Одуванчика» к раките, я вылез на берег и хотел было присесть рядом со всадником, как он сказал:

– Трава сырая. На вот, подстели.

Из черной хозяйственной сумки он вытянул табличку с черепом и надписью «Не влезай – убьет!» и протянул мне. Потом достал еще одну, отдал капитану. Сам он, по-видимому, тоже сидел на табличке «Не влезай – убьет!».

Мы уселись на черепа, и всадник протянул мне свою твердую, как лодочное весло, руку.

– Натолий, – сказал он.

Почтительно пожавши весло, мы познакомились, закурили. Натолий внимательно разглядывал нас.

– Веслаетесь? – спросил он, начиная разговор…

– Веслаемся, – согласился я. – Веслами гребем…

– А я обколачиваю, – сказал Натолий. – Да вот погода сегодня…

Мы с капитаном дружно кивнули, соглашаясь, что погода – никуда, и я невольно подумал, что странная собралась на берегу компания – двое веслаются, один обколачивает.

– А что вы обколачиваете? – спросил капитан.

– Столбы, чего же еще. Вон табличками с черепушкой. – И Натолий кивнул на то, на чем мы сидели.

– Это специальность у вас такая, обколачивать?

– Специальность у нас монтер. Вначале столбы ставим, потом линию тянем, а уж в конце обколачиваем. Не вылезай, мол, на столб, а то током дернет.

– Неужели на каждый столб табличка? – спросил капитан.

– Через раз, – пояснил Натолий. – На первом столбу он прочтет – на второй уже не полезет. Ну а пока до третьего дойдет, может и позабыть, что написано. Возьмет да и полезет на столб. Так что на третьем опять приколачиваем.

– Да неужели есть такие люди, которые на столбы лазят? – наивно спросил капитан.

– Бывают.

– Да чего ему там делать-то, на столбе?

– А ничего, – сказал Натолий. – Залезет и сидит.

Капитан искоса глянул на столбы, стоящие вдоль берега, – не сидит ли кто? Но пусто было на столбах, только на пятом или шестом от нас сидела ворона. Заметив, что мы глядим на нее, ворона неуклюже вспорхнула и полетела над озером.

– Сами-то нездешние, что ли? – спросил Натолий.

– Из Москвы.

– То-то я гляжу – нездешние плывут. Вид у вас, что ли, такой, нездешний?

– Вид, наверно, – согласился я и глянул искоса на капитана. Ничего, абсолютно ничего здешнего не было в его виде. И взгляд какой-то нездешний, и вельветовые неуместные брюки. Да и откуда, скажите на милость, возьмется у здешнего человека такая тупорылая борода?

А сам-то я, наверно, еще более нездешний, чем капитан. А где я, собственно, здешний? В Москве, что ли? Вот уж нет, в Москве я совершенно нездешний, нет-нет, я не москвич, я не тамошний. Приехал сюда – и опять нездешний. Тьфу!

– А с вами кто на лошади ехал? – спросил я. – Здешний или нездешний?

– Со мной? Со мной никто.

– Да как же! Двое слезли с лошади.

– Ах, вон ты чего! – засмеялся всадник-монтер. – Так это здешний. Сын это мой, Пашка. Увязался за мной, а теперь и побежал куда-то.

– Не заблудится?

– По столбам найдет. Я ведь только по столбам езжу.

– А мы на Багровое озеро пробираемся, – сказал капитан.

– Не проплыть, – сказал Натолий и покачал головой.

– Да ведь протока есть. По протоке проберемся.

– Нету протоки, – сказал Натолий-всадник-монтер. – Откуда ей быть?

– Как же нету протоки? – сказал капитан-фотограф, оборачиваясь ко мне. – Говорили же – есть протока.

– Нету, парень, нету протоки, а макарка совсем заросла.

– Какая макарка?

– А какая на озеро ведет.

– А как она выглядит, эта макарка-то?

– А никак не выглядит, – сказал Натолий. – Я ж говорю, заросла.

Разговор запнулся. Печально и растерянно глядел на меня капитан, перевел взгляд на всадника и вздрогнул. Тут, между прочим, и я заметил, что всадник наш усат. Насчет же лысины пока было неизвестно, мешала монтерская кепочка.

– А где она, эта макарка, которая к Багровому озеру вела? – спросил капитан.

– Там, где мост Коровий, – ответил Натолий. – Оттуда шла макарка к Багровому, а уж из Багрового другая макарка – к Илистому. А уж из Илистого в Покойное.

– Значит, тут не только Багровое? Тут еще Илистое озеро есть?

– И Илистое есть, и Покойное, а вот макарок нету. Заросли.

– У нас лодочка легкая, – сказал капитан. – На ней можно хоть по болоту плавать.

– Засосет, – сказал Натолий. – В черную чарусью попадете – и засосет. Там, в макарках, чарусьи есть. Ямы черны, бездонны, засасывающи.

И всадник-монтер печально вздохнул, сокрушенно покачал головой и снял для чего-то кепочку, обнаружив наконец свою лысину.

Глава IV

Пашка и Папашка

До Коровьего моста капитан-фотограф пошел берегом, а я повел «Одуванчик» через озеро. Легко и быстро пересек я середину и под лесом, на другом берегу, увидел черные сваи, торчащие из воды. Это и вправду оказался мост, старый, прогнивший, и я понял, что названье – Коровий – к нему вполне подходит.

Скользкие его сваи были непомерно толсты. Они лоснились масляной торфяною чернотой, лениво выказывая из воды неповоротливые бока.

На мосту лежал толстенький опавший лист. Подпрыгнув и шлепнувшись в воду, он оказался лягушкой.

Под мостом, между бревен, набилось так много коряг и обломков, что продираться через этот озерный хлам на «Одуванчике» не стоило. Лодку надо было перетаскивать.

Сразу же за мостом вела в глубину заболоченного леса узенькая струя черной воды – та самая макарка. Было видно, как петляет она среди таволги и тресты, пропадает неподалеку. Здесь, поблизости, макарка казалась вполне судоходной, но что делалось впереди, в серых и белых болотных травах, угадать было невозможно.

Столбы, которые обколачивал всадник-монтер, перешагивали через макарку, проносили над нею свои провода. С одной стороны макарки столбы были обколочены табличками, а с другой – нет. Видно, там начинался чужой участок, и монтеры с этого участка были настроены более философски. Если какой дурак и залезет на столб, – полагали они, – пускай его убивает.

Поджидая капитана, я решил половить рыбу.

Из тростников поднялась цапля. Вобравши в грудь свою гордую корабельную голову, она полетела над макаркой к Багровому озеру.

«Где цапля, там и рыба», – подумал я и закинул удочку.

Тут же клюнуло, я подсек и вытащил маленького окунька.

– Будет уха, – обрадовался я.

Окунька я отпустил, слишком уж он был мал, снова закинул удочку и снова вытащил того же самого окунька.

Раз за разом закидывал я удочку, а ловил все одного и того же окунька.

Вставши на колени, я заглянул под мост.

В прозрачной воде я увидел сотни и тысячи окуньков. Они плавали над песчаным дном, то собираясь в стайки, то рассыпаясь в стороны. Я заметил, что они разбегаются, как только я шевельнусь. Подниму руку – рассыпаются, опущу – опять собираются в стайку. Мне понравилась эта игра, и так, махая руками, я стоял на коленях и глядел под мост.

– Окуней гоняешь? – послышался голос.

На мосту стоял мальчик лет шести, очень похожий на окунька. В руке у него была жестяная короткая сабелька, в которой я с интересом узнал подрезанную табличку «Не влезай – убьет!». По табличке я и догадался, что это та самая часть всадника-монтера, которая в свое время отделилась от лошади.

– Тебя Пашкой звать?

Окунек моргнул, разглядывая меня. Необычная лодка и мой нездешний вид сильно его удивили, но расспрашивать, кто я такой, он не решился. Как-то это некрасиво сразу спрашивать, кто ты, мол, такой да откуда. И я молчал, потому что сразу болтать, что я такой-то, плыву туда-то, тоже не очень красиво. Мы молчали. Пашка-окунек глядел на меня, а я достал трубку, закурил.

– Слушай, парень, – сказал Пашка. – А как это ты дым из носа пускаешь?

Я захлебнулся дымом, закашлялся, выпуская из носу немалые между тем клубы, – вопрос оказался неожиданным.

– Само как-то получается, – ответил я и, набравши дыму, повторил этот нехитрый номер – выпускание из носу табачных струй.