Джек Восьмеркин американец - Николай Смирнов

— Вы их купите?

— Нет. Здесь нельзя покупать землю. Мы просто объединимся. Я тебе расскажу вечерком кое-что. Здесь, в СССР, задуманы замечательные вещи, дружище, и когда ты узнаешь все, тебе покажется, что Америка — это сумасшедший дом и мы вовремя убрались оттуда.

Чарли беспомощно махнул рукой. Он даже не хотел вдумываться в слова Джека. Впечатления давили его. Он подошел к своему другу, отвел его в сторону и тихонько сказал:

— Покажи мне твои зубы, Джек.

Джек улыбнулся своей золотой улыбкой.

— Целы! — закричал Чарли. — Что за черт! Ведь я так рисую дело: ты купил это хозяйство сообща с другими. Теперь скажи мне, старик: откуда ты взял золото, чтобы внести свой пай? Ведь я тебе не перевел ни одного доллара.

Джек некоторое время молчал — должно быть, не знал, как ответить попонятней. Он только рассматривал свою руку, а потом принялся зубами отрывать от нее мозоль.

— Я платил вот этим золотом, Чарли, — сказал он и протянул своему другу кусочек огрубевшей кожи. — Даю тебе слово, что мы все расплачивались только этим. В Америке, на биржах, это дешево ценится, дружище. Но вот нашлась на свете одна страна, где мозоли расцениваются на вес золота. Как догадываешься, я и двинул этот капитал в ход.

— Только и всего?

— Нет. Говоря по совести, пришлось пускать в ход и кулаки.

Часть вторая

Коммуна «Новая Америка»

Глава первая

Егор Летний собирается в колхоз

Редактор газеты только что пришел на работу и не успел еще шляпу снять, как в его кабинет ввалился писатель Егор Летний.

— Посоветоваться пришел, — заявил Летний добродушно и плюхнулся в кресло. — Решил ехать в колхоз.

— Хорошее дело, — сказал редактор и быстро снял шляпу, как будто поблагодарил Летнего. — Целевая установка есть?

— Есть. Повесть пишу. И хочу я в повести хороший колхоз показать. Литературу-то разную я подчитал, да этого мало. Надо колхозной соли поесть. Только не знаю, куда ехать. Посоветовать можешь?

— Отчего не посоветовать. Колхозов много.

— Мне чтоб получше был и поближе.

— И такие есть.

Минут пять потолковали о разных подмосковных колхозах и коммунах. Летний записал в книжку несколько адресов и собрался было уж уходить, но вдруг редактор спросил его:

— А тебе почему непременно поближе хочется?

— Да времени у меня, понимаешь, мало. А что?

— А то, что я тебя могу направить в одну интересную коммуну. Но это не близко.

— Что за коммуна?

— Да как тебе сказать… По чистой совести, я сам о ней почти ничего не знаю. Но ручаюсь: если она существует, то должна быть интересной. Ты вот послушай. Года два назад сюда, в эту комнату, явился ко мне из Америки парень с золотыми зубами. Прекрасно помню зубы, а вот фамилию его позабыл. Он пришел сюда голодный и попросил прежде всего поесть. Мы его тогда накормили, обнадежили. Потом он ночевал у меня и ночью рассказал свою историю.

Редактор замолчал и улыбнулся.

— Ну?

— Рассказал он мне свою историю… История прелюбопытная. Он попал в Америку случайно, во время гражданской войны. Красный Крест его туда затащил вместе с другими ребятами. Те-то уехали, а он отбился. Бродяжничал там, выучил язык, потом работал на фермах и совсем американцем сделался. Только вдруг потянуло его сюда, в СССР.

— Зачем?

— Курьезная история! Он, видишь ли, задумал здесь обзавестись своей собственной фермой. Прослышал, что земля у нас национализирована, и прикатил. В Америке-то ведь за землю заплатить большие деньги надо, а у нас — даром. Ну вот… Сам он был из заволжских крестьян, не помню уж, какой деревни. Я ему тогда помог выехать из Москвы на родину, два червонца дал. Он обещал писать в газету о деревенских делах, но не прислал ни одной корреспонденции. Вот, собственно, и все.

— Что и говорить, интересно. Но не понимаю, при чем же здесь коммуна?

— Очень просто. Этой весной я получил от него огромнейшую телеграмму.

— Ну и что ж?

— Из телеграммы я понял, что он уже стоит во главе коммуны. Они даже трактор откуда-то достали, и вот как раз во время сева у них что-то приключилось. Во всяком случае, американец мне телеграфировал, что лежит на полу, связанный кулаками, и очень беспокоится, что пахота сорвется. Копия телеграммы была адресована губернскому прокурору. Одним словом, судя по всему, он уже успел освоиться…

— Ну и чем все кончилось?

— Не знаю. Думаю, что коммуна процветает. Ведь он мечтал о механизированном хозяйстве, об электрической дойке, рассказывал мне о клубнике величиной с кулак. Парень был энергичный и деловитый. Остальное, полагаю, должна дать ему наша деревня.

Редактор искоса поглядел на Летнего. Тот поправил очки, зажмурился, почесал за ушами и сказал:

— Что и говорить: штука интересная. А далеко ли ехать?

— За Волгу. В Средневолжский край.

Летний вздохнул, встал и медленно повернулся на каблуках. Перед его глазами проехали стол редактора, накрытый стеклом, кирпичные спинки книг в шкафу, портреты на стенах, большая карта Союза. Летний подошел к карте и пальцем дотронулся до Волги. И тут, должно быть, сквозь карту и стену, он увидел широкую реку, осенние поля, избы под соломой и людей, которые борются за новую жизнь.

— А ведь уговорил! — закричал он энергично и хлопнул в ладоши. — Еду в американскую коммуну!

— Очень хорошо, что сразу решил. Я тебе и дорогу оплачу, если выполнишь одно поручение.

— Какое?

— А вот. Наша газета решила принять шефство над двумя колхозами: одним подмосковным и одним дальним. Дальнего мы до сих пор еще не выбрали. Так вот я тебя попрошу — обследуй ты хозяйство этой коммуны, и если дело у них стоящее, мы примем шефство над ними. Выясни, в чем они нуждаются; мы поможем. Книг там дадим, еще что надо. А весной, если земли у них порядочно, мы им трактор достанем. Наверняка достанем. Можешь пообещать, это их подбодрит.

— Заметано! — сказал Летний и вынул книжку. — Давай адрес, и до свиданья.

Редактор открыл рот, посмотрел в потолок, развел руками.

— А ведь позабыл…

— Адрес позабыл?

— Ну да, адрес. Ведь он когда ко мне приходил: в двадцать шестом году! А теперь двадцать восьмой! Станцию-то помню, а вот село позабыл. И простое такое название, птичье…

— Кукушкино?

— Да нет, не Кукушкино.

— Уткино?

— Да нет, не сбивай, подожди…

Немного помолчали.

— Может быть, Страусово? — тихо сострил Летний.

— Нет, какое там Страусово! Самое простое название. Постой, постой, вспомнил: Чижи.

— А может быть, не Чижи?

— Наверное помню — Чижи. В Чижах и сельсовет помещается. Там тебе полную справку дадут. Попадешь в коммуну, кланяйся от меня председателю. Скажи, что жду от него многого. Разъясни коммунарам, что такое советская газета. Пусть пишут сюда о своих нуждах. Ну конечно, поинтересуйся общественной жизнью коммуны, ячейкой, пионерией. Может быть, библиотечку с собой захватишь?

— Могу.

— Вот, отбирай сам книги в этом шкафу. Если задержишься у них, пришли очерк, напечатаем. Или хоть открытку напиши. Очень интересно мне, как проявил себя американец, какой из него коммунар вышел. Ты с ним обо всем по душам поговори.

Встречи со старыми знакомыми

Несколько слов о Егоре Митрофановиче Летнем, о том, как он из электромонтера завода «Самоточка» превратился в писателя.

Летний и сам не знал, почему, собственно, он начал писать. Скорее всего, от задора: просто руки у него чесались, чтобы по каждому поводу высказать свои замечания. Лет шесть назад поместил он несколько статеек в заводской стенной газете. Статейки понравились читателям, и Летнего в шутку начали звать писателем. Однако на писательство свое он смотрел тогда, как на баловство, забаву. Главное было электричество.

Но прошел год, и Егор Летний как-то незаметно из стенкора превратился в корреспондента профсоюзного журнала. Писал он маленькие юмористические статейки о своем производстве, подписывался: «Егорка». Понемногу начал заниматься, почитывать. Кончилось все это тем, что он как способный парень получил командировку в литературный вуз. Дали ему и стипендию. Летний снялся с производства, и скоро вместо мозолей на его руках появились чернильные пятна, а на глазах от неумеренного чтения — очки.

Вуза Егор не кончил: вуз закрылся. Однако Летний уже не мог изменить литературе. Он начал писать очерки из заводской жизни, печатал их в разных журналах и газетах и на это жил. По поручению редакции ему приходилось выезжать на стройки электростанций, и таким образом ему пригодились и его электрическое прошлое и связи с рабочей массой.

Затем в жизни Летнего настал момент, когда он решил написать большую повесть. Понадобилось задеть деревню хоть краешком книги. Отсюда — тяга в колхоз.