С человеком на борту - Марк Галлай

Королев был похож — на Королева!

Если бы он был не реальный, живший среди нас человек, а, скажем, выдуманный герой литературного произведения, я бы, наверное, придумал ему характер получше. Но Королев существовал реально. И, говоря об этой незаурядной личности, я не чувствую себя вправе «корректировать» её облик — подменять человека его же бронзовой статуей, сколь ни велик был бы соблазн пойти по пути её сооружения.

Возвращаясь же от литературы к жизни, нельзя не заметить, что и в реальной действительности тех же самых лет напористая резкость и подчёркнутая властность обращения с окружающими отнюдь не была обязательной чертой, чуть ли не определяющим признаком каждого сильного руководителя крупного масштаба. Нет, черта эта встречалась часто, очень часто, но — не всегда. И в то время существовали выдающиеся руководители, отличавшиеся спокойной, вежливой, подчёркнуто уважительной манерой обращения с людьми. Достаточно вспомнить хотя бы таких главных конструкторов, как Алексей Михайлович Исаев, Семён Алексеевич Лавочкин, Георгий Николаевич Бабакин, Олег Константинович Антонов…

И все же, я думаю, бывали ситуации, в которых стиль общения с окружающими диктовался не столько личными чертами человека, сколько самой ситуацией. Вряд ли можно, скажем, поднимая бойцов в атаку, говорить в том же ключе и пользоваться теми же терминами, что и при проведении с теми же бойцами учебных занятий по плану боевой и политической подготовки. Допускаю, что Королеву таких, сходных с атакой, ситуаций досталось в жизни больше, чем многим другим, — и он не выдерживал. Иногда, как я уже говорил, действительно «играл в неукротимый гнев», а иногда просто не выдерживал. Чем, кстати, и подтверждал лишний раз, что был человеком! Не суперменом — каковой мне лично встречался, к счастью, только в литературе (причём не лучшей), но не в реальной жизни, — а человеком, обладателем полного набора всех человеческих свойств, включая сюда и свои слабости. Глубоко ошибался тот, кто видел в Королеве супермена!

Наконец, нельзя забывать и того, что Королев столь часто шёл против течения, поступал «не так, как принято», по существу, чтобы очень уж непримиримо требовать от него того же и по форме. Черты жёсткости сочетались в Королеве с умением проникнуться сочувствием к человеку, с отсутствием жестокости.

Так отвечал я своим оппонентам. Так смотрю на вещи и сегодня.

И, кстати, таково не только моё мнение.

Когда Королева не стало, знавшие его люди после первых месяцев самого острого ощущения непоправимости потери почувствовали потребность как-то разобраться в характере этой яркой, нестандартной, во многом противоречивой личности.

И тут-то неожиданно для многих, казалось бы хорошо с ним знакомых, выяснилось интересное обстоятельство. При всей своей склонности к тому, чтобы пошуметь, за воротами без куска хлеба он ни единого человека не оставил и вообще неприятностей непоправимых никому не причинил.

Но был щедр — по крайней мере, устно — на всевозможные «объявляю выговор», «увольняю», «по шпалам — в Москву» (это если дело происходило на космодроме) и тому подобное.

Хотя и тут трудно сказать, чего в этих эскападах было больше — органической вспыльчивости характера или мотивов, так сказать, осознанно тактических («чтобы мышей ловить не перестали»).

В пользу последнего предположения говорит и то, как мгновенно он успокаивался — будто каким-то выключателем в себе щёлкнул! В этом отношении — как и во многих других — был большой артист! Всего минуту назад бушевал в, казалось бы, неукротимом гневе — и тут же мог совершенно спокойно и даже не без дружелюбия сказать жертве только что учинённого жестокого разноса:

— Здорово я тебя? То-то! Ну ладно, работай, работай…

Или если отношения с собеседником были более официальные:

— Вы не сердитесь, что я вас покритиковал?..

Покритиковал!.. Ничего себе: он, оказывается, называет это «покритиковать»! Но и возражать было невозможно — это означало бы самому добровольно расписаться в том, что ты против критики. Кто же в этом признается!..

Заметив же, что выговоры, не подкреплённые затем приказом, и тем более «увольнения», не закончившиеся увольнением, начинают вызывать обратный эффект — в виде не очень серьёзного к себе отношения со стороны получающих подобные взыскания, — СП придумал новую формулировку: «Я вам объявляю устный выговор!»

…Наш разговор с моим другом, сказавшим о печати времени на личности Королева, закончился неожиданной репликой:

— А вообще-то жаль, нет на него Шекспира — на вашего Королева.

С этим заключением согласятся, наверное, все, хоть немного знавшие СП. Что говорить — по своему калибру, по масштабу своих положительных свойств, а может быть, и присущих ему слабостей человеческих характер у Главного конструктора был, без преувеличения, шекспировский!

Знакомясь, а затем сближаясь с Королёвым, большинство людей переживало, с незначительными вариациями, как бы три этапа в своём отношении к нему. Сначала — издали — безоговорочное восхищение, в котором трудно было даже разделить: что тут от личности самого Сергея Павловича, а что от разворачивающихся вокруг него и связанных с его именем дел. Затем — второй этап — нечто вроде разочарования или, во всяком случае, спада восхищения из-за бросающихся в глаза проявлений трудного, неуживчивого нрава СП. И, наконец, для тех, кому посчастливилось (именно посчастливилось!) близко узнать этого человека, — прочная привязанность к нему, вызванная чертами его характера, поначалу в глаза не очень-то бросающимися.

Какие же черты этой — наверное, действительно шекспировской — личности запечатлелись более всего в памяти людей, долгие годы проработавших бок о бок с Королёвым? Что отсеялось, а что осталось?

Или иными словами: что оказалось второстепенным, а что главным?..

Я задал эти вопросы нескольким многолетним соратникам Главного конструктора, изучившим его за многие годы совместной работы, что называется, вдоль и поперёк.

И вот что услышал в ответ:

«Дальновиден был очень… Умел убедить, утвердить свою позицию неопровержимой логикой… Блестящий организатор…»

«Трудяга был великий… И очень деловит…»

«Деловитость… Хватка… Умение найти в любом вопросе главное, решающее…»

«Обладал чувством нового и вкусом к новому… Умел дать каждому самую подходящую для него работу…»

«Умел привязать к себе и своему делу людей… Заставлял работать прежде всего не прямым волевым нажимом (хотя и этим приёмом владел вполне), а умением заразить желанием сделать своё дело как можно лучше…»

Заметьте: деловитость, дальновидность, логичность, трудолюбие… Ни слова об увлечённости своим делом — и, я думаю, вполне ясно почему: люди, которых я расспрашивал, были сами пожизненно преданы тому же самому делу и воспринимали это как нечто само собой разумеющееся. По сходной же причине, наверное, ни слова и о присущей Королеву железной воле: она ведь у него всегда была направлена на то же, на что и у них, а сильную волю мы, как правило, особенно чётко ощущаем, когда она нам противостоит… Но я удивился другому — ни один из моих собеседников не произнёс ни слова о трудном нраве своего покойного шефа.

— Ну ладно, — сказал я одному из них, который по мягкости характера особенно часто испытывал на себе проявления бурного темперамента Главного конструктора. — Все это так. Но ведь и ругал он окружающих порядочно? Вы ведь сами однажды совсем было собрались уходить от него. Сказали, что с вас хватит.

— Да. Ругал… Но сейчас это забылось. И не потому что о мёртвых «или хорошее, или ничего». А просто мелочью выглядит его несдержанность по сравнению со всем остальным.

Искренность этих слов не вызвала у меня ни малейших сомнений. Сказавший их человек действительно решил уж было уйти из КБ Королева в другую, родственную организацию, где его, как одного из виднейших специалистов в своей области, естественно, готовы были принять, что называется, с распростёртыми объятиями. И вдруг, когда все уже было решено и подписано, он сам позвонил руководителю этой родственной организации и сказал: «Извини меня, не могу!» Оказалось, что Королев пришёл к нему, долго сидел молча, а потом задал всего один вопрос: «Неужели если я на тебя наорал, даже если зря наорал, так это зачёркивает двадцать лет нашей работы вместе?! Ну хочешь, я перед тобой извинюсь? При всех».

На этом затея с «переходом» и кончилась…

Действительно, человеческого обаяния в Сергее Павловиче была бездна! Привязывать к себе людей он умел. Как ценили его сотрудники всех рангов, когда он к кому-то из них подходил, наклонял немного набок голову, взглядывал исподлобья и, немного посопев, говорил что-нибудь лаконично-одобрительное. Его похвала, его одобрение, его доброе мнение о человеке — это котировалось высоко!

Королев отлично умел делать людей своими союзниками, увлечь их, привязать к общему делу. Любил давать своим инженерам поручения — особенно относящиеся к подготовке будущих значительных дел — вроде бы «по секрету». И хотя конечно же получающий такое поручение сотрудник прекрасно понимает, что к чему, а все-таки ему приятно: «Этим делом только мы с Главным занимаемся. Больше никто!»