Том 7. Это было - Иван Шмелев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он поглядел на Сшибка – и не решился. Лег на брюхо, спустил мотыгу, стал шарить по подполью. Переболтал всё подполье – пусто.
– И тут забрали!..
Он перещупал все дно подполья, зацепил за что-то и вытащил рваный войлок. Не было и тут пшеницы!
– Под хворостом… на задворках?
И ему показалось, что стучатся? Он долго слушал…
– Опять… в окошко? Ветер?..
Ломился ветер.
Безрукий закрыл творило.
– Бежать… захватят…
И услыхал сквозь ветер – мяучит кошка? Он и забыл про кошку. Опять охватило жутью.
– Как же теперь… что надо?
Полоска лунного света передвинулась с печки на пол. Черные кулаки опять сучились. Он выбежал из теплушки.
– Что же надо?..
Щелями дымились окна. По казарме носилось с воем, трогало за лицо, кружило. Черная труба качалась, скрежетала.
Стукнуло позади, скрипнуло с тонким писком…
Безрукий оглянулся и окаменел на месте.
Дверь теплушки приотворилась, запищала… стукнулась – и опять стала отворяться. В ее просвете мреяло что-то, шевелилось, – и вот кудлатая голова Сшибка высунулась в казарму…
– Ты?! Григорий!.. – в ужасе закричал Безрукий. Видение помутнело. Теплушка отрылась настежь, и на белесой печке выступил черный угол.
– Коленка! – узнал Безрукий.
Он покрестился и закрестил теплушку. Стало легче. И только теперь он понял, что дверь отворяло ветром. Пошел и старательно притворил покрепче.
– На задворки лучше пойду, в сарайчик… пересижу до света.
Он пошел за мешком, оглядываясь на дверь теплушки. Как будто опять возилось, цапалось по стене, потряхивало дверью…
– Ветер?
Он неотрывно смотрел к теплушке. Постукивало дверью. Кто-то за ней возился…
– Сшибок…
Замреяло в глазах мерцаньем, вспыхнули снизу искры, – и Безрукий понял, что это кошка цапается у двери, что оттуда рвется…
Он топнул и замахнулся в жути:
– У, ты… – по-гань!
Зеленые огоньки пропали, мелькнули за печуркой. Он кинулся к печурке, упал на разваленную груду и больно зашиб коленку.
– Убью, дьявол!..
И бросил кирпичом в искры. Кошка бешено заметалась, заурчала. Плясали ее глаза и гасли…
Безрукий схватил со стола паяльник, пригляделся – где кошка? Она таилась, но ее глаза сказали: опять у двери!
– У, проклять!..
Он подкрался к перегородке и изо всей силы швырнул паяльник. Звякнуло в доски с дребезгом и оглушило визгом. Тень побежала за корыто. Он увидал по тени, что подшиб ноги, нашел паяльник и стал подкрадываться к корыту. Кошка учуяла и заурчала злобно. Он подползал, затаивался и слушал. Она урчала протяжно, хрипло. Он швырнул кирпичом, послушал… – кошка таилась за корытом. Он подполз ближе, занес паяльник – и по удару понял, что попал удачно: молчала кошка. Он бросился к корыту и вскрикнул от страшной боли. Кошка вцепилась в руку. Он выдрал ее из-за корыта, ударил об пол и придавил ногою. Но она и под ногой вертелась, замерла на руке когтями. Он сорвал кошачьи глаза с руки и продолжал бить железом… Наконец, понял, что кошка лежит неподвижно, и отбросил ее ногой, как тряпку.
Сразу ему стало легче, словно убил свой ужас.
XIПридя в себя, Безрукий опять услыхал ветер, – и опять поднялась тревога.
Он подошел к окошку и пригляделся в щели.
Черными столбами, до дороги, шатались тополя – тени, хлыстами хлестались мальвы. В дымном ущелье возились – мерцали камни, черно чертили по небу буки. Как сбитые птичьи стаи, кружились над ними листья.
– На Перевале теперь захватит!.. Кто теперь прийти может?..
И решил подождать рассвета.
Он допил вино, доел оставшееся пшено и бараньи крошки, – и стало валить дремотой.
– На столе лягу, лучше слышно…
В теплушке опять возилось, постукивало дверью. Ветром?.. Он вздрагивал, сваливал с себя давивший камень… Стук, показавшийся ему громом, свалил камень, он поглядел к теплушке: дверь отворило настежь, – и в ней мерцало.
– Не даст покою…
Он поднялся и запер на замок Сшибка. Стало легче. Подумал: как бы не захватили, – за ветром и не услышишь?..
Чтобы лучше слушать, он переволок от стены скамейку и поставил у самой двери. В дверь сильно дуло. Он повесил мешок на скобку, лег на скамейку и стал слушать…
Ветер, ветер…
Дрематься стало, думалось – как убивали Сшибка…
…Пришли, должно быть, утром, – ночью не допустил бы. Застали на задворках, за работой. Знакомые татары… пришли покупать пшеницу. Солнце уже стояло, рубаху сушить кинул… Пошли толковать в казарму, вина поставил… Тут-то и оглушили камнем…
Он представил себе, как бешено отбивался Сшибок. Вспомнил подвязанную руку у монгола, кровавый шрам Усеина, ерзавшие за камнем ноги.
…Не давался, бился. Печку разворотили… Табуреткой бился… Убивать сразу не хотели, дознавались. Про золото добивались, про пшеницу. В коленку забивали…
Глаза слипались, но он не сводил глаз с теплушки. Мреянием в глазах мерцало, тянулось по потолку, в мути…
И вот кудлатая голова гукнула раз о стенку и затрясла казарму… Полезла выше, под потолок, выставилась и легла на стенке… Выкатившимися мутными белками Сшибок смотрел в казарму…
Безрукий вскочил, вгляделся…
Ветер?.. Ходил по казарме ветер. Белелось на потолке мутно, потряхивало дверью…
– Не даст покою… лучше уйду в сарайчик…
Долго ему мерцало.
Путаные сны кружили. С кем-то сидел в кофейне, красное вино пили, лили… По темным чердакам лазил, кромсал сало… Сучил кулаками Сшибок, с татарами ругался… А надо было спешить куда-то, да потерялась шляпа… А кони за дверью пляшут…
«Скорей, Рыжий!» – торопил голос Сшибка… Стукнул под ухом выстрел?.. Безрукий вскочил на лавке…
Где он?.. Мутно дымились щели, по крыше топотали… Он понял, что это ветер, узнал на потолке отсвет, белевшую перегородку, – и вспомнил, что он у Сшибка… Донесло ветром выстрел?
И только подумал, что это по крыше, ветром… – отчетливо стукнул выстрел.
– Стреляют? От Перевала, будто…
Выстрел?
– Чабаны, может… Или… на кого напали?..
Он долго слушал…
Не доносило больше. Только дверь рвало со щеколды.
– Или… дверью?
Сильней бухало за стенами, – встряхивало коврами. Тополя не шумели, – выли. Визжало по казарме, дребезжало…
– Буря…
Он понял, что ветер перешел в бурю.
– На Перевале теперь творится! Кто теперь стрелять будет? Показалось…
И только прилег, – послышалось: будто, скачет? Четко несло, от Перевала. Стихло. И опять чокот, ближе…
– Сюда скачет?! От Перевала… – оторопел Безрукий. – Камнем глушит, на заворотах…
Отчетливо стало слышно: карьером гонит, часто секут подковы.
Безрукий вскочил, прильнул к окошку…
Белела на месяце дорога, хлестались мальвы. Чокот несся от Перевала, справа.
И только успел подумать – а ведь это по нем стреляли! – как из-за камня на завороте вылетел черный конь, занесся передними ногами, черным столбом взметнулся – и помчал на хлысты, к казарме.
Безрукий присел от страха…
Топотом накатило, храпом – и стукнуло в дверь два раза…
– Отчиняй… Григорий?!.
Конь топотал за дверью, храпел страхом… Стукнуло крепче, опять два раза:
– Да отчиняй!.. Григорий?!. Да я ж, Николай… с Тушан-Балки! – кричал запаленный голос.
Конь топотал за дверью, храпел, дыбился…
– Ушел… дьявол?!.
Щелкнуло крепко плетью, конь пересыпал дробью и взял галопом.
Безрукий прильнул к окошку.
Верховой вынесся к дороге, попридержал, послушал – к Перевалу, поднял коня и понесся книзу. Камень с души свалился.
Безрукий признал объездчика-лесника с Таушан-Балки, под Чатыр-Дагом.
– Вместе ночными делами занимались… На кого-то попал под Перевалом!..
И его придавило страхом:
– А ну, захватят?!. Бежать надо…
Осталось в глазах, как конь на казарму скачет.
Он сорвал мешок с двери, заметался…
– С Перевала наехать могут… В камни куда приткнуться?
Вспомнил, – пшено взять надо, рубаху на задворках, – швырнул скамейку, сорвал щеколду… Его отмахнуло ветром, хлестнуло светом. Он пригнулся и головой кинулся к задворкам. Ударило его о стену бурей…
За казармой было куда тише. Месяц стоял еще высоко над Бабуганом, но уже шел к закату. Хворост трепало ветром, черные его рога мотались, выли. Черным пятном стоял котелок на камне, сиял топор на обрубке. Подбитой птицей прыгала по сушняку рубаха, трепала рукавами. Портянки унесло ветром…
Безрукий схватил коробку, содрал с сушняка рубаху. Долго искал портянки, – не белелось. Подергал – покачал хворост, – не запрятана ли где пшеница? Ободрал только руки о колючки. Тяжелой путаною торою лежал хворост.
– А где же куры?
Казарма белела жутко. В черном окне теплушки пустынно светил месяц.