Затаившийся страх (сборник) - Говард Лавкрафт

Расследование в Ред-Хуке впервые привлекло внимание детектива, когда он оказался временно командирован в полицейский участок на Батлер-стрит в Бруклине. Ред-Хук – это лабиринт из на редкость убогих строений на месте старых портовых кварталов напротив Губернаторского острова, который прорезают несколько опасных для посещения улиц, берущих начало от доков и уходящих вверх по холму, чтобы в итоге соединиться с некогда процветающими, а ныне трущобными Клинтон-стрит и Корт-стрит, ведущими далее в сторону Боро-Холл. Здесь преобладают кирпичные здания, построенные между первой четвертью и серединой прошлого столетия, и некоторые наиболее темные улочки и переулки до сих пор сохраняют своеобразный мрачный колорит того времени, в литературной традиции называющийся «диккенсовским». Состав населения Ред-Хука – загадка и неразрешимая головоломка для многих поколений статистиков: постоянно враждующие между собой группы сирийцев, испанцев, итальянцев и негров разделены прослойками скандинавов и коренных американцев. Вавилонское столпотворение языков и всяческих подонков, из которого порой вырываются весьма странные крики, и вплетающиеся в плеск покрытых мазутной пленкой волн о мрачные причалы и чудовищную органную литанию пароходных гудков. Однако в давние времена Ред-Хука картина была совсем иной: на улицах возле причала жили честные трудяги-моряки, а выше, на склоне холма, располагались особняки более состоятельных хозяев. Следы былого благополучия можно увидеть в основательной архитектуре старых домов и в красоте некоторых церквей, а также в некоторых разбросанных по всему району мелких свидетельствах: роскошные лестничные пролеты, покосившиеся, а то и сорванные с петель величественные двери, изъеденные червями декоративные пилястры, сложного профиля двери в подъездах или безжалостно вытоптанные лужайки с поваленным ржавым ограждением. Дома обычно стоят кучками, а окна-фонари некоторых домов напоминают о временах, когда домочадцы капитанов и судовладельцев высматривали в море их корабли.

Из этой морально и физически разлагающейся клоаки к небу возносятся самые изощренные проклятия на сотне языков и диалектов. По улицам бродят толпы подозрительного вида бродяг, запевающих и бранящихся на все лады, и если забредает кто-то посторонний, то какие-то руки задергивают шторы и гасят за ними свет, а за плотными занавесками торопливо скрываются лица, отмеченные печатью порока. Полиция давно уже отчаялась навести порядок и лишь старается оградить внешний мир от этой заразы. При появлении на улицах патруля воцаряется мрачное, напряженное молчание, а задержанные в Ред-Хуке преступники не дают никаких показаний. Состав преступлений по своей пестроте не уступает этническому, начиная от контрабанды рома и нелегального проживания иностранцев и заканчивая зверскими убийствами и разбойными нападениями. И если формально уровень преступности в Ред-Хуке не выше, чем в примыкающих районах, то это заслуга не полиции, а той ловкости, с какой здесь умеют обстряпывать грязные дела. Достаточно заметить, что далеко не все люди, попадающие в Ред-Хук, возвращаются обратно по суше, и больше шансов вернуться – у тех, кто умеет держать язык за зубами.

В такой вот сложившейся ситуации Мелоун уловил признаки некой тщательно оберегаемой, ужасной тайны, несравненно хуже любого из тех грехов, которые осуждают добропорядочные граждане и столь охотно бросаются исцелять священники и филантропы. Он хорошо сознавал, совмещая в себе пылкое воображение со строгим научным подходом, что современный человек в условиях беззакония неумолимо скатывается к тому, что в своей повседневной и религиозной практике начинает руководствоваться не разумом, а темными, полуживотными инстинктами; поэтому с интересом антрополога наблюдал за горланящими и сыплющими ругательствами группками молодых людей с обезображенными оспинами лицами и одурманенными глазами, попадавшимися ему в предрассветные часы на замусоренных улицах Ред-Хука, хотя и вздрагивал всякий раз от отвращения. Они были здесь повсюду: то приставали к прохожим на перекрестках, то наигрывали на примитивных музыкальных инструментах в дверях домов, то одурманенно дремали и ругались за столиками кафетериев в Боро-Холл, а то заговорщицки шептались возле побитого такси, припаркованного у парадного подъезда полуразвалившегося дома с заколоченными окнами. Они вызывали у Мелоуна значительно больший интерес, чем он готов был признаться своим товарищам по службе, ибо за ними скрывалась какая-то чудовищная сила, ведущая свое начало из неведомых глубин времени, нечто непостижимое и бесконечно древнее, в своих проявлениях не имеющее ничего общего с бесконечным списком деяний, примет и притонов преступного мира, с таким тщанием составляемым полицией. Он испытывал внутреннюю убежденность, что эти молодые подонки – носители какой-то жуткой доисторической сущности, хранители разрозненных обломков культов и обрядов, более древних, чем само человечество. Слишком уж согласованными и продуманными оказывались их действия, и слишком уж строгий порядок чувствовался за их внешней распущенностью и неряшливостью. Мелоун не стал бы попусту тратить время на чтение книжонок типа «Культ ведьм Западной Европы» мисс Мюррей; он знал, что и поныне среди крестьян и суеверных простолюдинов сохранился древний обычай устраивать нечестивые тайные сборища и оргии, восходящий к темным религиозным культам доарийского периода и упоминающийся просторечно как «черная месса» или «шабаш ведьм». Он нисколько не сомневался, что зловещие порождения турано-азиатской магии и культов плодородия дожили до наших дней, и лишь иногда с содроганием задумывался, насколько же древнее и ужаснее они своих самых древних и самых ужасных описаний.

III

В гуще событий в Ред-Хуке Мелоун оказался из‑за дела Роберта Суидема. Этот высокообразованный потомок древнего голландского рода получил наследство, позволявшее жить праздно, и с тех пор проживал отшельником в просторном, но уже пострадавшем от времени особняке, построенном его дедом во Флэтбуше во времена, когда эта деревушка представляла собой живописную группу особняков в колониальном стиле, окружающих увенчанную шпилем и увитую плющом реформатскую церковь с небольшим нидерландским кладбищем. Суидем провел в этом отдельно стоящем здании в глубине Мартенсе-стрит, в окружении почтенного возраста деревьев, за книгами и размышлениями без малого шестьдесят лет и отлучался лишь однажды, лет тридцать назад, отплыв к берегам Старого Света, где пребывал целых восемь лет. Прислуги у него не было, и он мало кому позволял нарушать свое добровольное затворничество; связей со старыми друзьями не поддерживал, а редких визитеров принимал в одной из тех трех комнат первого этажа, которые поддерживал в относительном порядке – просторной, с высоким потолком, заставленной по стенам стеллажами от пола до потолка, на которых были навалены кипы пухлых, замшелых от древности и отталкивающих с виду томов. Расширение границ города и последующее поглощение Флэтбуша районом Бруклин прошло для Суидема незамеченным, да и город замечал его все меньше и меньше. Если пожилые обитатели квартала при редких встречах на улице узнавали его, то для молодого поколения он был всего лишь толстым старикашкой, чей забавный облик – неопрятная седая шевелюра, всклокоченная бородка, лоснящийся черный костюм и старомодная трость с позолоченным набалдашником – заслуживал лишь мимолетного удивленного взгляда. Пока этого не потребовалось по службе, Мелоуну не доводилось встречаться с ним лично, однако он не раз слышал о голландце как о крупнейшем авторитете в области средневекового оккультизма и даже как-то собирался изучить написанную им брошюру о влиянии Каббалы на легенду о докторе Фаусте, которую один из друзей детектива часто цитировал наизусть.

Дело Суидема началось с того, как какие-то его отдаленные и чуть ли не единственные родственники потребовали вынесения судебного решения о его невменяемости. Требование это со стороны могло бы показаться неожиданным, но стало результатом длительных наблюдений и горестных обсуждений. Основанием для него послужили высказывания и поступки почтенного патриарха: странные упоминания о каких-то чудесных переменах, которые вот-вот должны явиться миру, и недостойное пристрастие к подозрительным бруклинским притонам. С годами он все меньше уделял внимания своему внешнему виду, и теперь его вполне можно было принять за нищего, а друзья не раз с ужасом замечали его на станции подземки или на скамейке возле Боро-Холл беседующим с какими-то подозрительными темнокожими. Речь его стала малопонятной, он говорил о неограниченной силе, которой скоро будет наделен, и через слово вставлял мистические понятия и имена, такие как «Сефирот», «Асмодей» или «Самаэль». В ходе судопроизводства было установлено, что почти весь свой годовой доход как рантье Суидем тратил на приобретение старинных фолиантов, которые ему доставляли из Лондона и Парижа, и на содержание убогой квартиры в цокольном этаже одного из домов в Ред-Хуке, где он чуть ли не каждый вечер встречался со странными делегациями, состоящими из всяких подозрительных личностей и иностранцев, и проводил там за наглухо зашторенными окнами какие-то обряды. Следившие за ним частные детективы сообщали о странных воплях и песнопениях, а также, судя по звукам, обрядовых плясках, происходивших на этих ночных сборищах, и удивлялись экстазу и разнузданности на них, необычных даже для такого привычного к оргиям района, как Ред-Хук. Однако на судебном слушании Суидему удалось отстоять свою свободу. В зале суда он продемонстрировал изящные манеры, ясную, убедительную речь и без труда разъяснил странности своего поведения и необычность высказываний глубокой погруженностью в своеобразное научное исследование. Он утверждал, что в последнее время занимается исследованием некоторых аспектов европейской культуры, для чего требуется тесное общение с различными группами иностранцев, а также непосредственное ознакомление с народными песнями и танцами. Что же до нелепого предположения, что на его деньги содержится некое примитивное тайное общество, – оно лишь показывает, с каким ему приходится сталкиваться отношением к нему и его исследованиям. Благодаря этим спокойным и обстоятельным объяснениям вердикт суда оказался в его пользу, и он удалился с гордостью и достоинством, чего нельзя было сказать о пристыженных частных детективах, нанятых Суидемами, Корлеарами и Ван Брунтами.