Безграничная любовь - Джин Фелден

Когда ему казалось, что больше он уже не выдержит, он вытаскивал единственный портрет Джинкс, который взял с собой, и черпал силу из воспоминаний о годах, проведенных вместе с ней.

Художественный талант Райля сослужил ему хорошую службу в фотоателье, где он работал, и, хотя его жалованье и было мизерным, он все же ухитрился скопить деньги и купить себе фотоаппарат.

Новый фотоаппарат был поистине спасением для него. Как-то декабрьским днем по дороге домой он наткнулся на пожар в многоквартирном доме и сделал несколько снимков. Нелли, швея, живущая этажом ниже, подала ему мысль продать фотографии.

— О, — сказала она, — они выглядят прямо как картинки из «Харпер'з Уикли»! От них плакать хочется!

Райль не спал тогда всю ночь, продумывая развертки из фотографий.

«Грэфик», единственный иллюстрированный ежедневный журнал, взял две его фотографии. Потом «Лесли'з Уикли» купил целые серии. Но только Фулмер Кэин из «Уорлд мэгэзин» увидел истинную коммерческую ценность фотографий Райля.

— Мы больше не будем давать рисунки, — сказал Кэин, — используем настоящую вещь! Мы будем помещать твои фотографии рядом с новостями, как делал Мэтиус Брэди в гражданскую войну. Будем посылать тебя в те места, где наклевывается хороший материал. Эти твои фотографии прямо-таки берут за душу, а женщины обожают поплакать. — Он похлопал Райля по плечу. — Мы завоюем новых читателей!

Через пять месяцев пророчество Кэина оправдалось, и даже в большей степени. Фотографии Толмэна стали неотъемлемой частью журнала, удвоили его тираж и способствовали приглашению Райля на этот ужин наравне со знаменитейшими и могущественнейшими мира сего.

Его неугомонный взгляд скользнул по присутствующим и остановился. Молли Джарвис — за здоровье которой поднимали тосты на двух континентах — была, пожалуй, наиболее часто фотографируемой женщиной планеты. Она прославилась в прошлом году выступлением в главной роли в пьесе Пайнеро. Пьеса уже сошла со сцены, но Молли продолжала блистать звездой на небосклоне Нью-Йорка. Он внимательно рассмотрел ее лицо.

Она старше его — ей по меньшей мере лет тридцать, подумал он. Кожа ее была бледной и ровной, как густая сметана. Пожалуй, только кожу ее и можно было назвать красивой. Ее волосы какого-то каштанового цвета были грубыми и прямыми, как конский хвост, и выглядели неухоженными. Глаза были черными, маленькими и непослушными, как у озорного ребенка. Рот ее был слишком большим, губы слишком полными, а нос — слишком острым. Коренастое ее тело было затянуто корсетом из китового уса, что, должно быть, причиняло ей большое неудобство. Вероятно, на отдыхе эта женщина была уродливой, но в ее оживленном лице был какой-то бравший за душу вызов.

«Вот и Джинкс такая, — подумал Райль, — всегда готовая к чему-то новому — всегда пытается проникнуть взглядом за горизонт, чтобы увидеть невидимое».

Он часто рисовал ее, улавливая мириады ее настроений и всегда сознавая, что перед ним — волнующая, с богатым внутренним миром женщина, прячущаяся за приятной свежестью ребенка. Однажды он нарисовал ее в серебряном свете, с рыжими волосами, обрамляющими лицо, излучающее внутренний свет. Джинкс бросила на портрет взгляд, засмеялась и сказала:

— Если тебе нужно рисовать ангелов, то найди себе лучше другую модель.

Тогда у него не нашлось мужества — это было до той чудесной ночи в саду — сказать ей, что у него никогда не будет другой модели.

И дня не проходило, чтоб Райль не думал о ней. Иногда его воспоминания заставляли его смеяться, иногда — вздыхать, но всегда в них присутствовало чувство невозвратимой потери.

Он знал других женщин и думал, что до конца своих дней познает еще не одну, но единственной — первой и последней его любовью — была Джинкс Хэрроу.

Темные глаза Молли Джарвис смотрели на него. Человек, сидящий рядом с ней за столом, обратился к ней, и она нехотя отвела взгляд от Райля.

Глядя на Молли Джарвис, на то, как чувства преображают ее почти сатирические черты лица, он поймал себя на том, что думает, как можно было бы ее написать.

Он не прикасался к кисти почти два года и не думал, что когда-нибудь будет рисовать снова, и уж конечно, не думал, что будет рисовать женщину И все-таки перед ним была женщина, которая заставила его затосковать по запаху скипидара и масла и по ощущению кисти, лежащей в руке.

ДЖИНКС

Весна 1888 — весна 1893

Джинкс стояла на дороге и смотрела на дом своего детства. Когда она жила в нем, то никогда не думала о нем как об особняке. Для нее он был просто домом. Теперь, затуманенными слезами глазами, она смотрела на изящные башенки, вырисовывающиеся на фоне гор и чистого неба, — башенки-близнецы с длинными комнатами. На первом этаже размещались мамины врачебные кабинеты, на втором — родительские спальни и, наконец, на третьем этаже — детская, где жила она почти до шестнадцати лет. Башни и основной дом соединялись между собой на верхних этажах. В углу дома была веранда, казавшаяся несколько угловатой и все же являющаяся неотъемлемой частью архитектурного ансамбля. А под верандой был разбит сад, где так сладостно пахло созревающими персиками в ту июльскую ночь.

Джинкс приехала домой.

Она увидела Карра на другом конце главного холла. Он стоял спиной к пылающему огню, поэтому лицо его было в тени.

Он все так же носил короткую бородку и усы. Она знала, что они скрывают тонкие бескровные губы и узкий подбородок. Его невзрачные волосы были разделены на пробор. На нем были ботинки с высокими каблуками, он курил толстую, дорогую и зловонную сигару.

Холл, за исключением света, идущего от камина, был не освещен.

— Я думал, что мы с тобой договорились, — сказал он высоким от злости голосом. — Что тебе здесь надо?

— Я просто приехала домой, вот и все. Это мой дом, точно так же, как и твой. — Она с вызовом подняла подбородок, хотя в ней и не было вызова, а была только усталость.

— Магилликутти выкинул тебя?

— Тебя не касается то, почему я здесь. Мы приехали домой, чтобы жить здесь.

— Мы? — прицепился он. — Надеюсь, ты не привезла с собой свое отродье.

— Эдисон кормят на кухне.

— Ты не поселишь в моем доме орущее дитя!

— Я поселю мою дочь в моем доме. — Она на минуту прикрыла глаза от усталости. Внезапно из камина посыпался сноп искр. Ноги у Джинкс подкосились, и она плюхнулась на диван.

— Элисон не будет беспокоить тебя, — сказала она. — Она спокойный ребенок. — Голос ее прервался.

— Что с ней не в порядке? Джинкс взглянула на него, удивленная его чуткостью, плечи ее опустились.

Глаза Карра были как две желтые щели.

— Ведь с твоим щенком что-то не так, правда? Ведь поэтому Магилликутти выкинул тебя вон.