Судьба и другие аттракционы (сборник) - Дмитрий Раскин

— Мы тоже, — отвечает Сури. — Полнота и неисчерпаемость из неудачи и безысходности, то ли нашей, то ли того, что превыше нас, предельно для нас.

— Вы трепетны по отношению к земным и небесным вещам, — говорю я, — но испытываете их основания, добираетесь до червоточины в них… Добиваетесь червоточины. Чем безосновнее, тем больше света, так?

— Я не об этом, — отвечает Сури, — но в общем-то, можно и так. То есть не в этом дело.

— Я, кажется, понял, — киваю я, — то есть знал всегда.

— Погоди, — останавливает меня Сури, — я не успел состроить улыбку усталой мудрости.

— Всё это мило, конечно, — начинает Марк, — но взять ваши конфликты: талант и посредственность, свобода и самодовольство «середины», среднего вкуса, мышления, взгляда (пусть не нам судить здесь), одаренность и имитация одаренности… Неужели в этом для вас то, что мы на Земле называем борьбой добра и зла?

— Наверное, — медлит Сури, — мне непривычны ваши термины. Да, наверное, и в этом тоже, — добавляет он. — Добро отличается от зла, вероятно, тем, что догадывается о собственной неправоте.

— Это, увы, совсем не про нас, — вздыхает Стоя.

— Вы выстроили себя, исходя из собственной безнадежности? — спрашивает Марк, — из самого Ничто?

— Этого нельзя знать. — Когда Сури говорит, то шевелит ушами совсем как тот тинэйджер-слон при поедании морковки, которого я видел в детстве у нас в зоопарке в Бостоне. — К тому же вряд ли это нам вообще по силам.

— Но только это и есть! — жестикулирую я. — И ничего другого, если та́к вот, на самом деле! Всё другое из этого, чтобы быть доподлинным… чтобы хоть сколько-то глубины.

— А ведь в вашем мире, — Стоя обращается к Сури, — не так уж много любви или же счастья.

— Их и не может быть много, — отвечаю я, — но они есть .

— Мы, — говорит Марк, — пытаемся пробиться к сути, к той последней (у нас на эту тему есть разные слова), вы же пробиваетесь к ее отсутствию, к невозможности… обращаете «последние ответы» в промежуточные, не столь уж значимые.

— Мы так же как и вы, — останавливает его Сури, — не знаем, зачем живем.

— Мы знаем, — вдруг сказала Стоя.

— Знание это лишь указывает на нашу ограниченность, — пожимаю плечами я.

— При всей правоте этого знания, — улыбается Марк.

— Но может быть, вам удалось насчет смысла смерти? — спросил Сури.

6. Прародина

Мы говорили им о Земле и Космосе (слайды, фильмы, электронные книги). Рассказывали им об их планете, о них самих. Вываливали на них какие-то немыслимые горы информации. Это было упоительно. Пересказать им мир. Представляете, я говорю им о генетике.

Их реакция? Восхищение. Благоговение пред открывшимся им Миром.

Мы долго ругались друг с другом насчет: нужно ли это, вправе ли мы вообще, но как только мы начали… Я на своих занятиях (когда дошло до истории) будто пережил заново всю судьбу человечества. Этот бездумный автоматизм «заново». Я пережил ее впервые. Целые пласты формального знания вдруг оказались осмысленными, хоть сколько-то выстраданными. Что творилось с нами троими!

Да, мы понимали, что ответили им на вопросы, которые они никогда бы себе не задали. Знали, что они все равно в своем цивилизационном измерении так и останутся равными самим себе, пусть даже теперь и знают про генетический код и феномен сверхпроводимости. Но тем не менее в этом нашем истовом «просветительстве» было что-то, что не сводится к его бессмысленности.

Тут, правда, произошло некое расслоение. Многие гирэ вскоре не то чтобы потеряли интерес, но стали как бы рассеянными. Многие перестали вообще приходить: кое-кто из мужчин гирэ вернулся к своим повседневным занятиям, женщинам надо было, так сказать, «хлопотать по хозяйству».

«Может ввести для них теорию домоводства», — язвила Стоя.

Но те, кто остались: так, например, Айешка, жена Сури, оказалась каким-то лингвистическим гением, с ходу выучила английский (мы простили ей чудовищную фонетику — все-таки носоглотка хоботного). И у нее уже были соображения насчет того, какие слова из языка гирэ могли бы войти в английский на правах неологизмов.

Да и не в английском здесь было дело!

Марк счастлив. Вот оказывается почему наши зонды упорно игнорируют сам факт существования народа гирэ! Ими управляет искусственный мозг. А для него невозможность разумной жизни на этой планете была истиной. Мы же ему объяснили тогда, помните? Наша аргументация была неопровержима. И когда он обнаружил наших философствующих, пишущих стихи и картины друзей — он же умный, мыслящий, он же не для того, чтобы просто тупо передавать информацию — он у нас принимает решения. Так вот, он и решил, что у него просто-напросто глюки, аберрация сознания и прочее и начал зачищать контакты. Отремонтировал самого себя. И признал свой ремонт успешным, когда в его восприятии не стало «мамонтов».

— А мы-то чуть не свихнулись на этом! — вскричала Стоя. — И наших бедных гирэ подозревали черт знает в чем.

— Профессора Кауфмана (это создатель искусственного мозга), кажется, можно поздравить, — говорю я, — он хотел максимально точно воспроизвести человеческое мышление и ему удалось — вот, пожалуйста, догматизм и узколобость, куда уж точнее.

— Я отправил подробное донесение на Землю, но… — Марк резко меняет тон. — Первая радиограмма с Земли давно должна была прийти. (Это с учетом несовпадения времени шарового скопления с земным.)

— Я бы все-таки не драматизировал, — говорю я. — Они просто еще не переварили то, что мы им прислали. У них нет еще опыта обработки информации о другой реальности. Возможно, они пытаются выработать методику.

— Они обязаны были выслать подтверждение Контакта, — зло бросил Марк.

Насчет искусственного мозга, оно, может, и остроумно, конечно (это я делаю лазером пометки в «дневнике консультанта» — новая и, на мой взгляд, довольно дурацкая форма, которую руководство решило апробировать на нас), только вряд ли, что это имело место быть. Скорей всего, просто такая попытка еще раз щелкнуть по носу наш Экспертный совет. Но чего же все-таки добивается Гордон на самом деле? (Я закрываю дневник.) Чего он хочет достичь своей писаниной? Обратить нас в философскую веру этих мамонтов? Нет, конечно. Кстати, о вере. Не знаю, конечно, что там у нашего Гордона будет дальше, но мне кажется, у гирэ нет Веры. А если и есть — какими бы ни оказались их боги — гирэ будут глубже своих богов.

Вдруг до меня дошло — Гордон и пишет как раз для того, чтоб понять, чего на самом деле он добивается.