Плоть и кровь - Майкл Каннингем

— О том, что я делаю с моей мамой, я с мамой и поговорю. Сейчас речь идет о тебе и обо мне. Правильно? Тебе хочется выглядеть в Гарварде важной шишкой, позировать перед камерой с молодым человеком в шапочке и мантии. Слушай, я тебе таких могу хоть полдюжины предоставить. Больших, крепких ребят, коротко остриженных, собирающихся поступать в юридические и бизнес-школы. Я обзавелся здесь самыми разными связями, могу раздобыть для тебя камеру, мы пойдем на церемонию и…

— Заткнись! — рявкнул Константин. — Заткнись, мистер.

Лицо его потемнело, кулаки были плотно прижаты к бедрам. Мэри понимала: еще пара секунд, еще четверть унции таких вот провокаций — и он набросится на Билли.

— Кон, Билли, прошу вас, — прошептала она.

— Маме не важно, в какой одежде я буду получать диплом. Ведь не важно, мам?

— Я не знаю, — ответила она. — Я просто… прошу вас. Не ссорьтесь.

— Не поступай с ней так, — сказал Константин. — Не смей.

Билли кивнул.

— Это было ошибкой, — негромко произнес он. — Мам, пап, простите меня за то, что вам пришлось впустую проделать такой путь.

И он, аккуратно обогнув отца, направился к двери.

— Куда это ты собрался? — требовательно спросил Константин.

— На прогулку. Потом, может, в кино загляну. Ты как, Зои? Пройтись не хочешь? В «Орсоне Уэллсе» показывают «Полуночного ковбоя».

Зои заморгала — так, точно и сама успела забыть о своем присутствии здесь. «Все пропало», — подумала Мэри. Все усилия, вся любовь, все нити, которыми дни старательно пришивались один к другому, — все это свелось к пустоте.

Зои сказала:

— Не могу. Прости. Я должна остаться с Мэри и Константином.

Она теперь упрямо называла их по имени. И никакие наказания, никакие уговоры тут не помогали.

— Ладно, — сказал Билли. — До встречи.

И ушел. Дверь со щелчком закрылась. Мэри думала, что муж бросится за ним, но он даже не шелохнулся. И никто из них не шелохнулся.

— Невероятно, — сказал Константин. — Невероятно.

Слезы уже вовсю текли по щекам Мэри. Горячие, тяжелые, они сбегали к подбородку. Мэри достала из сумочки носовой платок, тоненьким голосом спросила:

— И что мы теперь будем делать?

— Пойдем на чертову церемонию, вот что, — ответил Константин. — Давайте трогаться. Нас Сьюзен в отеле ждет.

Но с места никто не сдвинулся. Зои так и сидела на софе, уставившись на носки своих туфель, а Мэри изо всех сил старалась удержаться, чтобы не наброситься на дочь с криком: «С тобой-то что не так? Что у нас происходит?»

— Так пойдемте же, — повторил Константин.

— Кон.

— Все. Ни слова больше. Нас ждет Сьюзен. Мы идем к ней.

— Мне нужно в уборную, — сказала Мэри.

— С тобой что-то не так?

— Все хорошо. Просто подождите меня минутку, ладно?

Она пересекла комнату и пошла по коридору. Миновала запущенную кухню с желтыми плиточными стенами, закрытую дверь, еще одну. Никакая уборная ей не требовалась, она хотела побыть в одиночестве, хотя бы пару минут. Сосредоточиться и постараться наполнить воздухом легкие. Отыскав ванную комнату, Мэри заперлась, достала из сумочки пилюлю, проглотила ее и постояла немного у раковины, просто дыша. В раковине лежал длинный, темный, свернувшийся знаком вопроса волос. Покрытое пятнами зеркало, керамическая чашка с тремя зубными щетками, принадлежавшими Билли и двум его соседям, которых она ни разу не видела. Какой из них чистит зубы Билли, Мэри не знала. Желтой, расплющенной? Той, что поновее, погуще, ярко-зеленой, с жесткой, как у щетки для волос, щетиной? Чистенькой, с прилипшим к ее краю полумесяцем зубной пасты? Ни одна из них не говорила с очевидностью о Билле, но ни одна и не была неоспоримо чужой. И внезапно Мэри поняла, в какой полноте утратила она представление о сыне. Собственная ее жизнь, ритм работы по дому, уход за ним казались ей настолько реальными, настолько значительными, что жизнь других, протекающая где-то вовне, даже жизнь ее детей, сместилась на обочину, в сферу обособленную и неизменяемую, как фотография. Конечно, она постоянно думала о Билли, но несколько отвлеченно, как думала между сериями телевизионного фильма о его персонажах. И вот она очутилась в ванной комнате, где сквозь резкий запах хлора проступает запашок плесени. Увидела зубные щетки. И пока она смотрела на них, ее окатила волна тревоги — такая мощная, что Мэри пришлось присесть на краешек ванны и наклониться, опустив голову почти до колен. Дыши, сказала она себе. Успокойся. Впусти в себя воздух. Ей показалось, что времени почти никакого и не прошло, а Константин уже стукнул в дверь и спросил, все ли с ней в порядке. «Все хорошо», — весело ответила она и, протянув руку к туалетному бачку, спустила воду. Вставая, она ощутила мгновенное желание схватить зубные щетки, все три, и сунуть в сумочку, чтобы потом, попозже, рассмотреть их внимательнее, попытаться понять, какая принадлежит сыну. Нет, это было бы безумием. Все сразу догадаются, кто их утащил. Константин снова постучал в дверь:

— Мэри? Можно, я войду?

— Нет, — ответила она слишком резко. И добавила тоном более спокойным: — Все хорошо. Правда.

Последний вдох, выдох. А затем она, прежде чем открыть дверь, сняла с вешалки для полотенец красную махровую салфетку и быстро, почти бездумно, опустила ее в сумочку.

Услышав, что на церемонию им придется идти без Билли, Сьюзен сказала:

— А какой в этом смысл?

Она была в зеленом с белыми цветочками платье, приталенном, с расширяющейся к низу юбкой. Возможно, несколько коротковатом — на вкус Мэри, — но в остальном Сьюзен выглядела безупречно: поблескивающая розовая помада на губах, волосы до плеч. Вопрос она задала, глядя в глаза Константину. Номер отеля просто светился, как и сама Сьюзен, чистотой и праведностью.

— Не важно, — ответил Константин. — Пошли.

— Это же глупо, — сказала Сьюзен. — Если Билли такой бессовестный щенок, так и пусть его. Но нам-то зачем отсиживать всю церемонию среди совершенно чужих людей?

Мэри оставалось только дивиться бесстрашной прямоте старшей дочери, ее твердой уверенности в себе, четкости линий ее платья. И ведь нашла же она для Билли определение — щенок. Подыскала слово, которое обращает его дурной поступок в нечто мелкое, преходящее. Мэри и понять-то теперь не могла, почему она так часто злилась на Сьюзен без всякой на то причины и почему Билли, самый непочтительный из ее детей, настоящий разрушитель, вызывал у нее только тупую боль, источником которой казалось отчего-то собственное ее замешательство.

— Я на церемонию пойду, — сказал Константин, — а вы как хотите.

Сьюзен, взглянув на Мэри, ответившую ей бледной улыбкой, пренебрежительно пожала плечами. Мэри этот ее жест знала: о маме можно забыть, она всегда избирает самый легкий путь. Лицо Мэри вспыхнуло, однако она понимала: стоит ей открыть рот, стоит произнести хоть слово, из глаз снова польются слезы и на этот раз остановить их, может быть, не удастся. Она ненавидела свою семью, всех до единого. Попробовал бы кто-нибудь из них побыть в ее шкуре, испытать это ощущение ходьбы по натянутому канату, страшную нехватку воздуха.

— Ну хорошо, ладно, — сказала Сьюзен. — Мы идем на выпускную церемонию Билли, на которой самого Билли не будет. Тодд пошел повидаться со старым приятелем, он встретит нас уже там, на месте.

И они отправились на выпускную церемонию. Расселись по деревянным креслам одного из задних рядов. Теперь, оказавшись здесь, среди матерей в пастельных платьях и отцов в темных костюмах, Мэри почувствовала всю глупость своего положения, и чувство это быстро обратилось в гнев. Билли добился того, что они выглядят идиотами. Унизил их перед всеми — перед мужчинами с крепкими лицами преуспевающих людей, перед спокойными, словоохотливыми женщинами с покрытыми лаком ногтями. Раздражение на Сьюзен исчезло, сменившись робкой благодарностью к ней. Мэри была благодарна Сьюзен, сидевшей слева от нее, и Тодду, сидевшему за Сьюзен, — красивому, серьезному, в костюме такой же чернильной синевы, что и костюм Константина. Мэри тронула пальцами сережку и чуть-чуть сдвинулась вправо, к кипевшему холодной злостью мужу. Она старалась не дать своему раздражению излиться на Зои, которая сидела в мешковатом муслиновом платье по другую сторону от Константина, растрепанная, в старомодных ботиночках на шнуровке. Зои обзавелась привычкой одеваться совсем как женщины с дагерротипов, завитые, с суровой важностью глядящие со старых буровато-белых снимков, бесстрастные, испуганные и безумно официальные, сейчас все они уже мертвы.

— Я думаю, Билли все-таки объявится, — прошептала, наклонившись к Сьюзен, Мэри. — Думаю, он просто блефует.

— Держи карман шире, — ответила Сьюзен. — Он точь-в-точь такой же упрямый, как сама знаешь кто.

Мэри понимающе покивала, хотя о том, что ее муж и сын хоть чем-то похожи один на другого, почти никогда не думала. Они принадлежали к разным пластам жизни, да и логики придерживались разной.