В ЗИН-АЗШАРИ - Кассандра Дженкинс

— Я не смогу объяснить этого. За секунды, что я слышу его, перед моими глазами проносятся сотни картин прошлого… и даже будущего. Их объединяет только одно — смерть. Я принес очень много смерти в этот мир. Я видел, как разрушаю мир до основания… как убиваю невиновных… своих сородичей. Как мир горит в огне, и все по моей вине.

Джайна вскрикнула. Одна, в темноте, она становится такой нестерпимо далекой, такой недосягаемой… Но и лгать было бы нечестно.

— Я могу убить тебя, — безжизненным голосом говорит он, — потому что рано или поздно я не смогу больше контролировать себя. Я…

— Нет! Не хочу этого слышать, нет!

В отчаянии, граничащем с безумной яростью, он сделал шаг к ней на встречу и тоже перешел на крик:

— Я! …Я тот, кто предал свою стаю! …Кто безжалостно убивал своих собратьев! Это я сжигал одним дыханием города и сотни людей! … Я!

Железными тисками он держал ее за предплечья, но не боль заставила девушку вскрикнуть и отпрянуть. В один голос — она, со слезами и шепотом, он с болью и отвращением — произнесли:

— Смертокрыл…

Земляные стены убежища разом вздрогнули, а камень, заслонявший вход, пушинкой отлетел к противоположной стене. Огненная вспышка осветила низкорослые фигуры, появившиеся в проеме туннеля. Сломя голову, задыхаясь и кашляя от поднявшейся пыли, Джайна кинулась к ним.

Двое из дворфов клана Чистой Воды схватили обезумевшую девушку за руки и отвели в сторону. С десяток других взвели свои ружья, швырнули огненные факелы в темный проем комнатки и стали расстреливать застывшую фигуру человека, не предпринимавшего ни единой попытки к сопротивлению.

Глава 22. Сочувствие

Она не ела целую вечность. И ей было совершенно безразлично, что находилось в глиняной миске, источающей горячий пар, которую поставила перед ней хозяйка дворфийка. Женщина с жалостью глядела, как Джайна поглощала похлебку, сваренную на морской капусте. Дворфийка принесла ей два куска хлеба грубого помола. Джайне казалось, что вкуснее хлеба она никогда не ела.

Потом, когда сытую и не способную сопротивляться девушку увели, в таверну вошел крепкий дворф, глава клана Чистой Воды, обитавшего в подводном королевстве Зин-Азшари вместе с нагами.

— С ней что намерены делать? — спросила хозяйка.

— Нашей целью было чудовище, — пожал плечами Дарм. — Я вообще не понимаю, откуда она взялась.

Низкорослый лейтенант появился в дверном проеме.

— Девушку видели в Зин-Азшари, — сказал лейтенант. — Есть сведения, что она была пленницей Королевы Азшары. Но нагам был дан приказ ее не разыскивать.

— Странно, — Дарм в задумчивости покрутил ус. — Свободен, боец. Двойная порция грога за сегодняшнюю операцию!

— Спасибо.

— Казнь завтра? — когда ушел лейтенант, спросила Дарма хозяйка.

— А тебе, Ульма, какая разница, когда?

Дворфийку не обидел такой вопрос. Смахнув передником на пол крошки, оставшиеся от хлеба, она присела на скамью рядом и посмотрела в глаза Дарму.

— Я больше не чувствую ничего. Ты уверен, что вы нашли именно того, кого надо?

Дарм стал еще более угрюмым. Не сводя глаз с грубо отесанной крышки стола, он играл желваками.

— Если к завтрашнему утру он будет мертв, значит…. мы ошиблись.

— Ты же не видел его, Дарм, — продолжала Ульма. — Ты даже не заходил в ту огненную тюрьму, которую вы откопали. Королева Азшара пошла туда вместо вас.

— И что? Ты помнишь, что испытывал клан, пока чудовище было на свободе. Даже, если облить мое тело расплавленным металлом, я и то меньше мучаться буду. Так не могло больше продолжаться.

Ульма прекрасно помнила, каково это было. Сейчас все дворфы Чистой Воды выглядели измученными после долгих дней и ночей непрерывной боли, ломившей все тело. И началось это после того, как копатели нашли туннель, ведущий к огненной тюрьме. Дворфы не знали, кто это, но Королева Азшара заинтересовалась находкой и велела взорвать огромные колонны, не дававшие пройти дальше. Когда дело было сделано, их ослепило пламя, бушующее пожаром в гигантском камине в центре залы. На прямоугольном камне, похожим на надгробие, лежал человек. Вся его кожа сгорела, обнаженные мышцы были покрыты волдырями и ожогами, уши, нос и пальцы на руках и ногах были чернее угля. Однако он все еще оставался жив. Он медленно повернул голову на встречу вошедшим, и его опаленные волосы рассыпались серой пылью. Его сгоревшие веки дрожали, но он так и не смог открыть глаза.

О его дальнейшей судьбе дворфы знали только то, что Азшара забрала его в свой замок, что он был жив и, к всеобщему удивлению, стал поправляться. А дворфам с каждым днем, что он шел на поправку, становилось все хуже. И они стали искать его, чтобы уничтожить чудовище, которое после векового заточения с их помощью вырвалось на волю.

— Я помню, — отозвалась Ульма. — Но теперь ненависть и боль исчезли. Мое сознание наполнилось страданием, невероятной тоской. И даже, может быть… Раскаянием?

— Что ты такое говоришь, женщина! — Дарм со всей силы ударил кулаком по столу, и разом подпрыгнули глиняные мисочки.

— Вот, — с теплой улыбкой сказала она. — Значит, ты тоже это чувствуешь.

— Он дурачит нас, хочет обвести вокруг пальца! Как ты это не понимаешь. Ведь мы изрешетили его пулями, он истекает кровью… Он делает это специально, чтобы в нас проснулась жалость и мы, мы…

— И мы покормили девушку и не причиняли ей никакого зла, — закончила она за него. — Мне кажется, я могу читать его мысли.

Дарм обхватил голову руками.

— Ульма, что ты говоришь… Если, проклятье, тебя кто-нибудь услышит? Досталась же мне жена, сочувствующая чудовищам…

Джайну заперли в подвале, освещенном огарком свечи. Потом ее второй раз вывели наверх, в теплую кухню, где опять накормили, и привели обратно. Через несколько часов один из стражников приоткрыл дверь и кинул ей одеяло. Одеяло было квадратным и коротким, рассчитанным на рост дворфа, но все равно пригодилось. Джайна укрыла им свои голые ноги.

Она все еще была в том коротком хлопковом платье, какое было на ней в день похищения. После грязных мешков, в которые приходилось кутаться, оно перестало быть искристо-белым, как раньше, а подол порвался в нескольких местах.

Джайна свернулась калачиком на горстке сена, попытавшись полностью укрыться одеялом, но холод бил ее изнутри крупной дрожью, и она была ему благодарна. Холод лишал ее малейшей способности думать.

Дверь опять открылась, звеня ключами, вошла та самая дворфийка, что кормила ее.

— Твои зубы так сильно стучат от холода, что я спать не могу, — сказала она ей. — А моя спальня, между прочим, на третьем этаже. Вставай, погреешься у огня.