Доверие - Гвинет Рамон

Лежа в постели, она слушала, как каминные часы отбивали время. В ней кипели страсти после прощального поцелуя с Мартином, и сон одолел ее лишь около трех утра.

— Оно и видно, — пробурчала Полли. — Тебе надо как-то скрыть темные круги под глазами, если собираешься опять с ним сегодня встречаться. Ты всегда неважно выглядишь, если недосыпаешь.

— Я его не увижу. Он улетает на Менорку.

— Хорошо провели время?

— Просто чудесно. Я долго буду помнить этот вечер. Мне бы очень хотелось, чтобы вы познакомились. Он тебе понравится.

— Надеюсь, дорогая. Пусть хоть тебе повезет. В этой семье и так хватает разбитых сердец.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что было и прошло, и быльем поросло, — с досадой ответила Полли. — Не думай об этом.

Завтракая, Санди пыталась выведать у нее, что же это за разбитые сердца, но безуспешно.

— Я сказала так по глупости, забудь о нашем разговоре, — махнула рукой Полли.

В пятницу Лангмюры устраивали у себя ужин, на который позвали и Беатрис. Санди, как всегда, оказалась не к месту.

— Ведь ты не обидишься, дорогая? — оправдывалась Эмилия. — Тебе будет скучно. Станут говорить о политике и финансах… ты в этом не разбираешься. Почему бы тебе не пойти в театр? Пригласи Лиззи, если она свободна. Я оплачу билеты и ваш ужин. Посидите где-нибудь после представления…

— Спасибо, мама, но Лиззи сейчас за границей, и мне нечего смотреть в театре. Я с удовольствием поужинаю с Полли.

— Хорошо, как хочешь, дорогая. Только сделай милость, не называй меня «мама». Я же тебя просила. Ты уже взрослая и вполне можешь называть меня просто Эмилия.

Санди уже готова была смириться, но, неожиданно для себя, заспорила:

— Я не воспринимаю тебя как Эмилию. Отец совсем не возражает против того, чтобы его называли папа. А что ты имеешь против?

На секунду миссис Лангмюр растерялась.

— Мне кажется это слишком вульгарным.

— Бога ради, не говори так! — воскликнула Санди. — Как можешь ты, известная политическая деятельница, не устающая повторять, что «все женщины — сестры», считать обращение «мама» неприличным! Это слово употребляют девяносто девять из ста твоих избирателей, а для тебя оно вульгарно! Ты для меня мать, но никак не Эмилия. В таком обращении есть какая-то отчужденность и манерность.

Она так бурно отстаивала свою точку зрения, что изумленная миссис Лангмюр сдалась:

— Ну, хорошо, хорошо, — смутилась она, — давай остановимся на «матери». Вот уж никогда не думала, что ты придаешь этому такое значение. Сказывается влияние Джейн. Она всегда требовала от своих студентов, особенно девиц, чтобы они умели постоять за себя. Я это только приветствую. До сих пор я считала, что ты пошла в бабушку Лангмюр, которая ловила каждый жест своего мужа и тряслась перед ним. А теперь женщина должна чувствовать себя независимой…

Вернувшаяся из командировки Беатрис появилась в доме родителей за час до прихода гостей. Санди не мешала сестре принимать ванну и приводить себя в порядок. Но за полчаса до начала ужина она заглянула в комнату для гостей, где сестра прихорашивалась.

— Беатрис, мне нужно с тобой поговорить.

— Полли уже сказала мне, что ты здесь. Ты окончательно вернулась с Менорки? Я думала, что ты пробудешь там долго.

— Я и собираюсь это сделать. Мне надо было приехать сюда по делам. Послушай, я понимаю, что сейчас не время беседовать, но мне необходимо знать, что ты имела в виду насчет Мартина Клайва. Для меня это крайне важно.

Сестра перестала красить глаза и удивленно вскинула брови.

— Уж не влюбилась ли ты в него? Очень мило.

— Это мое дело, — спокойно возразила Санди. — Как только я немного узнала его, я поняла, что он не такой, каким его некоторые считают.

— О Господи, это ужасно, — фыркнула Беатрис, прикрыла глаза и приложила ладони к вискам, как будто от внезапного приступа головной боли.

Она была действительно усталой после недели нелегкой работы и утомительной дороги в поезде и казалась ни на что не способной, кроме хорошей выпивки. По крайней мере, так считала Санди.

Сестра открыла глаза и опустила руки.

— Сейчас, конечно, не время рассказывать тебе все в подробностях. Мне надо спускаться, с минуты на минуту придут гости, и вечер затянется надолго. Завтра у меня дел по горло. Поэтому лучше уж сразу тебе все выложить.

Она забарабанила пальцами по стеклянной поверхности туалетного столика.

— Этот человек ужасен, а ты потеряла голову, увидев его. Дурочка… Он принес нашей Сесилии немало страданий. У них завязался роман, когда ей было всего двадцать лет. Потом он ее бросил… беременную. Ей пришлось сделать аборт. Она до сих пор не оправилась от этой травмы.

10

— Я не верю, — опешила Санди. — Мартин не мог так поступить. Он порядочный… добрый…

— Ты должна поверить. Это правда.

— А мама с папой и Полли знают об этом?

— Нет, никто, кроме нас троих — ты, я и этот негодяй. Если бы ты только знала, через что пришлось пройти Сесилии, ты перестала бы вообще с ним разговаривать. После аборта она была настолько убита горем и опустошена, что подумывала о самоубийстве. Я ужасно беспокоилась и однажды заехала к ней неожиданно. Мы ведь очень близки, и я чувствовала, что с сестренкой что-то не так. Она была в постели, а рядом, на столике, стояла бутылка с джином и лежала гора разных таблеток, включая и те, что она отыскала у меня в ванной.

Санди присела на кровать, с трудом веря в то, что слышит.

— Я всегда считала вас с Сесилией достаточно разумными, чтобы не забеременеть, — в недоумении проговорила она. — Как такое могло произойти? Разве она не предохранялась?

Беатрис усмехнулась.

— Ничто не дает стопроцентной гарантии. У нее в это время случилось что-то с желудком… кажется, расстройство и все такое. Она и «залетела». Но все бы ничего, если б он ее любил. Не скажу, чтоб она так уж хотела иметь ребенка, но она бы не решилась на аборт, если б этот негодяй ее не бросил.

— Почему же сделала это? Ведь могла бы отказаться от ребенка или даже оставить его у себя. Родители наверняка помогали бы ей. Мы бы все помогали.

— Ты слишком сентиментальна, Санди, — ухмыльнулась Беатрис, снова приступив к макияжу. — Только представь себе, как «приятно» было бы Эмилии увидеть в бульварных газетах заголовки о ее незаконнорожденном внуке. Впрочем, я не думаю, что мать не была бы на стороне Сесилии в той ситуации. Она бы даже попыталась извлечь политический капитал из всей этой истории, — цинично добавила Беатрис. — Газеты, конечно, рано или поздно угомонились бы. Но сестра несла бы нелегкую ношу всю жизнь. В одиночку тяжело воспитывать ребенка. Так что она поступила разумно.