Тарантул - Герман Матвеев

– Я не знаю, что вы ищете.

– Все, что не имеет отношения к аптеке. Вы не замечали у Шарковского особой любви к патефонным пластинкам? Не хвастал ли он когда-нибудь, что достал редкую пластинку?

– Нет. К музыке он, по-моему, равнодушен. Я знаю, что он любил живопись. Говорят, что здесь в дефектарной довольно долго стояла хорошая картина. Чей-то портрет.

– А что в этом кульке? – спросил Трифонов.

– Сода.

Больше часа ушло на тщательный осмотр шкафов, но ничего подозрительного обнаружить не удалось. Пришла очередь несгораемого шкафа.

– Кто его может открыть? – спросил Иван Васильевич, пока управляющая возилась с замком.

– Допуск к шкафу «А» разрешается только троим. Это отдается специальным приказом. Смотрите, пожалуйста. Вот морфий*. Это стрихнин*. Мышьяк*. Здесь тоже морфий, в ампулах. Сулема*… – говорила Евгения Васильевна, переставляя банки.

– А там что? – спросил Иван Васильевич, заметив в углу маленький белый сверток.

– Сейчас посмотрю.

Евгения Васильевна достала сверток, развернула бумагу, и все увидели три цилиндрические ампулы, формой напоминающие радиопредохранители, но значительно меньших размеров.

– Тоже какой-нибудь яд? – спросил Иван Васильевич, беря ампулу и разглядывая на свет прозрачную жидкость.

– Н-не знаю… Я вижу эти ампулы первый раз.

– Да что вы говорите! – вырвалось у Трифонова.

– И знаете что, товарищи, это ведь не нашего производства, – в сильном смущении сказала управляющая. – Наши ампулы совсем иначе запаиваются…

– Та-ак! – с удовлетворением протянул Иван Васильевич. – Неожиданно, но очень кстати. Разрешите-ка…

Он взял ампулы из рук управляющей, неторопливо завернул их все в бумагу, затем в носовой платок и спрятал в карман.

Через час в приемной внутренней тюрьмы Иван Васильевич разглядывал несколько осколков такой же ампулы, только что с большими предосторожностями извлеченных изо рта Шарковского.

30. СЕКРЕТ ПЛАСТИНКИ

Поздно ночью вернулся с обыска Маслюков. Иван Васильевич уже собирался ложиться спать, когда зазвонил телефон.

– Слушаю.

– Товарищ подполковник, докладывает Маслюков.

– Вы откуда говорите?

– Я уже вернулся. Обыск закончили.

– Нашли что-нибудь интересное?

– Нашел.

– Тащите сюда.

– Есть!

Первое, что увидел Иван Васильевич, когда Маслюков вошел в кабинет, – это характерная квадратная картонная коробка под мышкой.

– Пластинки?

– Совершенно точно. Стащил пластинки.

– Почему стащили?

– Чтобы старуха не заметила. Ох и вредная старуха! Сразу сообразила, что может быть конфискация. Когда начали имущество описывать, все время скандалила: «Это мое, это мое!» Чуть что получше – мое, говорит. Ценного добра у Шарковского много, товарищ подполковник. Прямо маленький музей. Удивляюсь я таким людям! Старый и жадный. Ну куда он это все нахватал? В могилу ведь не потащит с собой…

Говоря это, Маслюков положил коробку с пластинками на стол и развязал ее.

– Пластинок много, но я отобрал только заграничные. Вы говорили, что с английским текстом.

– Да, да. Думаю, что все они одинаковы. Одной фирмы, – сказал Иван Васильевич, вынимая пластинки и разглядывая этикетки. – Вот что-то подходящее, но музыка какая-то другая, и номер не тот. Вот еще… Ага! Кажется, эта.

Принесли и завели патефон. Музыка на принесенной пластинке оказалась та же, что и на пластинках Мальцева. Вальс и фокстрот. Но, слушая уже знакомые мелодии, Иван Васильевич по-прежнему не понимал, для какой цели привез их Тарантул.

– Что за черт! Не для развлечения же он их тащил в Ленинград?

– А может быть, и на самом деле пароль? – сказал Маслюков. – Шесть порошков аспирина – это не очень надежно…

– Почему? Наоборот. Просто и хорошо. Нет, тут что-то другое. Отложим до завтра и дадим инженерам. Пускай они поломают голову. Мы пошли, кажется, по неверному пути и забрались в тупик. А сейчас спать…

Маслюков ушел, а Иван Васильевич долго еще сидел за столом, разглядывая пластинки в сильную лупу. Неприятно было идти с докладом к генералу и признаваться в собственном бессилии. Он чувствовал, что разгадка где-то близко и очень проста, но, как это всегда и бывает, в голову лезли самые невероятные, фантастические предположения. Уснул он уже под утро, но и во сне пластинка не давала покоя. Под музыку надоевшего фокстрота в каком-то сыром подвале он танцевал сначала со зловещей старухой, которая потом превратилась в Шарковского.

Проснулся Иван Васильевич от резкого удара и не сразу сообразил, что случилось. Поднял штору затемнения. В комнате сразу стало светло. По улице необычно быстро пробежал трамвай, за ним два грузовика. Тяжелой рысью, сильно напрягаясь, битюг* тащил телегу, нагруженную мешками, ящиками, и в этом движении чувствовался какой-то испуг. Пешеходов не было видно.

Все ясно: начался обстрел района, и где-то поблизости разорвался разбудивший его снаряд. Через минуту удар повторился, затем еще и еще… Снаряды падали недалеко, громада здания вздрагивала, но в душе Иван Васильевич был совершенно спокоен. Он давно убедил себя, что жизнь его персоны, на фоне гигантской борьбы миллионов людей, настолько ничтожна, что и беспокоиться о ней не стоит.

Пока шел артиллерийский налет, Иван Васильевич успел одеться, сделать физзарядку и заправить кровать. Собираясь идти умываться, взял из ящика письменного стола мыльницу и тут увидел пластинку и обратил внимание на фабричную марку. На черной круглой этикетке была нарисована золотыми штрихами собака, сидящая перед длинной граммофонной трубой.

«Где же все-таки зарыта собака?» – подумал он, вспомнив известную поговорку.

Этикетка была несколько вдавлена, по краям шел выпуклый ободок, и создавалось впечатление, что текст напечатан прямо на пластмассе. Но это не так. Этикетка была из бумаги, покрыта лаком и приклеена. Проведя ногтем между ободком и краем этикетки, он заметил, что в одном месте бумага отстала. Осторожно потянув за оттопырившийся кончик, он увидел под этикеткой тонкие линии. «Так вот она где зарыта, собака! Запись! Дополнительная запись».

Открытие так обрадовало Ивана Васильевича, что он выскочил с пластинкой в коридор и почти бегом направился к своим помощникам.

…Маслюков не слышал обстрела и крепко спал.

– Сергей Кузьмич! Сергей… Да проснись ты, голова!

– А? Я уже… Все в порядке, товарищ подполковник… Можно ехать.

– Куда ехать? Проснись, Сергей Кузьмич!

– Уже проснулся, – с трудом проговорил Маслюков, садясь на кровати.

– Знаешь, какая штука… Собака, оказывается, была зарыта под собакой!

– Собака под собакой. Понимаю, – пробормотал Маслюков, очевидно думая, что все это происходит во сне.

– Сергей Кузьмич, полюбуйся, – сказал Иван Васильевич, поднося пластинку к самому носу помощника и приподнимая краешек этикетки. – Видишь? Там что-то еще записано.

Только сейчас Маслюков понял, что перед ним стоит настоящий, живой начальник, взволнованный неожиданным открытием.

– Вот оно что!.. Это здорово, товарищ подполковник!.. А что вы насчет собаки говорили?

– Смотри сюда. Фабричная марка: собака перед граммофоном. Видишь? Она-то меня и навела на эту догадку.

В лаборатории сняли этикетку, промыли пластинку и установили, что запись произведена на тридцати оборотах. Новинка техники – долгоиграющая пластинка – не была уже секретом.

Вместе с пластинкой в кабинет принесли специальную радиолу*.

– Ну, что тут за музыка? – спросил Иван Васильевич инженера, когда они остались вдвоем.

– Речь Гиммлера*.

– Ого! Даже Гиммлера! – с удивлением сказал Иван Васильевич. – Перевод сделали?

– Нет. Вот послушайте, товарищ подполковник, – сказал инженер, опуская иглу.

В репродукторе возникло легкое шипение, и вдруг раздался гортанный мужской голос. Вначале Гиммлер говорил спокойно, почти дружеским тоном. Обращение его ко всем резидентам немецкой разведки походило на отеческую беседу с сыновьями. Постепенно в голосе появились каркающие нотки приказа, а закончил он почти криком.

Иван Васильевич плохо знал немецкий язык, но главные мысли он понял. Гиммлер говорил, что отступление немецкой армии имеет стратегический характер. Цель отступления – измотать и обескровить Красную Армию. Говорил, что немецкая армия отступает в полном порядке, по заранее разработанному плану, сохраняя технику и людей, в то время как Красная Армия несет громадные потери.

– Это нам известно со времен царя Гороха! – с усмешкой проговорил Иван Васильевич. – Паническое бегство как удачный стратегический маневр.

Инженер засмеялся, но сейчас же поднял палец. Насторожился и подполковник.

Гиммлер сообщал, что второго фронта не будет. В Женеве идут переговоры с Америкой и Англией о заключении мира, и близок час, когда эти страны выйдут из войны.

– Вот как! Что это, провокация или действительно так? – спросил вполголоса Иван Васильевич, следя за выражением лица инженера, который лучше его понимал язык.