Россия в Средней Азии. Завоевания и преобразования - Евгений Глущенко

Восьмидневное самаркандское сидение продемонстрировало огромное преимущество горстки хорошо профессионально и психологически подготовленных людей над огромной, но необученной толпой. Осажденные фактически диктовали свои условия. Во время вылазок они не только жгли восставший город, но добывали провизию для себя и фураж для лошадей и другой скотины. Они выходили тайным проходом под стеной, который обыкновенно бывал завален, ложились в цепь и огнем прикрывали своих косарей, косивших клевер. Организованный прицельный огонь держал противника на большом удалении.

В такой фуражировке Василь Василич тоже участвовал, а потом уже в крепости записывал то, что случилось, что увидел днем. Так появлялись сюжеты будущих картин, которые теперь висят в Третьяковке и во многих галереях русских городов.

Вот одна из записей:

«Другого пуля ударила в ребра, он выпустил из рук ружье, схватился за грудь и побежал по площадке над воротами вкруговую, крича:

– Ой, братцы, убили, убили! Ой, смерть моя пришла!

– Что ты кричишь-то, сердечный, ты ляг, – говорил ему ближний товарищ, но бедняк ничего уже не слышал, он описал еще круг, пошатнулся, упал навзничь и умер – его патроны тоже в мой запас»[197].

Этот трагический эпизод стал сюжетом картины «Смертельно раненный»: солдат в белой рубахе с синими погонами, на голове военное кепи с назатыльником, бежит в никуда, держась рукой за сердце. Сюжет небольшой картины, на которой изображен некий азиатец, собирающий в мешок отрезанные головы русских солдат, также возник в дни самаркандской осады.

В тот самый день, 1 июня 1868 г., когда шахрисабзские и самаркандские участники газавата пошли на штурм самаркандской цитадели, на Зерабулакских высотах произошло решающее сражение между русским отрядом Кауфмана и бухарской армией. При десятикратном по меньшей мере превосходстве бухарцев они, как и ранее, не выдержали первого же натиска русских и побежали. Бежали беспорядочно, в разные стороны; до эмира в Бухару добежало чуть более тысячи сарбазов. В этом сражении особенно активна была русская артиллерия, чей меткий огонь расстроил бухарские ряды.

И снова возникла проблема: что делать дальше? На военном совете 2 июня мнения разделились – было предложение гнать противника до Бухары, до которой оставались считаные версты, и окончательно решить судьбу эмирата в его столице, но Константин Петрович взял сторону тех, кто предлагал вернуться в Самарканд. За возвращение высказался и командир отряда генерал-майор Головачев. Кауфман не был авантюристом и не хотел с малыми силами оказаться перед укрепленным городом, который он не смог бы взять штурмом, а уж об осаде не могло быть и речи. Русские солдаты были изнурены сверх меры: довольно сказать, что у 75 процентов была дизентерия, за самое непродолжительное время людям пришлось сделать до 400 километров усиленными переходами. Беспокоило командующего и отсутствие вестей из Самарканда. До него доходили лишь смутные слухи о нападении на город шахрисабзских беков.

Три дня победители стояли на месте – не только отдыхали, но и выдерживали тактическую паузу, чтобы разбитый противник не подумал, что русские поспешно отступают, боясь возвращения еще большего бухарского войска. Наконец русский отряд свернул лагерь и тронулся в сторону Самарканда, сопровождаемый толпой мародеров, грабивших соотечественников.

В течение всех восьми дней осады комендант Самаркандского гарнизона майор Штемпель посылал командующему сообщения о восстании и штурме, но шесть курьеров (это были персы) попали в руки шахрисабзцев, и только седьмой сумел добраться до Кауфмана и передать ему послание на немецком языке. Это случилось, когда победитель эмира находился в 18 верстах от Самарканда.

Узнав о приближении к Самарканду отряда Кауфмана – Головачева, осаждавшие разбежались. Командование подсчитывало потери, которые оказались необычайно большими, поощряло отличившихся при отражении штурма и судило коварный город. Генерал-губернатор принял решение город сжечь.

«Добрейший Кауфман, – писал В.В. Верещагин, – понимавший, что надобно будет дать пример строгости, очевидно нарочно провел предыдущую ночь, не доходя несколько верст, чтобы дать возможность уйти большему числу народа, особенно женщинам и детям, зато теперь он отдал приказ примерно наказать город, не щадить никого и ничего»[198]. Солдаты деловито, без излишней жестокости, выполнили приказ. Тех, кого поймали с оружием или о ком установили, что они участвовали в штурме цитадели, приводили на суд генерал-губернатора. «Добрейший Константин Петрович, окруженный офицерами, сидел на походном стуле и, куря папиросу, совершенно бесстрастно произносил: расстрелять, расстрелять, расстрелять…»[199] Расстреливали невдалеке. Таковы были будни колониальной войны.

Верещагин был прав, когда считал, что сдача Самаркандской крепости могла бы повлечь за собой восстание по всей занятой русскими среднеазиатской территории. До Ташкента дошел слух о поражении русских в Самарканде, и там началось волнение, ожидалось вооруженное выступление, отчего, наказав примерно Самарканд, начальник края поспешил с войсками в Ташкент. До замирения края было далеко.

12 июня от эмира пришло письмо, на которое Кауфман в глубине души не очень рассчитывал. Письмо было паническое, исполненное неподдельного отчаяния. Музаффар объявлял о капитуляции своей армии и о своем отречении, просил допустить его в Петербург, где он хотел просить у Императора разрешения отправиться в Мекку на богомолье.

Ответ Кауфмана был успокаивающим: он писал, что в планы России вовсе не входит лишение эмира его власти и уж тем более русский Царь не собирается ликвидировать Бухарский эмират. России было намного выгоднее иметь эмира в качестве своего послушного вассала, нежели аннексировать бухарские владения, что повлекло бы значительные траты на создание в них системы управления и инфраструктуры, на содержание воинских гарнизонов, а кроме того, такой шаг вызвал бы новые протесты со стороны Англии. Музаффар, побежденный и деморализованный, ненавидимый своими подданными, мог стать послушным вассалом, получившим власть из рук недавнего противника. Еще через десять дней был заключен русско-бухарский мирный договор на условиях Кауфмана. Договор включал пункт о контрибуции – 500 тысяч рублей. До полной выплаты контрибуции Самарканд и Катта-Курган с окрестностями включались в состав русских владений как новый Зеравшанский округ.

На этом, однако, самаркандская история не закончилась. В Петербурге, главным образом в Министерстве иностранных дел, возник переполох. Англичане, беспокоить которых министр Горчаков весьма опасался, сделали русскому правительству представление. Горчаков, в свою очередь, восстановил Царя против «самовольного» генерал-губернатора. В результате в августе 1868 г., когда Кауфман выехал из Ташкента в Петербург для личного доклада, его встретил в степи на одной из почтовых станций фельдкурьер с категорическим Высочайшим предписанием немедленно вернуть Самарканд и Катта-Курган бухарскому Музаффару. Константин Петрович прочитал предписание и, не сделав никакого распоряжения, продолжил свой путь. Он сознательно пошел на грозу.

Высочайший гнев был велик, но Кауфман стоял на своем: отдать Самарканд и другие завоеванные города и кишлаки – значит резко уронить престиж России в глазах местных правителей и населения; всерьез после этого ни к каким российским требованиям относиться не будут и всегда будут сравнивать Россию с Англией, которая никогда так себя не ведет. Император внял и смягчился; приказал: «Пойди и скажи все это Горчакову». Канцлеру ничего не оставалось, как принять к сведению Монаршую волю и скрыть свою досаду. Константин Петрович на этот раз победил и в Петербурге.

Вернувшись осенью в Ташкент, он говорил в кругу соратников:

«Наша дипломатия, да и все правительство поддались угрозам и беснованию Англии; выяснилось же главное – полное непонимание положения России в Средней Азии… Да, это бюрократическое невежество наше поразительно. Само беснование Англии должно было не пугать наше правительство, а радовать его.

Если наше движение в Азии приводит англичан в такое неистовство, то, значит, оно верно попало в цель, для кого-то опасную, следовательно, непременно полезную нам. Ведь несомненно, что Англия – враг России и нигде не уязвима, кроме как в Азии. Это узда, которой мы всегда можем сдерживать Англию, готовую нам всюду вредить, что уже и показала она в Крымскую кампанию»[200].

Самарканд в конечном счете остался за Россией – хан смирился с утратой священного города, контролирующего к тому же подачу воды в пределы эмирата. Кауфман был награжден орденом Святого Георгия 3-й степени, и в Николаевском инженерном училище, выпускником которого он был, по повелению Императора установили мраморную доску с золотом выполненной надписью «Самарканд, 1868» и его именем.