Собор - Измайлова Ирина Александровна

— В тот день, когда появилось мясо, — прошептала Элиза, — Алексей пришел с разбитой рукой, прямо все пальцы были разбиты. Он прятал, да я-то увидела. А сегодня… Ты не заметил? На левой щеке синяк.

— Вот еще шутки! — растерянно и почти испуганно проговорил Монферран. — И что это все значит, а? Не таскает же он где-то этих кур?

— Что ты! — возмутилась Элиза. — Украсть Алеша не способен. Но это очень странно. Ты спроси у него. Может, тебе он скажет.

— Может, и скажет, да я не пойму, — задумчиво ответил Огюст. — Расспрошу-ка я хозяйку. По-моему, она знает все… Очень осведомленная особа. О боже, какая вкусная курица!..

Фрау Готлиб в тот же вечер с легкостью разрешила сомнения своего постояльца. Она кое-как говорила по-французски и, смешно коверкая слова, охотно стала рассказывать:

— Все отшень просто, увашаемый! Зтесь рятом есть конюшень. Зтесь живет много-много исвосчик. О, русский исвосчик отшень большой трачун! Я много раз видель, как они тралься на спор. На теньги, увашаемый! Фаш слюга отшень смелый мальшик: он всял и поспориль с три фсрослый мушик, что мошет их положиль на лопатки. И фсех-фсех полошиль! И выиграль у них теньги, и покупаль у меня курис, а я готовиль этот курис. Вот так. Этот спор мне рассказаль мой творник, он смотрель, как они тралься.

Вернувшись в номер, Огюст рассказал Элизе все услышанное от хозяйки, и она, выслушав его, едва не расплакалась.

Вскоре явился Алексей, спускавшийся во двор за водою для умывальника, и Огюст, подойдя к нему, указал пальцем на его синяк, который юноша на сей раз не успел прикрыть, и мягко, но твердо проговорил:

— Больше так нет делай! Хорошо?

Слуга удивленно заморгал.

— Это ж откуда вы знаете барин?

— Нет «барин», — рассердился Огюст. — Су-хо-ру-ков твой есть барин. Говори «мсье», или… Как это здесь? А! «Сударь!» И вот это не надо… Я прошу тебя…

Он хотел сказать «приказываю», ибо выучил уже и это слово, но оно показалось ему ужасно длинным и неудобным, и он сказал «прошу», при этом осторожно и ласково тронув рукою Алешин синяк.

Юноша спокойно взял его руку и, поднеся к губам, поцеловал так, как целуют ее отцу или матери, а не хозяину. В глазах его, обращенных на Огюста, выразительных, полудетских, полуиконных, чуть раскосых глазах, было целое море чувств человеческих.

— Простите, сударь! — Алексей улыбнулся. — Не серчайте уж… На десять-то копеек какой уж обед? А вас ведь двое… Коли не хотите, так я вперед не стану. Буду делать все, как скажете. А вы-то как? «Травай»-то[41] себе сыскали али нет?

Огюст усмехнулся, услыхав такое смешение языков (это бывало часто и у него, и у Алеши), и в ответ беспомощно развел руками:

— Не знаю, Алеша. Как это? Можно быть да, можно быть нет…

Вигель сдержал свое слово: на другой же день он обратился к генералу Бетанкуру с надлежащей просьбой и употребил все свое красноречие для того, чтобы добиться ее исполнения.

Когда четыре дня спустя Монферран снова появился в канцелярии Комитета по делам строений и гидравлических работ, Филипп Филиппович встретил его очень радушно и, усадив, без предисловий изложил суть дела.

— Вот что я скажу вам, мсье: генерал сначала было не хотел меня слушать. Его рассердила ваша уловка с фарфоровым заводом, ибо смысл ее он прекрасно понял. Однако я его понемногу убедил, что архитектору работать рисовальщиком и в самом деле обидно, и склонил к мысли взять вас в чертежную. Но только он заявил мне, что для должности начальника чертежной вы слишком молоды и у вас нет опыта, и хотел было определить вас просто чертежником, но я опять стал настаивать, и Бетанкур наконец уступил и сказал: «Хорошо, старшим чертежником, но только уж никак не начальником!» Вот вам его последнее слово, и очередь за вами. Что вы на это ответите?

— Разумеется, да! — произнес Огюст, у которого словно свалилась с души каменная гора. — Да, и большое вам спасибо! Но я докажу вам, что умею благодарить не только словами.

— Верю, верю, — улыбнулся Филипп Филиппович. — Впрочем, мне кажется, мы с вами станем приятелями, и у нас не раз будет возможность оказывать друг другу услуги. Теперь еще вот: жалование вам пока не назначается, но вы будете получать компенсацию, она примерно равна годовому жалованию, около двух тысяч в год, даже чуть больше. Согласитесь, для начала неплохо… И кроме того, мы вам предоставим, если желаете, казенную квартиру, недорогую и удобную, неподалеку от места службы. Вы довольны?

— Мало сказать, доволен! Просто спасен! — вырвалось у Огюста.

И он с таким жаром пожал руку чиновника, что у того потом некоторое время ныли суставы.

IV

Новый порыв ветра. Новое дикое стадо волн понеслось навстречу шхуне, и она, зарывшись носом в пену, на миг высоко вскинула корму, а потом, рванувшись, выскользнула наверх и запрыгала с одного пенного хребта на другой.

Вода прокатилась по палубе, схлынула, но фонтаны брызг опять взметнулись с обоих бортов и посыпались на мокрые палубные доски.

Алексей, прикрыв лицо углом воротника, потихоньку выругался, безнадежно посмотрел на взлохмаченный залив и повернулся к хозяину:

— Август Августович, ну ей-же-ей, шли бы все-таки в каюту. Насквозь вымокнете. Простудитесь!

Огюст, не отрываясь от мачты, к которой прижался всей спиной и затылком, лишь чуть повернул голову и проговорил сквозь зубы:

— Отстань, ради бога! В каюте не могу… Там еще хуже…

— Говорил же вам, едем берегом! — с отчаянием воскликнул Алеша. — С вами не сладишь, что с младенцем! Не остров ведь это, можно и по дороге проехать.

— Поди ты… — архитектор резко повернулся к слуге. — Дороги развезло, дожди идут уже месяц… Неделю бы добирались! Нет, что же делать? А ты знаешь, Алеша, у знаменитого адмирала Нельсона тоже была морская болезнь.

— У Нельсона? — Алексей присвистнул от удивления. — Это у которого ни руки, ни глаза? Еще и болезнь морская? Ну уж и характер у него был, стало быть! Вот чисто у вас, Август Августович.

Августом Августовичем Монферрана записали в русском паспорте. Отчество по здешним правилам было необходимо, а давали его приезжим как придется, редко исходя из действительного имени родителя, ибо оно не всегда для отчества подходило. И если из имени «Огюст» у чиновника паспортного стола очень легко получился «Август», то приделать окончание «ович» или же «евич» к имени «Бенуа» сей господин уж никак не сумел и, ничтоже сумняшеся, образовал отчество от того же имени. Получился Август Августович. Огюсту такое прозвище понравилось, оно звучало непривычно: солидно и забавно. Алеша же просто пришел от него в восторг.

В это время от носа шхуны, широко расставляя ноги, будто и не замечая качки, к ним подошел капитан, плотный детина, весь завернутый в просмоленный брезент, с неугасающей трубкой, вросшей в светлые моржовые усы.

— Видали, сударь, как шалит нынче Балтика? — спросил он утробным басом, не без тайного ехидства глядя на белое, как известь, лицо своего пассажира. — И охота же вам ездить в такую погоду в этот богом проклятый Пютерлакс? И еще пристанем ли при такой-то волне? Там причал ни к черту, да и бухта неудобная. Не пришлось бы назад заворачивать…

Он ожидал увидеть испуг на лице архитектора, но испугался только Алексей, что же до Монферрана, то сквозь его бледность тут же прорвалась вспышка негодующего румянца.

— Вы получили уже от меня довольно, капитан, чтобы и причал, и бухта были вам удобны, — резко проговорил архитектор. — Уезжая из Петербурга, у нас был разговор об этот чертов погода! Или причаливайте, или отдавайте обратно все, что получали!

— Да что вы, сударь, право?! — капитан выпустил из усов облако дыма и усмехнулся. — Уж с вами и не пошутишь. Будьте покойны, еще полчаса, и покажется ваш Пютерлакс, а там и причалим, как по маслицу пройдем.

И он, сохраняя достоинство, той же поступью зашагал дальше.