Порочестер или Контрвиртуал - София Кульбицкая

— Заходите смелее, Аллочка, наливают — здесь! — уже привычно включил я почти сросшегося со мной за последние месяцы остряка и балагура, мысленно кляня и презирая себя за это.

Лена тихонько пхнула меня ногой. Зато на лице странной гостьи, близоруко сощурившейся по направлению звука, тут же появилось такое благодарное выражение, что я бы, наверное, растаял — если бы благодаря язве-Елене, а также Порочестеру, в последние дни совсем растерявшему человеческий облик, не относился к ней с несправедливым предубеждением.

— Мои друзья! — торжественно провозгласил Порочестер, юрким колобком выныривая из-под её руки и простирая обе длани в нашу сторону — при этом верхней частью торса и лицом он был повёрнут к своей пассии.

Мы с Еленой застыли с постными физиономиями. Дождавшись, пока гостья с энтузиазмом покивает на нас головой, он поменял позу на зеркальную — повернул лицо к нам, а руки протянул к новоприбывшей и уже совсем трагически возопил:

— Аллллллллла!!! — так долго продлив звонкую «л», что у нас в ушах зазвенело, и Лена, засунув тонкий мизинчик в ухо, с уморительной гримаской им там затрясла.

Не наврал, горько подумал я, не перепутал последовательность. Сперва представил друзей даме, а потом уж наоборот. Всё как надо.

Пока мы знакомились, рассаживались и назойливо, с традиционными шутками да прибаутками склоняли «опоздавшую» выпить штрафную рюмку — Алла, как водится, смущалась, отнекивалась и нервно хихикала, — я тщетно пытался понять, кого же она мне так сильно напоминает. Нет, не героиню телешоу. Если бы я встретил её где-нибудь на улице, то, скорее всего, не узнал бы: вне вмешательства стилистов и телекамеры Алла напрочь утратила (совсем не присущий ей в жизни) налёт роскоши и глянца — и её образ, ещё вчера интригующе противоречивый, приобрёл успокоительную цельность. Было видно, что она изо всех сил старалась приодеться для вечеринки: колготки в тон юбке, туфли в тон колготок, ненавязчивый макияж — налицо было уважение к нам, друзьям своего друга, и даже попытки следовать моде. Но, несмотря на старательность в деталях, созданный ею образ В ЦЕЛОМ почему-то упрямо выруливал совсем в иную колею. Глядя на её пышно взбитые кудри, аккуратную, с рюшечками, белую блузку, мини-юбку и лакированные «лодочки» на каблучках, я не мог отделаться от навязчивой мысли о том, что в восьмидесятые годы — дни нашей молодости — она была бы в таком «прикиде» звездой.

И вот в именно в этой странно одетой Алле — Алле неэкранной — мне с самого начала почудилось нечто знакомое, будто я где-то её уже видел. Но всё никак не мог вспомнить, где именно, как ни пытался. Это вносило в мои чувства к ней дополнительное раздражение.

— Вы сегодня именинник? — застенчиво обратилась она ко мне после того, как её — с помощью трёхкратного личного примера — всё-таки заставили опустошить «штрафную» до донышка. Несмотря на это (и вопреки напряжённым стараниям присутствующих) разговор всё ещё толком не клеился: каждый из нас то и дело произносил какую-нибудь общую, нейтральную, ни к чему не обязывающую фразу о погоде, моде или окружающем антураже, — но та, несколько минут повисев в воздухе, умирала, так и не успев за свою короткую жизнь принести никому ни пользы, ни вреда.

Слово «именинник» в приложении к моей, пусть и фальшивой, дате рождения вывело меня из себя окончательно. Больше всего на свете в этот момент мне хотелось, изящно покачивая бокалом, рассказать почётной гостье всю правду — и полюбоваться на то, как медленно, прихотливо будет меняться выражение робкого козьего лица с неожиданно кошачьими, уже слегка осовелыми после выпитого глазами. Но так рисковать счастьем своего друга и, соответственно, нашим с Еленой счастьем я не мог:

— Да вот, угораздило. Сорок пять — мужик ягодка опять. Кстати — по этому поводу с нетерпением жду подарков от всех присутствующих…

Порочестер исподтишка бросил на меня злобно-просящий взгляд. Я подмигнул ему.

К общему удивлению, Алла, отставив полупустой бокал, который всё это время держала двумя пальцами за изящную ножку, вдруг наклонилась, расстегнула молнию большой кожаной сумки, брошенной ею к ногам столика, — и после недолгих поисков извлекла оттуда небольшой прямоугольный свёрток:

— Я тут подумала… — нерешительно начала она, — конечно, я Вас совсем не знаю, хотя Слава так много хорошего о Вас рассказывал… Всё никак не могла придумать, что Вам подарить… В общем, я тут решила, может быть, Вам понравится…

С этими словами она протянула мне свой подарок, оказавшийся — когда я развернул упаковку… — нет, не книгой, как я сперва неуважительно подумал, а небольшим натюрмортом (холст, масло), оформленным в изящную рамку. Елена, с любопытством заглянув мне через плечо, прицокнула языком.

Я, и вправду очень растроганный, отодвинул живопись чуть от себя и, прищурившись, вгляделся. Натюрморт был написан вполне прилично, хотя по набору и расположению изображённых на нём предметов — грушка, виноградик, пышный бордовый цветок вроде пиона — я понял, что подарок был рассчитан на уровень человека с более простыми вкусами.

— Алла художница, — с трепетом объяснил Порочестер, как будто мы и так не знали этого из телепередачи.

— О! — радостно заметила Елена и энергическим жестом указала на меня, как бы говоря: «Вот как хорошо всё складывается — как раз!» А я сразу скис. Я, наконец, вспомнил, где встречал эту милую даму. Когда-то, очень давно, наш курс защищался совместно с их курсом. Мы, правда, шли в паре с Катей Зайцевой, но, так как, понятное дело, мне приходилось часто бывать в их мастерской, то и Аллу эту я тоже видел не раз. И одета-причёсана она тогда была примерно так же, как сейчас. То есть — по моде.

В общем, Елена сильно ошибалась, думая, что Алла обрадуется найти во мне собрата по разуму. Ибо я хорошо знал: для выпускника нашего вуза любой, кто отшатнулся в сторону так называемого «актуального искусства» — Иуда, мягко говоря. Имя Кормильца — известного любителя креатива — живой анекдот из одного слова, даром, что истинный хозяин института отнюдь не ректор, а именно этот денежный мешок. А, может быть, именно поэтому… Хочешь, чтобы все дружно рассмеялись — просто произнеси: «Кормилец». А если она узнает, какую херню я каждый месяц восхваляю в толстом журнале-ежемесячнике с хорошей полиграфией, то, пожалуй, мой день рождения будет безнадёжно испорчен. Тем более что, судя по предъявленному натюрморту, все двадцать лет она хранила святую верность привитым в вузе ценностям.

Подложить Порочестеру такую свинью я, конечно, не мог. Украдкой взглянув на Елену, я поднёс палец к губам. Та, видимо, расценив этот жест как нежелание сближаться с новоприбывшей, обещающе кивнула.

И тут же добавила:

— А у меня тоже ведь есть для тебя подарок! Можно?..

— и убежала в прихожую, где остался её белый клатч. Тем временем Порочестер (уступивший дорогой гостье своё кресло-качалку, а сам скромно пристроившийся на венском стуле — момент красноречивый!) начал соображать, какую страшную ошибку совершил с этим чёртовым «днём рождения». По тому, как он нет-нет, да и взглядывал на меня, было видно, что я, по его мнению, такого подарка совершенно не заслужил.

— Аллочка, а когда у меня будет день рождения, Вы мне картину подарите?.. — жалобно промямлил он.

Алла смущённо улыбнулась. (Улыбка у неё была хорошая, добрая и очень доверчивая, и вот тут-то она выгодно отличалась от Лены, на чьём улыбающемся лице всегда было написано: «вредина»).

— Вы же Овен по гороскопу, — мягко заметила она. — Это ещё не скоро будет-то…

После этих слов, которые можно было трактовать самым невыгодным образом, Порочестер совсем сник.

Вернулась Лена, неся с собой свёрточек — чем-то похожий на первый, только поменьше — и, нарочито изящно, по-лисьи двигаясь, пробралась на своё место рядом со мной на розовом диване.

— Я тоже ещё недостаточно хорошо знаю тебя, Андрюха, — начала она, — и тоже долго не могла придумать, что тебе подарить. Тебе ведь, в общем-то, ничего не нужно. Но я тут тоже подумала и решила… может быть, тебе понравится…

И решительно протянула мне свёрток. Когда я стал его разворачивать, то первое, что увидел — был твёрдый уголок, и на долю секунды изумился, неужели и Лена тоже, независимо от Аллы, решила преподнести мне картину. Но, развернув бумагу полностью, ахнул. Это была крохотная икона — потемневшая и поблёкшая от времени и, насколько я мог судить, представлявшая собой немалую ценность. Я человек совсем не религиозный, но от осознания того, что я держу в руках настоящую Вещь, вдруг почувствовал, как внутри меня начинает нарастать вполне физиологическая дрожь алчности.