Мастера секса. Настоящая история Уильяма Мастерса и Вирджинии Джонсон, пары, научившей Америку любить - Томас Майер

В отличие от ее предыдущих мужчин Ноа не был ни беспомощным человеком, ни слабаком, которым может помыкать кто угодно, включая Джини. В молодости Ноа окончил юридический факультет Гарвардского университета и двадцать лет работал в Миссури адвокатом, пока губернатор не назначил его судьей. Как судью его очень уважали в округе Сент-Луис и прозвали «судебной пушкой» – за его реформы в ювенальной судебной системе города, за требования предоставлять общественных защитников обвиняемым, которые не могут позволить себе адвоката, и за внедрение консультаций по вопросам брака для людей, желающих развестись.

Ноа был воспитан в иудейских традициях, его детство прошло в маленьких городах в Канзасе и на западе Миссури, неподалеку от Голден-Сити, где его религия вызывала гнев у христианских фанатиков, готовых притеснять во славу Христову. Вайнштейн достиг совершеннолетия в период возрождения ку-клукс-клана[13] в Америке, но при этом не прятался от тех, кто отрицательно относился к его ортодоксальному иудейскому воспитанию. Ему хватало широты взглядов, чтобы есть бекон в нарушение правил и традиций, показывая за завтраком свою собственную независимость. «Там, где он вырос, было мало евреев, – вспоминала младшая дочь Вайнштейна Джоан Фроде. – Поэтому в иудейской среде было нормой сперва ожесточенно биться за свою веру, а потом нарушать ее правила».

Ноа покорил Джини серьезностью, которая так была нужна ей после двух неудачных браков и при двоих детях. Ноа определенно более ответственно относился к своей карьере, чем Джордж Джонсон. Если говорить о мужчинах, не было такого, что Джини выбирала какой-то один определенный тип. «С разными мужчинами по-разному, – позже объясняла Джини, отвечая на вопрос о том, какие мужчины ей нравятся. – Меня всегда привлекали состоявшиеся мужчины, но все они были разными людьми». Личная история каждого из них сделала Джини и Ноа некоторым образом уязвимыми. Они впервые встретились через несколько месяцев после ее развода. Немногим больше времени прошло после траура Ноа и двоих его дочерей по жене и матери Лене, умершей годом ранее. «Она была первой женщиной, с которой он с тех пор пошел на свидание, – во всяком случае, первой, о которой я знала», – рассказывала Джоан, которую отец познакомил с Джини сразу после приезда дочери на каникулы в том году. После такой долгой скорби, царившей в их доме, дочери Ноа заметили, что настроение отца, прежде угрюмое и подавленное, сменилось счастьем. «Думаю, это была любовь», – вспоминала Джоан.

Различия между Джини и Ноа были поразительными. Он был здоровяком, не очень высоким, но достаточно массивным, чтобы казаться внушительным. Ему было хорошо за пятьдесят, у него были тонкие седеющие и неуклонно редеющие волосы. Обвислые щеки и двойной подбородок нередко покрывала щетина. Глубокие, широко посаженные глаза глядели устало, кожа была тусклой и морщинистой. Почти всегда его пухлые мясистые губы сжимали трубку, а над ней курился дымок. Странно было, что его выбрала женщина, недавно разменявшая всего четвертый десяток, чей ум и бодрость предполагали общество более молодого мужчины. При этом Ноа, казалось, был совершенно очарован своей новой спутницей, на исключительную женственность которой мгновенно обратила внимание его дочь-подросток. «Он считал ее чрезвычайно привлекательной, – рассказывала Джоан. – Я помню, у нее были каштановые волосы, чаще всего зачесанные назад. Думаю, она была из тех женщин, которые не против были бы сбросить пять-десять фунтов[14], но в то время она выглядела очень хорошо. Я тепло к ней относилась».

Однажды вечером в ресторане Джини попросила Джоан сопроводить ее в туалет. В тот вечер на Джини было простое черное платье с открытыми плечами, которое приподнимало грудь и слегка приоткрывало ложбинку бюста. «У меня слишком тесное платье», – простонала она, когда дверь санузла закрылась.

Джоан помогла Джини снять обтягивающий наряд, а потом, когда она кое-что поправила, снова в него втиснуться. «Это было одно из тех платьев, которые кажутся тесноватыми, но ты втягиваешь живот, застегиваешься, а через полчаса сильно об этом жалеешь», – рассказывала уже взрослая Джоан. Тем не менее ей было очень приятно, что у нее есть общий секрет с новой папиной подругой.

С дочерями Ноа Джини держалась любезно, но сохраняла уважительную дистанцию. Она никогда не рассказывала о своей работе или о том, чем занимается с Биллом Мастерсом. В пригородном доме Вайнштейнов она вела себя совершенно прилично и безупречно, хотя ощущалось, что это далеко не все. «При мне она была очень сдержанной, – вспоминала Джоан, рассказывая, как отец ухаживал за Джини. – Тогда было не принято публично выражать свою симпатию. Я хотела, чтобы он женился. Я думаю, люди не должны жить одни. Я все равно почти не бывала дома».

Однажды утром, в воскресенье, когда юная Джоан была в колледже, ее сестра, Лоис, без предупреждения решила зайти к отцу. Лоис, которая уже год как была замужем и жила неподалеку, обнаружила в своей постели сюрприз. «Она увидела, что Вирджиния спит не в комнате отца – что было просто поразительно, – рассказывала Джоан, хорошо запомнившая рассказ Лоис, умершей спустя двенадцать лет от рака груди. – Моя сестра, которая знала о жизни намного больше, чем я, была потрясена». Может быть, той ночью Вирджиния осталась ночевать по совершенно невинным причинам – например, поддавшись на уговоры Ноа никуда не ехать в позднее время и остаться спать в пустующей комнате его дочери. А может быть, Джини услышала, как Лоис вошла в дом, бросилась в другую комнату и просто притворилась спящей, на самом деле проведя большую часть ночи в постели Ноа. В любом случае старшую дочь Ноа поразил вид лежащей в ее постели почти обнаженной женщины, и она, заливаясь слезами, убежала, не став тревожить гостью отца.

Однако интерес Джини к Ноа столкнулся с трудностями намного более сложными, чем весь этот фарс со спальней. Из-за своего возраста Ноа не горел желанием снова погрузиться в родительство, став приемным отцом сыну и дочери Джини. «Он детей не хотел, а я этот вопрос никак не решала», – вспоминала Джонсон. Тем не менее Ноа изо всех сил старался порадовать ее детей. Он даже как-то взял их на местный карнавал и сопровождал на всех аттракционах – этот жест был выражением любви к их матери. Религиозный вопрос также был проблемой. В Сент-Луисе именно иудаизм Ноа был важным фактором при переизбрании его на должность судьи, которую он занимал восемь лет и к которой стремился всю жизнь. Такой вот парадокс для человека, который никогда не считал себя правоверным иудеем. Как бы ни был он