Сердце-Камень. История о Ните Какот Амундсен, Камилле Карпендейл и Руале Амундсене - Эспен Итреберг

жизни[225]. После газетной статьи Бергендала им прислали норвежские рождественские иллюстрированные журналы. На следующий год, когда семье пришлось уехать с Чукотки, Камилла и Нита взяли их собой – для них они были частичкой Норвегии. Они даже отправляли письма своим подругам и Элизе Вистинг. Камилла писала Элизе: «Как у вас у всех дела в Хортене? Мы бы так хотели приехать и увидеть всех, но мы так далеко от вас»[226]. Ответные письма Камилле и Ните, которые им написали подруги из Буннефьорда, через год вернулись обратно. Большие расстояния и передвижения девочек затрудняли постоянную связь с ними. Известно, что в течение многих лет после того, как Нита и семья Карпендейл наконец обосновались на американском континенте, девочки обменивались письмами с подругами из Ураниенборга, с женой Густава Амундсена и с Элизой Вистинг. После Второй мировой войны, в 1948 году, Элиза Вистинг отправилась в Америку и встретилась с Камиллой и Нитой[227]. Однако мы ничего не знаем об этой встрече – кроме того, что она состоялась.

* * *

Определенное впечатление о том, как Нита примирилась с воспоминаниями об Амундсене и Норвегии, можно составить по одному сохранившемуся тексту, где она сама рассказала о своем взрослении. Это статья в норвежско-американской газете Nordisk Tidende, вышедшей августовским вечером 1944 года – в день, когда Нита читала в Виннипеге лекцию о своих поездках и полученном жизненном опыте.

Статья была журналистским резюме лекции Ниты, поэтому мы не знаем, какие именно слова она использовала, или сколько из того, что она рассказала, было упущено. Тем не менее статья дает достаточно подробное представление о лекции и приводит несколько прямых цитат. Например, Нита называла поездку в Норвегию «своим великим приключением». Особое внимание она уделила бытовым подробностям и положительным эмоциям, рассказав о том, как они с Камиллой по приезде в Сиэтл впервые в жизни попробовали овощи и молоко, обо всех подарках, которые они получили в Рождество перед поездкой в Нью-Йорк, где они были совершенно потрясены представшими перед их глазами изобилием и роскошью. Затем Нита описала аудитории Ураниенборг, своих друзей, игровую комнату за домом и собак-сенбернаров. Она упомянула походы за Ураниенборг в лес Свартскуг, где они собирали голубику и цветы, названия которых они узнали от Амундсена: печеночницу, ландыш, анютины глазки, болотную калужницу. Она сказала, что Амундсен несмотря на свою занятость всегда находил время, поиграть с ними, катал их на санках и учил ходить на лыжах. По словам Ниты, по утрам в Ураниенборге девочки лежали в постели и ждали, пока Амундсен позвонит в корабельный колокол, – тогда они вскакивали и бежали к нему. Все это – яркие идиллические воспоминания.

Рассказ Ниты о своем возвращении домой из Норвегии газета воспроизвела следующим образом:

«…по прошествии четырех лет Камилла, у которой семья все еще находилась в Сибири, начала тосковать по дому, и было решено, что ей следует разрешить поехать к ней. У Ниты был выбор – сопровождать Камиллу домой или нет. Она выбрала первое».[228]

Возможно, такие мысли Камилла высказывала, хотя нам трудно понять, насколько однозначно было ее желание. Заявления, которые делал Амундсен, показывают, что он также рассматривал возможность позволить Камилле самой решить, когда ей возвращаться домой. Но утверждения Амундсена противоречивы, и датируются они 1921 и 1922 годами. Два года спустя он был признан банкротом, многое в его жизни изменилось, и вряд ли в то время учет желаний девочек был для него приоритетен. Если бы они занимали центральное место в жизни Амундсена, разумно полагать, что он упомянул бы о них журналисту Tidens Tegn в Ураниенборге, сразу после принятия решения об их возвращении, которое следовало объяснить широкой публике.

Большинство фактов указывает на то, что банкротство и крах сети Амундсена были основными причинами возвращения девочек. Но стоит обратить внимание и на версию Ниты, хотя она была весьма избирательной. В изложении Ниты она не просто переселенец – она сама решила, как ей поступать, и выбрала Камиллу. Нита рассказала историю, в которой она была активным действующим лицом, – версия, удобная ей самой, и которую, возможно, от нее ожидала услышать публика в Виннипеге.

Нита, Какот

Рано или поздно переселенцы должны были вернуться к своим корням. История переселенных – это также история попыток восстановить прерванные контакты с родителями, братьями и сестрами, другими членами семьи. Некоторые не имели шансов воссоединиться с родными. Для инуита Миника драматическая потеря его отца Кисука и последовавшее экспонирование его тела в музее стали травмой, которая мучила его постоянно. В некотором смысле со временем становилось только хуже. Как и многие другие переселенные дети, Миник в подростковом возрасте все больше впадал в депрессию. Будучи неприкаянным авантюристом, он отправился из Нью-Йорка обратно в Гренландию. В каком-то смысле он решил свои моральные проблемы, и порой у него были хорошие дни. Но Миник никогда не чувствовал себя комфортно – отчасти из-за языкового барьера, отчасти из-за того, что он скучал по американскому образу жизни. В отчаянном письме к друзьям в Америку он писал: «Где мой отец? Почему я больше не могу жить здесь, где я родился? ‹…› У меня нет друга ни здесь, ни где-либо еще. Я живу один-одинешенек»[229].

Прожив семь лет в Гренландии, Миник вернулся в Америку. Там он умер в возрасте 28 лет от гриппа, как и его отец.

Так много страстного желания воссоединиться с родителями, такие большие ожидания – и так много разочарований на этом пути. Для многих основным препятствием была проблема родного языка. В возрасте 28 лет Айло Гауп по журналистскому заданию впервые вернулся в Каутокейно из своего детства. У Айло было лишь несколько коротких воспоминаний о своем раннем детстве в Финнмарке, до жизни в приемной семье неподалеку от Ларвика. Он больше не говорил на саамском и не имел никаких известий о родной семье, но предполагал, что в этом районе должны быть его родственники. Однажды ночью в его гостиничный номер в Каутокейно вошла пожилая женщина, села и заговорила с ним на саамском.

«Я не знал, кто она и как ее зовут. Но я узнал свои черты в ее лице. Меня охватили предчувствие и неуверенность. Была ли она тем, кем я ее считал? После того, как она ушла, я остался сидеть на диване неподвижно, пребывая в замешательстве».

Его узнали на улице, кто-то сказал его матери Эллане-Бирет, в какой гостинице он