Моя профессия – убивать. Мемуары палача - Анри Сансон

Но когда он пришел в чувство, его взоры хотя постоянно и отыскивали ее, но он никогда не видел ее подле себя.

Старушка заменила его очаровательную сиделку.

Иногда к его постели подходил человек, лицо которого чрезвычайно его поражало, потому что ему казалось, что он не в первый раз встречает его.

Однажды вечером, когда Шарль проснулся, его хозяин вошел в комнату, взял его за руку и внимательно пощупал пульс.

При звуках этого голоса воспоминания моего предка пробудились с новой силой: он узнал необыкновенного человека, которого кавалер де Блиньяк пригласил к ужину в «Сорвавшемся якоре», того, который ему наговорил столько необыкновенных вещей.

Он поднялся со своего ложа и дружески пожал руку, державшую его пульс.

– Милостивый государь, – сказал он с грустью в голосе, – если вы такой же пророк, как и искусный лекарь, вы могли бы дать мне спокойно умереть.

– Милостивый государь, – отвечал ему незнакомец, – я не более врач, чем пророк. Осужденный на ощущение всех страданий тела, всех болезней души, я пользуюсь своими наблюдениями, чтобы оказать помощь мне подобным, и я не требую от них даже признательности.

– Что касается меня, то я в долгу не останусь, милостивый государь, я вам благодарен не столько за помощь, которую вы оказали мне, сколько за то, что исполнили последний долг по отношению к той, которая мне сопутствовала, моей сестре… Потрудитесь, – прибавил он глухим голосом, – провести меня на ее могилу?

Хозяин дома далеко не разделял воодушевления Шарля; его угрюмое лицо выражало скорее дурное расположение духа, чем сочувствие.

– Господин де Лонгеваль, – сказал он, – мне кажется, что вы достаточно поправились, чтобы переезд одного лье имел для вас дурные последствия.

Один из моих людей едет в эту ночь с повозкой в Дьепп. Он отвезет вас домой, а служитель при кладбище окажет вам услугу, которую вы от меня требуете.

Хотя мой предок и уважал странный образ действий этого человека, но его удивила эта грубость, которая столь мало согласовывалась с заботами, которые ему были оказаны.

– Пусть так, – отвечал он, – я слишком вам обязан, чтобы обидеться. Но прежде чем мы расстанемся, милостивый государь, вы, по крайней мере, скажете мне свое имя. Это имя вы имели право скрыть от моего любопытства, но вы не можете умолчать его, когда я вас прошу о нем, чтобы повторять его в моих молитвах.

– Молитесь за тех, кто страдает, господин де Лонгеваль, и вы помолитесь и за меня. Для вас бесполезно знать мое имя; и если вы точно считаете себя в отношении меня обязанным за оказанное мною гостеприимство, то вы это докажете, не настаивая более.

– Не могу ли я, по крайней мере, проститься с той…

Незнакомец быстро прервал его.

– Уезжайте, – закричал он мрачным голосом. – Мы с вами встретились два раза на этом свете, господин де Лонгеваль; да будет воля Господня, чтобы этот – был последний.

Затем он помог моему предку одеться; последний нашел во дворе тяжелую тележку, запряженную в одну лошадь, и около нее человека гигантского роста, который, казалось, ожидал его.

Он обернулся, чтобы в последний раз поблагодарить хозяина; но он уже возвратился в дом и запер за собой дверь.

В ту минуту, когда возница помогал офицеру взобраться на тележку, ему показалось, что занавески единственно освещенного окна на первом этаже зашевелились, и очаровательный образ молодой девушки, которую он видел утром, исчез за ними.

Тяжелая повозка тронулась.

На пути Шарль де Лонгеваль с удивлением заметил странные вещи, которыми была нагружена телега, в которой он сидел, состоявшие из брусьев, железных шестов, клещей, веревок и колеса странной формы, употребление которого он не мог отгадать.

Он напрасно старался развязать язык вознице; последний, по-видимому, решился строго выполнить данный ему приказ быть безмолвным. Все, что мог он от него узнать, было то, что дом, в котором ему оказали столь великодушное гостеприимство, назывался Проклятой Оградой.

Возвратившись в свою маленькую уединенную комнатку, Шарль с ужасом заметил, что воспоминание о прелестной обитательнице Проклятой Ограды за ним последовало туда, и что он не мог вызвать образа усопшей без того, чтобы другой призрак не поместился между ним и ею.

С этой минуты жизни мой предок начинает свой рассказ.

Так как в исповеди он умалчивает о своей любви к своей двоюродной сестре, сделавшейся женою его брата, и всегда говорит о ней лишь косвенным образом; но обвиняет неопределенные мучения, сильные страдания, жгучие опасения, не решаясь рассказать о них, то я должен был описать эту страсть, которая сыграла в его жизни огромную роль. Не менее важную роль в его жизни сыграла и встреча его с молодой девушкой в Проклятой Ограде.

Том II

Часть I

Манускрипт Шарля Сансона

Господь Бог по Своему бесконечному милосердию возложил на наши плечи крест соответственно силам каждого; нет несчастья, с которым нельзя было бы свыкнуться, и все, что кажется нам с первого взгляда тяжелым, делается легким вследствие привычки. Возмутившись сначала против участи, выпавшей на мою долю, я, наконец, решился терпеливо подчиниться необходимости, умоляя Бога даровать мне хотя бы в последние минуты земного существования спокойствие, которого я напрасно искал в продолжение всей своей жизни. Родители – виновники существования своих детей, – даровав жизнь, передают им и свое положение в обществе, и потому я ужасаюсь при мысли, что мои потомки, увидев страшную противоположность своего положения тому, какое они могли бы унаследовать после меня, в глубине своего сердца восстанут против виновника своего существования, унижения и несчастий. Желая хоть как-то оправдаться в их глазах, я решился описать собственные проступки и обстоятельства, бывшие причиной моего падения и принудившие меня вступить на позорный путь палача; да простят они мне, если я заслуживаю прощения; пожалеют обо мне, если я достоин сожаления. Итак, я немедля приступаю к написанию этой исповеди, а именно, в четверг, в одиннадцатый день декабря месяца тысяча шестьсот восемьдесят третьего года.

Главное мое несчастье заключалось в том, что за недостатком силы воли я слишком необузданно подчинялся деспотизму своих страстей, и потому впадал в крайности и совершал проступки, делавшие меня недостойным милостей Бога, который не один раз пытался извлечь меня из бездны пороков, куда они меня повергали.

В молодые годы меня сокрушало сильное горе, но вместо того, чтобы подавить его силой рассудка, покорством и молитвой, я, напротив, поддерживал его, питая свою безумную страсть, расстаться с которой казалось мне труднее,