Спящее золото, кн. 1: Сокровища Севера - Елизавета Дворецкая

– Ты меня приворожил? – вдруг спросила она.

– Почему? – ответил Вигмар тоже первое, что пришло в голову. Но теперь он улыбнулся гораздо менее принужденно: был рад, что она заговорила прямо.

– Я стала слишком много думать о тебе.

Еще сегодня утром он отдал бы несколько лет жизни, чтобы услышать это. А сейчас не мог поверить, что эти слова звучат наяву.

– Ты переоцениваешь мое стихотворное искусство… – ответил Вигмар. Он был полон смутного и мучительного чувства перелома и хотел миновать эту грань поскорее. – Такая ворожба мне не по силам. Полез бы я в этот проклятый курган, если бы мог убедить тебя одними стихами? Я сам хотел спросить тебя о том же. Не приворожила ли ты меня? Я уже не первый год из всех женщин… вижу только тебя и думаю только о тебе.

– Ничего удивительного! – с нарочитой гордостью сказала Рагна-Гейда. – О ком же еще тут думать? Ведь я – лучше всех в округе!

Она улыбнулась. Откуда-то из глубины души в ней росла и поднималась всеобъемлющая волна счастья, сметающая тревоги и сомнения разума. Что бы там ни было, пусть она глупа или безумна, но это безумие сделало ее гораздо счастливее, чем вся мудрость норн.

– А я? – услышав знакомый смех в ее голосе, Вигмар смело поднял глаза. – И я лучше всех в округе!

– Вот как! – Рагна-Гейда фыркнула, сузила глаза. – Тебе никогда не носить прозвище Скромный!

– Зачем мне чужие достоинства – мне хватает своих! – с веселой уверенностью ответил Вигмар. – Сама подумай: что останется у Модвида и Атли, если отнять у них красные плащи и болтовню о подвигах, которые они видели во сне? А у меня никогда не было красных плащей и башмаков – ты видишь меня таким, какой я есть на самом деле! Сам по себе!

Он понял перемену, которая в ней совершилась. Может быть, он сумасшедший, раз полюбил недоступную ему девушку, но если она оказалась способна разделить с ним это безумие, то они – пара.

Рагна-Гейда тихо смеялась сама не зная чему и вдруг поняла, почему это все стало возможным. Она смотрела на Вигмара не глазами рода, а своими собственными, в мыслях ставила его рядом с собой, а не со всем родом Стролингов. В ее мыслях их было двое – она и Вигмар. А род – Кольбьерн, Эггбранд, Скъельд, Фридмунд, даже сам Старый Строль – здесь ни при чем.

Рагна-Гейда ничего не сказала. Туманная пропасть осталась позади и отделила их с Вигмаром от всего света. Она подняла руки, положила их на грудь Вигмару, и глаза ее стали так серьезны, как будто она никогда в жизни и не умела смеяться. Вот руки Рагны-Гейды скользнули вверх, легли на плечи, потом обняли за шею. Будто проснувшись, Вигмар порывисто и сильно прижал ее к себе, Рагна-Гейда уткнулась лицом ему в грудь, словно хотела спрятаться от всего света, но больше не отстраняясь. Только что, осознав свою оторванность от рода, она осталась совсем одна – но вот она нашла пристанище, новое и отныне единственное.

Теперь не отыскать начала этой дороги, пришедшей из неведомых, неземных далей, но она оторвала Вигмара и Рагну-Гейду от живущего в крови чувства рода и поставила лицом к лицу с новым миром, имя которому простое и сложное – ты и я. Как просто было бы доверить свою судьбу старшим, жить по законам рода, жениться и любить так, как делали предки, быть счастливыми достатком в доме и согласием в семье. Умные люди всегда придут к согласию и будут счастливы. Но оба они знали: нечто новое отделило их от предков и толкает искать свое собственное, небывалое прежде счастье. Какое? Этого не знал еще никто, ни норны, ни вельвы, ни даже сам премудрый Один. Только человек, живущий так недолго, такой уязвимый душой и телом, способен искать новые пути и вести за собой самих богов.

Эрнольв Одноглазый сидел на куче бревен, сваленных во дворе перед хозяйским домом, и наблюдал за суетой, предшествующей очередному пиру. Снова будут и «копья валькирий», и «жаркое золото, в битвах добытое», которое конунг должен «щедро дарить» «верной дружине». За прошедший месяц Эрнольв так сжился и с этими пирами, и с мыслями о войне, и со своим внутренним несогласием, что мог быть спокоен и даже доволен жизнью – если, как сейчас, на дворе такой ясный, солнечный, свежий день ранней осени, и пир в богатой усадьбе обещает быть обильным, и молодая невестка хозяина, стройная и белолицая, идет через двор с горшком сливок или сметаны в руках… Серое покрывало вдовы на ее голове напоминало Эрнольву о Свангерде.

Как я поведаю,воин юный,о тягостном горе?Альвов светиловсем радость несет,но не любви моей,[26] —

вспоминалось ему.

Бог Фрейр тоже увидел всего лишь, как дочь великана Герд шла из дома в кладовую. И если даже светлый бог, даритель жизни, опечалился, то как же жить простому человеку? В последнее время Эрнольв все чаще вспоминал сагу о сватовстве Фрейра, даже когда слушал песни о том, как «звенело железо» и «гремели щиты». В дыму чужих очагов, под воинственные кличи, ему мерещилась Свангерда, ее нежное, чуть печальное лицо, отстраненно-ласковые желто-серые глаза, и образ ее воплощал саму тишину, скромное достоинство домашней жизни, уют и сладкий покой родного очага. Эрнольва тянуло домой, тянуло к Свангерде с такой силой, с такой страстью, каких он в себе не замечал раньше. Может быть, прежде, пока жив был Халльмунд, он просто не смел так мечтать о жене брата, как сейчас мечтает о вдове, молчаливо признанной его невестой? А ведь путь квиттингской войны только начат. Близятся всего лишь осенние жертвоприношения. А потом – середина зимы, начало похода. А что потом – знают только Один и норны.

Со страстью моейв мире ничьястрасть не сравнится,но согласья не ждуна счастье с неюот альвов и асов.[27]

И не отвяжется. Хоть греми мечом о щит с утра и до ночи – заглушить тихий голос собственного сердца не смог даже Светлый Фрейр.

От ворот донесся стук копыт. Бросив коня хирдманам, через двор к хозяйским дверям прошел Хродмар сын Кари, на ходу отряхивая плетью пыль с щегольских полосатых штанов. До встречи с «гнилой смертью» он носил прозвище Щеголь, да и теперь по-прежнему обвязывал башмаки цветными ремешками и даже в будни носил штаны из разноцветных полос.

Заметив Эрнольва, Хродмар кивнул, но не остановился обменяться словом – спешит к конунгу. Сколько дворов он объехал за три дня? Десять? Тридцать? Может быть. Он был сердцем этой войны, как Торбранд конунг был ее умом. Хродмар не жаждал ни золота, ни хвалебных песен. Его упрямое сердце знало не только ненависть к квиттинским ведьмам и не только требовало мести. Слова Фрейра о страсти без надежды на согласие и счастье он мог приложить к себе с тем же успехом, что и Эрнольв. Почти те же чувства, что тянули Эрнольва домой, толкали Хродмара на Квиттинг. Эрнольв его понимал и даже в глубине души сочувствовал. Но вот Хродмар его понимать никак не желал.

– Хродмар! – Увидев в дверях своего любимца, Торбранд конунг встал с места и сделал несколько торопливых шагов вперед. Набитая людьми душная гридница казалась ему пустой, если в ней не было Хродмара сына Кари. – Где ты пропадал так долго? Тут некоторые люди уже подумали, что ты собрал свое собственное войско и пошел на Квиттинг без нас.

Хродмар бросил взгляд на Кольбейна ярла и его сына Асвальда – тот ехидно сощурил свои зеленые глаза. Не требуется уточнять, кто именно так подумал.

– Тем, кто об этом беспокоится, нужно было не сидеть возле очага, а поехать в другую сторону и тоже собрать свое собственное войско, – с подчеркнуто небрежным презрением ответил Хродмар. – Мы объехали четырнадцать усадеб и дворов. Завтра все их хозяева будут здесь, конунг.

– Я рад это слышать. И не менее я рад, что ты наконец вернулся. Пойдем, расскажешь мне подробно.

Положив руку на плечо Хродмару, Торбранд увел его к своему месту и усадил рядом.

– Всех, кого я встретил, ты увидишь сегодня сам, – негромко заговорил Хродмар. – А я хочу спросить: ты не забыл, о чем я тебя предупреждал?

– Нет, я не забыл, – ответил Торбранд и наклонился к столу в поисках новой соломинки взамен окончательно изжеванной. Вставив ее в угол рта, он продолжал: – За ним присматривали. Ты был прав. Вчера вечером к нему опять подходили какие-то бонды и беседовали вполголоса.

– Это уже в третий раз, не меньше! – негромко, но возмущенно ответил Хродмар. – Я не ясновидец, но самый глупый великан догадается, о чем у них может идти речь. Бонды не хотят бросать свои свиные корыта, а Эрнольв – твой родич. Надо полагать, он знает, как его дед с бабкой хотели захватить власть твоего отца.

– Но он также знает, чем это кончилось, – без лишнего волнения ответил Торбранд. – Ему ничего не сделать с этим пастушеским войском. Мои люди меня не предадут, а его собственных людей здесь всего восемь человек. Остальные остались в Пологом Холме.

– А там…

– А там и в Ясеневом Дворе тоже не пусто. И твой отец, я думаю, не дремлет.