Возвращение к себе - Вера Огнева

- Вот и ладно, - первым опомнился Гapeт. Егo голос сейчас больше походил на вор-котню, нежели на обычное карканье. - Давай-ка, вассальный рыцарь, гамбизон примерь, о! и штаны. А завтра кольчугу наденешь. Хоть и легонькая, а все - броня.

- Погоди его одевать, - остановил Роберт, - Сначала обреем.

Теобальт инстинктивно схватился за, ни разу в жизни не бритую, бороду. Но рука бес-сильно упала. Чего уж теперь-то?

Вечером у костра сидел совершенно другой человек: гладко выбритые щеки, запавшие небольшие глаза, крупный с горбинкой нос. Борода, безжалостно соскобленная Гаретом, скрывала плотно сжатые узкие губы и выдающийся, квадратный подбородок.

Голову, вопре-ки первоначальному намерению, брить не стали. Тонзура заросла.

Темные с крупной просе-дью жесткие волосы просто подстригли. Под лохмами открылся квадратный лоб, обрамлен-ный сейчас короткими завитками.

- Где-то я это лицо уже видел, - тихо пробормотал Соль. Но Теобальт, услышав, от-кликнулся:

- Вроде раньше не встречались. У меня на людей память хорошая.

- Я не о том. Прости. Не тебя именно, но похожее лицо… Вспомнил! В Риме.

- Нет, - встрял Хаген, - не похож Теобалът на итальянца, скорее - на тевтона.

Только у них лица как топором деланы, а у нас вон какой красавец получился.

- Причем тут итальянцы! В Риме на Капитолии есть галерея… скульптурные портре-ты - цари, герои. Там я его и видел. Даже подпись на пьедестале помню: Марк Луций.

- Не иначе прабабка твоя от римлянина понесла, - вставил ехидный Лерн.

Теобальт не знал обижаться или смеяться. Веселый треп у костра потихоньку разгонял горечь принятого решения. Для того и затевали.

- Между прочим, имя вполне подходящее, - продолжал Соль. На Теобальта ему от-кликаться нельзя. Рано или поздно по округе пойдут слухи: пропал, мол, послушник такой-то.

А он - вот он, к заезжим рыцарям прибился.

- Кто ж его теперь узнает?

- В лицо - никто. А имя всплывет.

- Как, говоришь, того римлянина звали? - переспросил Роббер.

- Марк.

- Значит и наш будет Марк.

За ужином новоиспеченный рыцарь Марк отмяк. Плотно сжатые губы нет-нет да кри-вила улыбка.

- Расскажи-ка, что у тебя с тонзурой получилось, - пристал к нему неделикатный Га-рет.

Марк не сразу, но поведал, как, придя в монастырь с порога начал настаивать на по-стриге.

- Поговорил со мной настоятель, отец Адальберон, на приношения мои глянул с пре-зрением.

Одна серебряная марка и горстка денариев - не велико богатство. Определили ме-ня в послушники. Отец келарь потом ворчал: несет, мол, всякую голытьбу… Обидно конеч-но, но я молчу. С отцом причетником поговорю, он все о просветлении толкует, и - к настоятелю. А тот - не достоин пока, иди вон на стены камни таскай, огород прополи, храм побели, кусты шиповника посади… и чтоб к утру зацвели. И все с молитвой. А латынь? Ой, латынь! Деваться некуда: работаю и молюсь, молюсь и работаю. Год так прошел. А когда отец Адальберон в очередной раз меня от пострига завернул, поглядел я на его тонзуру, что думаю, если просветление в человека через это чистое место входит?

Соль поперхнулся от неожиданности.

- Бec попутал, - продолжал Теобальт-Марк. - Дай, думаю, и себе такую проскребу, все дело быстрее пойдет. Когда обнаружилось мое самоуправство, отец Адальберон грозился за порог погнать, но смилостивился, только епитимью наложил.

- Хороша милость - безоружного человека на верную смерть послать! - возмутился Лерн.

- Стоп, стоп, - встрял Роберт. - Главное не сказал, славный рыцарь: чем дело с про-светлением кончилось?

- Да - ничем. Только плешь на сквозняке мерзла, - смущенно пробормотал бывший послушник.

Сентябрь уходил морозными утренниками. Роса на рассвете схватывалась в тонкие сверкающие на солнце кристаллы. Скрупулезно ведущий календарь Соль, накануне сообщил Роберту, что начался октябрь. В подтверждение его слов вдалеке протрубил олень, призывая соперника на поединок. Последняя, тонкая паутинка запуталась в ветвях и поникла. Скоро с севера неспешно наползут низкие белесые тучи.

Заморосит мелкий холодный дождь, вслед за которым посыплются колючие снежинки, загоняя запоздалого путника под кров, где весело трещит в камине огонь, разгоняя тоску и зимние страхи, где неспешно переговариваются, сидя у огня мужчины, а женские пальцы под шорох веретена прядут бесконечную нить жизни.

Дени стоял перед обнаженным по пояс Робертом. Обряженный в длинную кольчугу и великоватый, сползающий на глаза шлем, мальчишка трясущимися руками прижимал к себе настоящий, короткий фальчион и легкий щит Лерна.

- Нападай! Нападай, кому говорю, - покрикивал на него Роберт. Мальчик только мелко отступал, постепенно опуская оружие.

Лицо Роберта вдруг неузнаваемо изменилось: вместо привычного спокойного, чуть хмурого выражения, на нем появилась гримаса злобы. Одним прыжком рыцарь оказался ря-дом с Дени.

- Я тебя сейчас на куски изрублю!

Должно быть от неожиданности, вместо того чтобы дать стречка, Дени глухо закрылся щитом и выбросил вперед руку с оружием. Только в последний момент он осознал всю неот-вратимость своего поступка. Вот сейчас холодная сталь войдет в тело графа, и его господин и кумир упадет замертво, сраженный неблагодарным пажом. Вихрем пронеслось - вонзить меч обратным ходом себе в грудь. Но осуществиться она никак не могла. Вместо незащи-щенного человеческого тела клинок встретился с таким же клинком. Меч выскользнул из вывернутой кисти мальчика, и звякнул далеко в стороне. Дени опустил щит, глядя полными слез глазами на господина.

- Ты осторожней в следующий раз, - проговорил Роберт, изо всех сил стараясь не улыбнуться. - Чуть не убил меня. Смотреть надо куда бьешь.

И все же расхохотался.

- Я боюсь, - всхлипнул Дени.

- Чего?

- Я вас задеть боюсь.

К смеху Роберта присоединился хохот Хагена. Вот уж точно - труба иерихонская.

Всех леших на три лье распугает.

- Ты даже если очень захочешь его задеть, ничего не выйдет. Смотри.

Хаген вытащил из ножен огромный, с волнистым лезвием фламберг. То что за этим по-следовало, больше походило на танец. Бойцы: один - высокий и мощный, с развевающейся седой гривой, второй - намного ниже, но упругий и собранный, с такими же длинными, только черно-пегими волосами, они выводили на поляне изящные пируэты, в завершение которых сталкивалась сталь. Летели искры. Это продолжалось и продолжалось, и все кто был рядом, заворожено, наблюдали великолепный танец войны. Остановились они одновременно, и, смеясь, похлопали друг друга по плечам.

По лицам градом катился пот, обнаженные по пояс тела блестели.