Серебряный шпиль - Роберт Голдсборо

— Однако на этот вопрос, мои друзья, ответ имеется, — заявил проповедник, возвышая голос. В его руках появилась Библия. — Пожалуйста, возьмите Священное писание и обратитесь вместе со мной к Посланию святого апостола Павла к римлянам, глава восьмая.

Шорох страниц заполнил зал. Уоррены открыли свои Библии, и Кэл держал книгу так, чтобы я тоже мог видеть текст.

— Начнем с тридцать пятого стиха: «Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч? Как написано: «За Тебя умерщвляют нас всякий день; считают нас за овец, обреченных на заклание». Но все сие преодолеваем силою Возлюбившего нас. Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем». Бэй с шумом захлопнул Библию и наклонился вперед, водрузив локти на край кафедры.

— Братья и сестры, — печально проговорил он, растягивая для вящего эффекта слова, — для каждого из нас у Бога имеется свой план, и каков бы тот план ни был, ничто — еще раз говорю — ничто не может отлучить нас от Его любви в Иисусе Христе. Вы можете быть уверены, что Бог определил достойную роль для нашего возлюбленного брата и коллеги Роя, но нам не дано узнать этой роли, поскольку она есть часть великого Божьего промысла.

После этих слов Бэй пустился проповедовать о смерти и спасении, и хотя с половиной сказанного я был не согласен, а вторую половину не понял, пришлось признать, что парень — оратор действительно высокого градуса. Он разглагольствовал двадцать пять минут, играя на модуляциях своего голоса так, как другие играют на музыкальных инструментах. Голос становился то громче, то нежнее, то переходил почти в шепот. За все время в трехтысячной аудитории кашлянули всего лишь пару раз.

После проповеди и коллективного пения гимна начался сбор пожертвований. Я, чтобы не отличаться от остальных, сунул пятерку в дарственную суму, после чего мы пропели еще один гимн. Хор Вилкинсона выдал еще одно представление, а Бэй тем временем призвал нас к общей молитве. Шоу закончилось коллективным пением, и я поднялся, чтобы уйти, но меня остановил Кэл Уоррен.

— Прошу прощения, мистер Гудман, — сказал он, улыбаясь до ушей, — но не могли бы вы дать мне свою визитку?

— Я... я оставил их в гостинице. Какая непростительная забывчивость.

— Ничего страшного. Напишите для меня ваше имя и адрес. Я буду счастлив прислать вам материалы, посвященные нашему Серебряному Шпилю.

Я заявил, что уже приобрел одну брошюру, и продемонстрировал покупку, с гордостью вытянув ее из кармана. Но парень был неумолим. Пришлось вырвать листок из блокнота и, ощущая некоторые угрызения совести, нацарапать: «Алан Гудман, Дорога 1, Чилли-кот, Огайо».

— А как насчет почтового индекса? — спросил настойчивый Кэл.

— Ах да, конечно.

Взяв листок из его рук, я вывел пятизначную цифру, которую запомнил, в свое время посылая открытки и письма на Запад. Плевать, что все, посланное Кэлом, либо вернется к нему, либо навеки погибнет на почте Чилликота в отделе невостребованной корреспонденции. Мы пожали друг другу руки, а Дарлен Уоррен, мило улыбнувшись и стрельнув глазками, выразила надежду на то, что я еще появлюсь в храме. Я ответил, что попытаюсь, увеличив тем самым и без того огромное количество лжи, сказанной мной за последний час. Прощения мне не было, потому что лгал я в церкви.

Машины разъезжались с огромной стоянки в удивительном порядке. Видимо, благодаря энергии молодых людей в белых рубашках и деятельности нескольких представителей славного отряда нью-йоркской полиции, размахивающих руками на всех прилегающих перекрестках. Спустя полчаса после того как я повернул ключ зажигания, «мерседес» уже занял свое место в гараже на Десятой авеню.

Мои часы показывали двенадцать пятьдесят шесть. Поначалу я хотел двинуться домой, но оставаться под одной крышей с мистером Депрессия было выше моих сил, и я отправился на прогулку. Нью-Йорк частенько получает удары как изнутри, так и извне. Большую часть их он вполне заслужил. Город, или по крайней мере Манхэттен, грязен, слишком переполнен людьми, а жизнь в нем безумно дорога. Все, начиная от мостов и кончая подземкой, приходит в упадок и разваливается быстрее, чем находятся средства привести их в порядок. И это не говоря о таких мелочах, как без мотивное насилие, наркотики и бездомные. Однако, несмотря на все ужасные и, возможно, неразрешимые проблемы, город для меня по-прежнему обладает большой притягательной силой, хотя я и не всегда способен объяснить вам причину. Этим утром, когда весна проявила себя в полную силу, я вновь ощутил теплое чувство к своему городу.

Отчасти это объяснялось погодой: теплой, солнечной, с легким приятным ветерком. Я побрел на восток, к почти пустынной Пятой авеню, повернул на север и оказался у Рокфеллеровского центра. Остановившись у парапета, я посмотрел на площадь внизу. Там за столами под цветными зонтами подавали поздний завтрак. Это происходило на том самом месте, где всего два месяца назад выделывали пируэты на льду любители коньков, включая меня и Лили Роуэн. Я подумал, не стоит ли мне совершить восхождение на высоту в полмили к пентхаусу Лили, но отверг идею быстрее, чем вы смогли бы произнести «Ренуар», одно из творений которого украшало стену ее гостиной. Лили любит поспать подольше и встает очень поздно — особенно по воскресеньям. Не в моем духе нарушать привычный ход жизни людей. Кроме того, в том состоянии, в котором я пребывал, я вряд ли смог бы составить ей приятную компанию.

Я направился на юг, избрав для разнообразия маршрут по Парк-авеню. На углу Сорок восьмой я сунул в лапу грязнейшего попрошайки десятку, получив в знак признательности беззубую улыбку и слова: «Да благословит вас Господь, сэр». Мне даже захотелось поинтересоваться, не желает ли он посетить одну из ночлежек Бэя.

Замедлив шаг, я еще раз обмозговал свою ситуацию. Фред сидел дома в Квинсе и потел в тревожном ожидании, и его нельзя было осудить за это. Вулф тоже торчал дома — его мозги забастовали, — и я его осуждал. Проведя мысленно судебное заседание, я нашел его виновным в смертельной лени первой категории. Каждый из шести человек или, вернее, семи, если считать Бэя, мог укокошить Мида. Но какой мотив толкнул убийцу на преступление? Правда, парень не был в церкви душой общества, но если отсутствие популярности коллеги могло бы служить основанием для убийства, то половина трудовых ресурсов города Нью-Йорк мотала бы срок, а другая половина покоилась бы под венками.

Относительно Каролы Риз я все еще не мог прийти к окончательному решению. Я сказал Вулфу о пятидесятипроцентной вероятности того, что между ней и Вилкинсоном что-то есть, и не был готов изменить свою точку зрения. Но если даже они с Вилкинсоном играли в свои игры, то чего хотел добиться Мид, запугивая ее? Мог ли страх разоблачения стать достаточным стимулом для того, чтобы она пошла на убийство? И не об этой ли ситуации упоминал Мид в разговоре с женой? А как насчет того, что Миду было известно о существовании у Каролы ребенка? Насколько она боялась, что этот факт ее биографии станет известен всем? Достаточно ли для того, чтобы заставить его замолчать?

Оставались также Джиллис и Риз. Мид не утруждал себя выбором слов, оценивая их деятельность. О Моргане он, судя по всему, тоже был весьма невысокого мнения. Не был ли один из них настолько напуган перспективой потерять работу, что предпочел устранить критика? Однако такая возможность казалась мне маловероятной.

Без всякого энтузиазма я просчитал вероятность виновности семейства Бэев. У меня с религией всего лишь шапочное знакомство, но тем не менее даже мысль о том, что руководитель церкви, причем церкви любой конфессии, может быть убийцей, казалась мне нелепой до абсурда. Хотя теперь мне было известно, что Элиз Бэй давно и сильно недолюбливала Мида, я все же не мог придумать мотивов, которые могли бы толкнуть ее на убийство. Вулф, конечно, мог высмеять подобное заключение, заявив, что дамская красота постоянно лишает меня способности трезво мыслить. Возможно, в этом он и прав, но Элиз невиновна, если только Мид каким-то образом не угрожал жизни Бэя или его лидерству в храме.

Когда я окончательно подвел итоги, у меня на руках оказались: отказывающийся работать босс, друг, которого от тюрьмы отделял лишь предстоящий скоро суд, и команда церковников, каждый из которых не любил Мида, но в то же время не имел достаточных мотивов для того, чтобы отправить коллегу на тот свет. Кроме того, у нас оказалось два набора ссылок на Библию — один с угрозами Бэю и второй, обнаруженный на столе Мида. Интересно, какая между ними связь, если, конечно, таковая вообще имеется.

Я шагал, продолжая задавать себе вопросы и не получая на них ответов. Добравшись наконец до особняка из бурого известняка и окончательно созрев, я впал в ярость.