Пир плоти - Кит МакКарти

И наконец, существовала проблема с Айзенменгером. Декан, конечно, сочувствовал ему, но не мог не признавать, что вина заведующего музеем во всей этой грязной истории была значительной. Айзенменгер был членом комиссии, принявшей Билрота на работу, и уж совсем непростительным являлся тот факт, что при его попустительстве музей стал центром наркоторговли. В итоге заведующий опять был вызван на ковер к декану, где при весьма неприятном для обеих сторон разговоре присутствовали также профессор Гамильтон-Бейли и профессор Рассел.

Король Карл I во время своей последней встречи с Оливером Кромвелем думал, по всей вероятности, то же самое: «Вот блин!» — или что-нибудь эквивалентное из лексикона семнадцатого столетия.

В итоге Айзенменгер был освобожден от руководства музеем. Профессор Рассел любезно согласился взять его обязанности на себя. Гамильтон-Бейли был полностью согласен с этими перестановками. Все трое полагали, что доктор Айзенменгер запятнал репутацию медицинской школы.

Айзенменгер принял отставку с усталой покорностью. Он понимал, что этого не избежать и от него самого уже ровным счетом ничего не зависит — что бы он ни сказал и ни сделал. По крайней мере, его отставка могла несколько умиротворить Рассела, который со времени убийства не переставая метал громы и молнии, в полной мере проявив свои «лучшие» черты — неспособность ладить с людьми, патологическую страсть к клевете и подковерным играм, а также неприкрытое хамство. Со всем этим Айзенменгер никогда не мог примириться, хотя знал Рассела очень давно. Софи за это время трижды притворялась больной, чтобы избежать злобных нападок Рассела.

Однако в данный момент отставка заведующего музеем не имела ни малейшего смысла, поскольку сам музей был по-прежнему закрыт. Гудпастчеру предоставили отпуск по семейным обстоятельствам, чтобы он мог ухаживать за женой. Она, кстати, пришла в сознание лишь через три дня, но осталась при этом с полным левосторонним параличом. Стефан Либман также находился в отпуске по болезни; хотя в целом юноша оправился от пережитого шока, его лечащий врач считал, что он еще какое-то время будет не в состоянии исполнять свои обязанности. Было маловероятно, что он вернется на должность помощника куратора, хотя надежды на это оставалось все-таки больше, чем на возвращение Тима Билрота.

Его самоубийство повлекло за собой почти столь же серьезные последствия, что и убийство Никки Экснер. Репутация местной полиции была испорчена окончательно, и только инспектор Уортон оставалась исключением из этого правила. Смерть Билрота выглядела как заслуженное наказание, к какому его вряд ли приговорили бы двенадцать присяжных. И хотя пресса требовала расследования обстоятельств его гибели в тот момент, когда Билрот находился в руках полиции, никто при этом не сомневался, что именно он и есть тот злодей, который совершил преступление в Медицинской школе святого Бенджамина.

В связи с этим расследование дела Никки Экснер завершилось быстро, чему немало способствовало отсутствие старшего инспектора Касла. Его жена умерла вскоре после самоубийства Билрота; вскрытие установило у нее тяжелую двустороннюю тромбоэмболию легочных артерий, при том что злокачественная Мюллерова опухоль поразила все органы таза и распространилась до легких. Но для самого Касла и его дочери, стоявших бок о бок у края могилы, имела значение лишь ее смерть, а не медицинский диагноз.

Джейми Фурнье скорбел в одиночестве. Его близость с Никки была слишком короткой, чтобы осиротевшие родители девушки могли воспринять его в качестве члена своей семьи, и когда те прибыли в Лондон для опознания трупа, то чувствовали себя при встрече с Джейми крайне неловко. Они не могли разделить свое горе с незнакомцем, пусть и утверждавшим, что он любил их дочь.

Однако постепенно все вернулось на круги своя, правда, сама атмосфера школы изменилась кардинально и бесповоротно. Но все так или иначе утряслось — не для всех участников трагедии с одинаковым успехом, но, главное, утряслось.

Айзенменгер понимал, что ему не следовало бы встречаться с Еленой Флеминг, и не мог сам себе внятно объяснить, почему все-таки пошел на эту встречу. Он много раз порывался позвонить ей и под каким-нибудь предлогом отказаться, но всякий раз передумывал; в результате ровно в половине шестого он стоял напротив ее конторы.

Он не отменил встречу по двум причинам, из которых первой и предельно очевидной являлось простое любопытство, вторая же была куда более глубокой. Во всяком случае, он желал бы прочитать заключение Сайденхема, хотя и подозревал, что оно окажется столь же плохо продуманным, сколь отвратительно составленным. В глубине души сомневаясь в виновности Билрота, Айзенменгер надеялся, что результаты проведенного Сайденхемом вскрытия эти сомнения развеют. Или, наоборот, укрепят.

Доктор Айзенменгер убеждал себя, что им движет исключительно академический интерес.

Таким образом, он решился на эту встречу и теперь топтался в темноте под моросящим дождем перед входом в контору Елены Флеминг. Дверь была заперта, но рядом с ней Айзенменгер обнаружил переговорное устройство со звонком. Ему ответил голос Елены, и он тут же был впущен в плохо освещенную приемную, оформленную в пастельных тонах. Окна прикрывали металлические жалюзи; повсюду в беспорядке были расставлены грубо обитые и очень неудобные кресла и пальмы в кадках.

В дальнем конце комнаты открылась дверь, и из нее вышла женщина с коротко остриженными рыжими волосами. Она широко улыбалась, и даже на расстоянии Айзенменгер заметил блеск ее ярко-зеленых глаз. Елена была в элегантном темно-зеленом костюме с плечиками и короткой юбке.

— Доктор Айзенменгер?

Она приблизилась неторопливой, но уверенной походкой и протянула доктору маленькую ладонь. Рукопожатие ее оказалось на удивление крепким. Кольца на пальцах мисс Флеминг отсутствовали.

— Спасибо, что пришли.

— Не стоит благодарности, — отозвался он и, кивнув на пустой офис, добавил: — Вы работаете допоздна.

Улыбка ее стала еще шире.

— Вечер — это лучшее время для работы. И еще раннее утро. К тому же только в эти часы и можно спокойно поговорить с посетителями.

С этими словами Елена повела доктора в дальнюю комнату. Она оказалась примерно такой же, что и первая, только поменьше. Айзенменгер опустился в одно из двух полотняных кресел, стоявших возле письменного стола. Вокруг строгого ковра голубовато-стального цвета высились прислоненные к стене и грозившие в любой момент обвалиться кипы папок.

— Кофе? Чай?

Он отказался и от того, и от другого, и мисс Флеминг, взяв карандаш, держала его теперь пальцами обеих рук, поставив локти на стол. Вооружившись этим амулетом, она произнесла:

— Для начала я хотела бы рассказать вам всю предысторию.

— Вы знаете, меня несколько удивляет, что этим делом заинтересовалась адвокатская контора.

— Потому что оно считается закрытым?

— А разве не так?

— Билрот мертв, но это не доказывает, что именно он убил Никки Экснер, — ответила она.

— Насколько мне известно, насильником и убийцей считают его. Разве полиция рассматривает какие-то иные кандидатуры?

Казалось, Елене внезапно надоели эти разговоры вокруг да около, и она устало произнесла:

— Меня наняли родители Тима Билрота, чтобы расследовать справедливость выдвинутого против него обвинения. Дополнительная задача — определить возможность выдвижения иска против полиции в связи с ее халатностью.

Смерть подозреваемого в участке неизбежно порождала претензии к полиции.

— А она имела место? Халатность, я имею в виду.

Уловив в вопросе доктора нотку скептицизма, Елена Флеминг повела себя осторожнее. На ее лице Айзенменгер прочел готовность вступить в спор.

— Можно сказать, что была по определению. Он ведь умер не естественной смертью.

— Но мне кажется, никто не мог предвидеть, насколько далеко он зайдет.

— К счастью, — улыбнулась она, — мы можем не беспокоиться насчет того, что вам кажется.

Айзенменгер хотел ответить ей в том же духе, но не решился, поскольку все еще не понимал до конца, ведут ли с ним хитрую игру или же говорят серьезно. Тем временем Елена добавила:

— Известно, что Тим Билрот злоупотреблял героином. Он был арестован и допрошен по подозрению в изнасиловании и зверском убийстве. Естественно было предположить, что он на тот момент находился отнюдь не в безмятежном настроении и к тому же, возможно, страдал от ломки. По мнению его родителей, полицейские вполне могли ожидать, что вместе эти два фактора могут навести его на мысль о самоубийстве. Его должен был по меньшей мере осмотреть полицейский врач. Этого сделано не было.

Может быть, и так, но самому Айзенменгеру слишком часто приходилось выслушивать жалобы, чтобы бросать теперь камни в полицию только на основании адвокатских исков. Он по собственному горькому опыту знал, что юристы всегда смотрят на вещи ретроспективно и выискивают ошибки, совершенные не столько по вине человека, сколько из-за неблагоприятного стечения обстоятельств. Тем не менее они заставляют платить за ошибку — и не одними деньгами, но и потерей репутации, уверенности в себе, здоровья.