Укради меня у судьбы (СИ) - Ночь Ева

— Андрей, если бы это было связано с моими планами, я бы так и поступила. Я не могу и не хочу его пугать, поэтому прошу тебя помочь. Не нужно Илье приходить. Пожалуйста.

Она напугала меня. Я чувствовал, как волосы встали дыбом. На затылке, на руках. Опасность.

— Что происходит, Ива? — сейчас главное не сорваться. Хотя о чём я. У меня уже тормоза задымились. — Впрочем, не отвечай. Я приду.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она не сказала «нет», не стала клятвенно заверять, что всё хорошо, и приходить не нужно. Она просто отключилась. Да если бы она соловьём пела и смеялась, я бы всё равно пришёл.

Я оставил инструкции няне — она как раз укладывала Катю — и вышел на улицу. Вечерело. Воздух пах травами и яблоками. Неземное блаженство — я часто ощущал именно это здесь. Но сейчас я чувствовал и тревогу.

Ива ждала меня на пороге. Бледная, дышит часто. Напугана. Маленькая хрупкая птичка, которую хочется защищать, спрятать подальше от чужих глаз.

— Рассказывай, — приказал, едва войдя в дом.

Ива повела меня наверх. Молча. Плечи у неё вздрагивают. Плачет? Нет, вроде бы не видно следов слёз на лице. Глаза сухие, но большие, как островки неба.

— Вот, — беспомощно падает её рука крылом простреленной птицы.

Вначале я ничего не понял. Вроде бы всё, как прежде. А потом, присмотревшись, замер. Вещи разбросаны, словно кто-то рылся и искал что-то.

— В мезонине, куда ходит Илья, ещё хуже. Там… всё перевёрнуто.

Голос у Ивы глухой и тихий. Что происходит, чёрт побери?! — я в который раз задаюсь одним и тем же вопросом.

— Рассказывай, — приказываю так, что сам себя боюсь за те ноты, что читаются в моём голосе.

— Мне и рассказывать, собственно, нечего, — ведёт она плечом и осторожно присаживается на краешек кресла в кабинете Кудрявцева. Здесь погром почти не виден. Его разве что видит она: некая небрежность, картинно раскрытые книги.

Краем сознания отмечаю: слишком картинно, будто напоказ. Словно специально, чтобы напугать или оставить метку. Это не вверх дном, а корявыми грубыми мазками, будто неумёха-аматор пытался привнести в шедевральную картину мастера только одному ему понятный смысл, и не преуспел, а только всё испортил.

— И всё же я хотел бы услышать, — сажусь рядом и пытаюсь расслабиться. Я не должен показывать, насколько напряжён. И я бы с удовольствием выпил. Хоть немного, чтобы снять стресс.

Ива каким-то чутьём улавливает моё желание — берёт стакан и щедро наливает тёмной жидкости где-то на треть. Не спрашивает: будешь, не будешь. Просто делает. И у меня чувство: она читает меня, понимает, видит то, что недоступно другим.

Она и себе наливает — на самое донышко, но не пьёт. Катает стакан в ладонях. Плечи её опускаются, но они так трогательно остры, что хочется погладить, обнять, успокоить.

— Всё началось с прихода нотариуса в коммуналку, где я жила всю свою жизнь, — размыкает она губы.

И я слушаю. Дикую историю про отца, которого она не знала. Про дом, что достался ей в наследство. Про то, что она сразу понимала: что-то не так.

— И ты смогла здесь жить?

Непостижимо. Какая женщина на это согласится?

Ива снова пожимает плечами и ставит нетронутый стакан на стол.

— Да. Это было лучшее, что случилось со мной за всю жизнь. Свой дом и сад. Цветы. Собственная мастерская. Тишина. Возможность ни под кого не подстраиваться. Мне здесь нравится.

Ива смотрит мне в глаза.

— Даже невзирая на это? — киваю на разбросанные в картинных позах книги.

— Да, — она смотрит на меня не отрываясь, и я вдруг чувствую: умру, если не прикоснусь к ней. Я ставлю свой стакан рядом с её. Всего один глоток. Больше я не посмел. Что будет, если я испью всего один глоток этой непостижимой девушки?

— Иди сюда, — протягиваю к ней руки ладонями вверх. Получается хрипло и призывно, но я не шевелюсь, давая ей возможность либо отказать, либо откликнуться на мой призыв.

Она откликается. Вкладывает пальцы — робкие и застенчивые, как она сама. Деликатные пальцы, что касаются моей кожи едва-едва. Мы так и сидим какое-то время, прислушиваясь к дыханию друг друга. А затем я тянусь к ней, как слепой; как жаждущий — к ключевой воде. Нахожу губами её губы — мягкие, податливые, и проваливаюсь в ощущения. Ныряю с головой в Ивин запах, в то, как она откликается.

Мы так и сидим напротив друг друга. Я держу её за руки. Касаюсь только губами. И мне хорошо до сноса крыши. Это не решение проблемы, но сейчас это не важно: я дорвался. Слетел с катушек.

Сейчас бы не целоваться, а подумать, как обезопасить Иву. Какие-то шаги предпринять. Но это потом. А в это сиюминутье хочется только чувствовать оголённой душой её дыхание. Пить её поцелуй. Наслаждаться не близостью наших тел. Кажется, им и без прямого контакта хорошо.

И это для меня открытие. Никогда. Никогда до этого. Вот так — дыхание рот в рот не для того, чтобы спасти, а спастись, возродиться, поверить в чудо.

35. Ива

— Я всё решу. Просто доверься мне, — говорит Андрей, когда бесконечный поцелуй всё же заканчивается.

Он гладит пальцами моё лицо так, словно боится, что я рассыплюсь или убегу. А мне настолько хорошо, что не хочется шевелиться. Страшно: вдруг он исчезнет? Вдруг мне снится этот вечер и мужчина, что сидит напротив? Неприятности становятся вдруг мелкими и незначительными. Я ведь знала. Может, подсознательно мечтала услышать именно эти слова?..

— Спасибо, — шепчу и вздрагиваю, когда его губы касаются виска.

— Тебе давно нужно было рассказать. Ты живёшь в доме без защиты. И мой сын частично виноват в этом. Завтра же вызову специалистов, дыру в заборе заколотим, восстановим охранный контур, поставим дополнительные камеры наблюдения — мышь не проскочит.

Я не хочу его разочаровывать. Мне кажется, что тот, кто свободно здесь перемещается, не боится никакой сигнализации. Знает, как с ней управиться. Знает, как обмануть электронику. Здесь же не бункер международного масштаба для великой шишки. Для кого-то все эти ухищрения — не преграда. Вряд ли он проникает в дом через дыру в соседском заборе и поднимается наверх по верёвочной лестнице.

— Возможно, было бы лучше, если бы ты отсюда съехала, — доносится до сознания уверенный голос Любимова.

— Нет, — осторожно шевелюсь и наконец-то расслабляюсь — откидываюсь в удобном кресле, отдаляясь от Андрея.

— Что значит нет, — тембр его голоса наливается свинцом, давит на меня. Опасный мужчина, но я его не боюсь. Никогда не боялась.

— Мне ничего не угрожает на самом деле.

Он выпрямляется и смотрит непримиримо. Ему плевать на мои доводы, но я всё равно договариваю мысль до конца.

— Если бы я мешала, была не нужна, меня бы убрали ещё на стадии завещания. Убили или подстроили несчастный случай. Думается, на кону стоит слишком много. Это мои домыслы. Я так вижу ситуацию в целом. Есть один нюанс: как только меня не станет, исчезнет этот дом.

Андрей встаёт с кресла, огибает массивный стол и подходит к окну. Смотрит в сгущающиеся сумерки.

— Я тебя не понимаю, Ива, — произносит тихо.

Мне чудится тоска в его простых словах. Лютая такая, истовая. Наверное, его что-то гнетёт, но спросить об этом прямо я не решаюсь. Не на той стадии доверия мы, чтобы подойти, положить руки ему на плечи, уткнуться подбородком и спросить, что же его тревожит, какие демоны терзают.

— Есть небольшой нюанс, — я всё же решаюсь быть откровенной, насколько это возможно. — Если бы я не приняла условия завещания, не поселилась здесь. Если со мной что-то произойдёт, и дом снова окажется бесхозным, он исчезнет. Сгорит, скорее всего, и похоронит в себе все свои тайны. Поэтому, я думаю, мне ничего здесь не угрожает.

— Да? — оборачивается он стремительно, так резко, что мне стоит большого труда не дёрнуться, не отшатнуться. — А ты подумала, что будет, когда этот некто найдёт то, что ищет?