Дым отечества - Татьяна Апраксина

преснее — но все равно вкусное. Особенно, если ты можешь его пить и не бояться, что назовут сосунком. Бояться нечего. Шутник и остроумец получит в зубы, а там — будь что будет. Даже жалко, что эту причуду Дика окружающие тихо, с уважением принимают.

— Сэр Кристофер, мне нужно выйти поискать кое-кого. — В сущности, предупреждать и спрашивать позволения он не обязан, у него другая линия подчинения, но от вежливости еще никто не умер. — Переписчика.

— Да, конечно же, — кивает ему невысокий человек в строгом коричневом костюме с рыжими прорезями. — Приходите потом с найденным, если захотите — поговорим. Да, и вот еще что… — щурится он, — у меня нехорошие предчувствия. Предупредите, пожалуйста, штат, что возможно в ближайшие несколько дней у нас произойдут очередные странности.

— А на чем основаны ваши предчувствия, сэр Кристофер? — Хотя причина может быть только одна.

— Я сегодня поутру написал очередную уличную песенку. Кажется, прилипчивую.

— Адресат еще не вернулся. — Впрочем, у него и свита есть, и достаточно ретивая. Могут проявить эту свою ретивость. Точнее, попытаться. Ну что ж, это хорошо. Это, по крайней мере, забавно. — О чем на сей раз? О ком — известно заранее. Господин посол может писать сонеты, оды, пьесы… все что угодно он может писать, потому что он — поэт, один из лучших на островах, а значит, и в мире, о чем угодно может писать, потому что фантазия у него богатая, но вот если он пишет уличные песенки, то это обязательно о герцоге Ангулемском. А тот в долгу не остается. То неизвестные совершенно люди о стену посольского особняка аптекарскую склянку успокоительной настойки грохнут, так что через час и до самого утра кошачий концерт обеспечен, то что-нибудь посерьезнее случится. «Написать, что ли, — думает Дик, — тоже какие-нибудь куплеты про господина коннетабля? Я не сэр Кристофер, меня сразу в реку отправят, другим в назидание. Зато… зато забавно, и…»

Герцог Ангулемский как-то выделялся для Уайтни из всех прочих дворян Аурелии, а чем — Дик понять не мог.

— Ну как же… тема, можно сказать, пришла сама. Вчера. О правах на престол — и о глупых людях, которые неспособны увидеть, что у них происходит прямо перед глазами. — Посол мечтательно поднимает глаза к небу. — И если учитывать, что адресата вызвали в столицу — я думаю, он познакомится с этим образчиком уличного творчества не позже, чем через неделю. И если образчик ему не понравится, я решу, что в Аурелии вымерли знатоки и ценители.

— Думаете, его свита пропустила эту крысиную возню?

— Могла пропустить. У нас была фора — у нас убили человека. Но все равно, мы больше пробавлялись догадками, пока Людовик не дал нам в руки самый большой факт в этой истории. Дик кивает. Пропустила там свита или нет, а предупредить стоит. Выгоды для нас в убийстве господина коннетабля нет. С другой стороны, на сей раз нет и особого смысла во вмешательстве во внутренние дела Аурелии. Если король Людовик решит извести кузена, то тут ему и прямая угроза войной и всеми казнями египетскими не помеха. Может ли он? Дик не знал. Он знал, что говорили над ним,

вокруг него, пока он сидел в подвале. О списках с важного документа. Переписчику только один раз дали сделать копию с того самого пергамента, а потом он чиркал списки с копий и знать не знал, где оригинал. Но переписчик, его покровители, его девка, его приятели — это какой-никакой, а след. И нужно торопиться, пока этот след не простыл.

— Кстати, на вашем месте я бы сделал вот что, — говорит посол. — Я бы разбросал по городу немного денег, чтобы те, с кем вы уже поговорили, предупредили вас, если переписчиком заинтересуется кто-то еще.

— Я не так плохо соображаю, как может показаться по моему виду. — Дик сам не знает, что у него получилось — шутка, просьба отвязаться или наоборот…

— Тогда обидьтесь на меня. И сделайте мне какую-нибудь гадость, — без улыбки отвечает сэр Кристофер. И, подумав, добавляет. — Будьте добры.

— Не хочу. Самому бы кто сделал… — Может, тогда бы туман вокруг чуть разошелся? Поначалу, пока он мог ненавидеть Маллина и всех вокруг, было легче.

— Это предложение?

— Да, наверное.

— Ну что ж. Как сказал Агасфер Иисусу «Господи, я так люблю путешествовать»… считайте, что ваше предложение принято. Принято, так принято. Будем живы — поглядим. Переписчик должен был быть, обязательно должен был где-то быть: переписчики не лопухи, на пустырях не растут, а если их и находят в крапиве, то сначала приходится вырастить и выучить. А еще переписчики обычно ходят под чьей-то рукой, потому что одни и те же пальцы нож и перо держать не могут. То же дело, что и с настоящими ворами. Если ты умеешь срезать кошель, вытащить из рукава платок так, что самая бдительная кумушка не заметит, то драться, портить руки нельзя. Проще найти себе покровителя и делиться с ним добычей. Не так шикарно, зато надежно и безопасно. Значит, кто-то недели две назад нанял чьего-то человечка. А кто-то этому своему человечку нашел дельце. Хороших переписчиков в приречных кварталах всего-то трое или четверо. Можно для начала всех проверить. Как проверить? Просто. Предложить работу. Достаточно срочную, достаточно большую, за неплохие деньги. Для каждого по штуке. Есть у нас такие документы, и деньги найдем. Но сначала еще одно нужно сделать. Потому что посол послом, служба службой, но, чтобы эту службу играть — и о другом забывать не след.

— Такие дела, — говорит Ришар-армориканец Жаку-кривому, — такие дела. Жозеф не в кошелке, а в мешке, я не видел, но я отвечаю. И сейчас с девушками разговаривает обо всем, что сможет выдумать. Нам не обломилось — и повезло. Чей бы верх ни был, нам туда не надо.

— Хорошо, что пришел, — говорит Жак-кривой. Да, неплохо — иначе ему, интерес интересом, а пришлось бы входить в дело ради своего, ради здешних понятий о чести. Никакой чести у реки нет, не бывает, что бы ни сочиняли в песнях про гордых разбойников да верных воров. Не бывает. Бывает только щучий интерес. Позволь одного своего человечка схарчить, тут же всех сглодают. — Много на этом деле костей уже, я смотрю. Наши там и впрямь лишние. А с утра уже вертятся вокруг Жозефовой норы, словно там суку течную заперли. Мало стражи было…

— Думают, что оно там есть. А там нету.

— Так-таки нету? — улыбается Кривой.

— Так-таки нету. Если бы там так-таки было, я бы до самого Карнака бежал, не останавливаясь — и только там бы обернуться рискнул.

Кривой запускает пальцы в ухоженную намазанную душистым маслом бороду. Борода — предмет его особой заботы. После дел шайки, конечно, а то выщипали бы ему уже ее, волосок по волоску, другие. Соображает. С виду медведь, да и по натуре медведь — вроде увалень, лохматая туша, шерсть клочьями, а как шевельнется, так не успеешь даже понять, что это вот у него, у лохматого, такие когти, такая быстрота… Гладит бороду, смотрит на Ришара-армориканца, Ришара, сына нотариуса, грамотного, сытого, да с малолетства нечистого на руку, который, прежде чем поумнел, все отцовское добро по ветру пустил, мать в гроб свел, долгов наделал, едва на нож надет не оказался. Едва. Удержался, начал думать, вертеться, находить выгоды для себя и других, в общем, к семнадцати годам оказался разумным, своим парнем, с таким полезно иметь дело. Думает Кривой, что надо за

Ришаром присмотреть, не решил ли он все себе скрысить, приставить человечка надо — но непохоже, непохоже. Парень больше руки сам в огонь за каштанами не сует. Если других не подбивает — значит, нечего соваться в хибару Жозефа.

— А делать что будешь? Жозеф ведь тебя видал — и вряд ли промолчит.

— А что я? — скалится Ришар, — Ничего не видел, ничего не слышал, в подвале сидел, рассказать мне нечего, меня самого спрашивали. А совсем за бока меня брать — это ж я сколько секретов выболтаю… и чьих. Кривой в очередной раз поскреб в ненаглядной своей бороде… и обнаружил там жирную вошь. Трое переписчиков работу взяли, а четвертый, тот, с которого Пьеркин-маленький долю тянул — нет. Никак нельзя, объяснил Пьеркин. На этой неделе — никак. Маленький суетился, облизывался на золотой, клялся Гробом Господним, приплясывал и просил заходить через недельку, после воскресенья, тогда непременно и с нашим почтением. Но только после воскресенья. Уехал переписчик. В Лютецию хворого папашу в монастырскую лечебницу пристроить. Куда как вовремя, с этим пожаром-то. Вот-вот вернется, и сразу за работу примется. Будь на месте Уайтни кто другой, Пьеркин бы на денежку покусился, пожалуй.

Руки у него аж зудели. Но все знают, под кем Ришар-армориканец ходит. Он и сам с зубам, а если пожалуется, так и вовсе нехорошо выйдет. В Лютецию, значит. Отца, значит. Не знал, что он у тебя с севера. Грех невелик, я и сам-то… Орлеан — город щедрый. Но не такой щедрый, чтобы деньги вперед давать. Вернется, дай знать.

— С севера, с севера. Вот тут как раз с попутным ветром весточку прислали, помирать папаша-то собрался, погорелец… — хихикал Пьеркин, а на монету смотрел, словно прощался. Не особо верил, что когда-нибудь с ней еще встретится. Значит, не ждал своего переписчика назад.