Жуковский - Михаил Арлазоров

Много лет мечтал Николай Егорович подняться в воздух. Но разве это сделаешь в Москве, где у профессора так много знакомых? Вдруг ему станет в полете страшно, и невольные зрители начнут смеяться? Как все самолюбивые люди, Жуковский больше всего боялся оказаться смешным. Но здесь, в Париже, Иное дело. Вокруг огромная масса людей, не знающих друг друга, он лишь скромная частичка этой многотысячной разноязычной толпы.

Страшновато? Разумеется! Он уже не мальчик. Ему пятьдесят три года. Пятьдесят три! А ведь именно столько же было Менделееву, когда воздушный шар «Русский» пробил плотный слой облаков, унося Дмитрия Ивановича для наблюдения солнечного затмения 1887 года.

— Прошу вас, мосье! — служитель вежливо обрывает сомнения.

Минута — и корзина заколыхалась под ногами. Шар начал медленно подниматься, удерживаемый тонким, но прочным тросом. Жуковский подошел к борту корзины и стал смотреть туда, где, сливаясь с Парижем, разметнулась широкая панорама выставочного городка.

Вечерело. Последние зайчики солнечных лучей спорхнули с купола Нотр-Дам де Пари. Сумерки становились все гуще. Париж медленно погружался во мрак. И вдруг беззвучным взрывом всплеснулось под ногами море электрических огней. Освещенный «русским светом», Париж словно салютовал полководцу авиации, первый и последний раз поднявшемуся в воздух.

Виконты и воротилы

Осматривая выставку, стараясь не упустить ничего интересного из ее многочисленных экспонатов, Николай Егорович не забывал и другой цели своего приезда во Францию. Воспользовавшись тем, что в Париж хлынуло множество людей самых разнообразных профессий, французские ученые решили провести ряд международных конгрессов. Автомобилисты и археологи, пчеловоды и альпинисты, зубные врачи и электрики, геологи и нумизматы, химики и противники рабства, ботаники и вегетарианцы — более ста различных собраний возникло в связи с выставкой. Любители воздухоплавания. (Жуковский был в их числе) также занялись обсуждением своих некоторых дел и задач.

Николай Егорович — делегат Всемирного воздухоплавательного конгресса. Он внимательно слушает те речи, которые так талантливо и страстно произносят красноречивые французы. Речи хороши, слов нет, но по форме, а, увы, не по содержанию. Добродушно, с лукавыми интонациями описывает Жуковский свои впечатления. «С теоретической стороны конгресс представляет собой не особенную силу, — пишет он матери, — но с демонстративной он обставлен особенно эффектно». И действительно, устроители конгресса не скупились на пышные краски. Взлетали фейерверочные ракеты, вспыхивали огни гигантской иллюминации. Где-где, а в Париже умели встретить приезжих так, чтобы ошеломить и заставить запомнить увиденное на всю жизнь.

В Венсенском лесу состязались на дальность полета аэростаты. Тридцать один шар отправили ввысь, и как отправили! Возрождая времена рыцарских турниров, герольд кричал в трубу:

— Отъезд виконта де Ронвил, флаги — красный и синий с белым!

Вслед за аэростатами неслись пробки шампанского. Вымуштрованные лакеи бесшумно двигались позади гостей, пополняя бокалы с вином.

Все это скорее напоминало концерт под открытым небом, нежели те Собрания научных работников, к которым привык у себя на родине Жуковский. Вот почему так насмешлива его реплика в письме к матери: «Аэроклуб состоит из виконтов и графов, которые вместо чем заниматься политикой пустились на автомобильный и воздухоплавательный спорт».

С группой делегатов конгресса Жуковский осмотрел знаменитый Медонский воздухоплавательный парк, посокрушался, что с ним нет петербургских воздухоплавателей А. М. Кованько и М. М. Поморцева, побеседовал с коллегами и возвратился в Россию твердо уверенный, что у себя на родине можно достичь отнюдь не меньшего, нежели успели здесь, во Франции, поспешившей объявить себя родиной авиации.

Покидая Париж, Жуковский и. не подозревал, что через несколько лет после конгресса на его пути встретится свой, русский «виконт», возгоревший страстью к научным открытиям. Человек этот не мог похвалиться длинной родословной, но зато капитал, которым он обладал, делал молодого дельца посильнее любых баронов и графов. Дмитрий Павлович Рябушинский, сын одного из крупнейших финансовых воротил России, пожелал построить аэроплан.

Рябушинского Жуковский знал давно. Еще в 1872 году, одновременно с началом педагогической работы в Техническом училище, Николай Егорович приступил к преподаванию в Московской практической академии коммерческих наук. Там он и познакомился со студентом Рябушинским. У Рябушинского было отличное чутье, умение угадывать людей, без которых не устроишь настоящего дела. Разумеется, этому дельцу с размахом, соответствующим его капиталам, не могла не броситься в глаза исключительная эрудиция Жуковского.

— Не пристало России плестись в хвосте! — так начал он свою беседу с профессором.

Матерый финансовый волк без труда угадывал человеческие слабости. Он быстро понял великий интерес Жуковского к воздушным делам, а разглядев в нем подлинную страсть ученого и патриота, тотчас же решил спекульнуть на этих чувствах.

Но, вопреки ожиданиям Рябушинского, Николай Егорович счел его идею преждевременной. Вместо самолета он предложил богатому купцу и фабриканту построить аэродинамический институт. Тут уж в роли знатока человеческих сердец выступил Жуковский. Рябушинскому не могло не импонировать, что таких институтов нет еще ни в одном государстве Европы, а желание прославиться в науке владело им неотступно.

Новое научное учреждение требовало громадных средств. Но не Рябушинскому было думать о деньгах. Он предоставил Жуковскому необходимые суммы, и Николай Егорович, призвав на помощь наиболее талантливых из числа своих учеников, такой институт построил.

За организацию института в Кучино Жуковский взялся, будучи уже зрелым человеком, опытнейшим исследователем с всемирно известным именем. Он не мог не понимать, с кем его столкнула судьба, но что остается делать?

Не день и не два размышлял о судьбах русской науки Жуковский. В памяти оживали беседы с Менделеевым, Столетовым, Бредихиным, Крыловым, Тимирязевым. И, вероятно, многое из пережитого и передуманного вылилось в страстную речь «О взаимовлиянии науки и техники», произнесенную 15 декабря 1902 года на торжественном заседании Политехнического общества.

Не ищите эту речь в собраниях сочинений Жуковского. Совсем недавно извлеченная из архивов научными сотрудниками ЦАГИ, она еще не успела увидеть свет. Ее текст приводится здесь лишь с очень незначительными сокращениями. «Из хорошей песни слова не выкинешь», так и с этой речью.