Седьмой Совершенный - Самид Агаев

— Почему они хотят убить тебя?

Имран улыбнулся.

— Пока ты этого не знаешь, я могу быть спокоен за твою жизнь.

— Тогда возьми нас с собой, мы больше не можем жить впроголодь. Мы живем хуже нищих. Те хоть могут попросить милостыню.

— Женщина, — сказал Имран, — не гневи Бога. Если у тебя есть дом, то всегда найдется щепотка зерна. А в дороге нужно платить за все: за кров, еду, покровительство. Я не смогу прокормить вас. Кроме того, взяв вас с собой, я сделаю нас сообщниками, и тогда они убьют всех, у них не останется выбора.

— Куда ты пойдешь? — спросила жена.

— Если меня будут спрашивать, скажи, что я отправился в хадж, — ответил Имран.

Он поднялся и, держа кораблик двумя пальцами за мачту, отправился искать дочь.

Имран ушел из дома затемно, чтобы до полудня спуститься в долину и оказаться на оживленной караванной тропе, ведущей в Марракеш. Ему было стыдно в этом признаться, но он почувствовал облегчение, оставив за спиной стены дома. Все оказалось совсем не так, как он себе представлял, находясь в разлуке. Дети выросли и совершенно не нуждались в нем, особенно старший сын. Имран все прекрасно понимал, — против природы и времени ничего не сделаешь, — тем не менее, он испытывал глупейшее чувство обиды оттого, что столько душевных сил было отдано страданию. Но хуже было с женой: когда-то его разлучили с родным телом, а вернувшись, он не нашел его. И не только потому, что отвык. Фарида говорила чужим голосом, двигалась иначе и, наконец, от нее пахло по-другому. Она стала чужой, и самого себя Имран чувствовал чужаком в семье. Эта мысль была настолько дикой, что его бы подняли на смех, скажи он об этом вслух, но это было так. Он чувствовал.

В Марракеше Имран хотел присоединиться к каравану паломников, отправляющемуся в хадж к святым местам в Мекке и Медине, но, наслушавшись разговоров о бесчинствах, творимых бедуинами в пути, передумал. Рассказывали, что последний караван при возвращении испытывал такой недостаток воды в пустыне, что люди были вынуждены пить собственную мочу. А недавно вернулись домой паломники, ушедшие в хадж несколько лет назад. Все это время они провели в плену у бедуинов племени бану Хафаджа, где пасли овец, их, освободили войска наместника Куфы, но когда они вернулись домой, оказалось, что жены их повыходили замуж, а имущество было поделено между родственниками. Имран отправился в Танжер, чтобы сесть на корабль и совершить морское путешествие.

Путь его лежал в Багдад, ибо Имран совершенно справедливо рассудил, что враг его врага лучшая защита.

Мы не будем описывать долгий, полный опасностей и лишений путь Имрана, скажем только, что через два месяца он вошел в Багдад через Сирийские ворота. Была пятница, и народ повсюду стекался к соборным мечетям на пятничное богослужение. Во времена халифа ал-Муктадира, о которых сейчас идет наш рассказ, в Багдаде их было пять. Увлекаемый людским течением, Имран некоторое время двигался вместе со всеми. Затем из любопытства спросил у группы набожных людей, не прекращавших перебирать четки во время ходьбы.

— Куда идете, почтенные?

— В пятничную мечеть ар-Русафа, — был ответ.

Имран хотел, было последовать за ними, но вдруг вспомнил Ходжу Кахмаса и загрустил.

Смахнув слезу, он выбрался из толпы и зашагал прочь; пошел по улице Дарб ас-саккаин[101] свернул на улицу ал-Бухарийа,[102] вышел на набережную, через каменный мост Кантара ал-Аббас перебрался на другую сторону реки, где он заметил вывески, говорящие о заведениях, к которым у него после долгой дороги лежала душа.

Корабль, причаленный к набережной, назывался «Посейдон». Имран с любопытством оглядывал его, проходя мимо, но до его обоняния донесся запах жареной рыбы и он ступил на сходни. Шхуна была двухпалубной. Имран сообразил, что если в этом заведении подают вино, то на нижней палубе, подальше от взглядов святош. Вода Тигра в то время была чистой, сидя у открытого окна он крошил в воду хлеб, кормя рыб. Он заказал креветок, жареных на углях и маленький кувшин белого вина. Когда, закончив трапезу и расплатившись, он направился к выходу, подавальщик, тронув его за плечо, сказал:

— Господин, вот тот человек говорит, что ты должен за него заплатить. Имран с изумлением обернулся.

— Который? — спросил он.

Подавальщик указал на человека сидевшего к нему спиной.

Повелитель правоверных, халиф ал-Муктадир, был человеком невысокого роста; белокожий, коренастый, красивый, несмотря на, маленькие глаза и рыжие волосы. На престол он взошел в тринадцать лет и очень этому был рад, так как избавился от обязанности учить уроки. В детстве отец застал его раздающим сверстникам гроздья винограда. Этого было достаточно, чтобы вынести ему смертный приговор, так как, по мнению ал-Муктафи, маленький наследник, имеющий такое свойство характера, повзрослев, должен был растранжирить государственную казну. Но отец пожалел его.

Халифом он стал в 295 году[103] усилиями вазира ал-Аббаса, который действовал так, послушавшись совета министра ал-Фурата. Коронация ал-Муктадира была незаконной из-за его несовершеннолетия, но законный наследник ал-Мутазза был слишком умен, чтобы придворные допустили его на трон. Главный кади Багдада был казнен из-за того, что отказался присягнуть на верность незаконному правителю.

Но это мало что изменило.

Али ибн ал-Фурат, один из четырех главных министров, был очень умным человеком. Когда встал вопрос о престолонаследии, он рассуждал примерно так: не стоит, делать халифом того, кто знает дом одного, имение другого и сад третьего; того, кто общается с людьми, знаком с жизнью, кого жизненный опыт сделал проницательным человеком, поэтому он рекомендовал ал-Муктадира. Но даже хитроумный ал-Фурат, хорошо знакомый с уловками чиновничьего ремесла тут просчитался, ибо мать халифа, греческая рабыня по имени Ша'аб стала энергично вмешиваться в управление халифатом. Смещала и назначала на посты людей по своему усмотрению и опережала всех в разграблении государственной казны.

События, о которых идет речь, происходили в конце 299 года.[104] В меджлисе, кроме халифа ал-Муктадира, находились: Госпожа, мать халифа, сидевшая за занавесом; вазиры Али ибн Иса и Али ибн ал-Фурат, в прошлом друзья, а ныне соперники; Абу-л-Хасан, глава дивана тайной службы, а также хаджиб ал-худжаб Наср ал-Кушури. Халиф уже устал от дел и церемоний. Он ерзал на троне, всем своим видом выражая нетерпение. К тому же в гареме его ждал евнух Мунис, у которого ал-Мухтадир проходил курс лечения. Но эмир верующих боялся своей матери, и покорно ждал, когда вазиры выслушают и утвердят людей, которых Госпожа желала видеть при дворе.

Секретарь, а это был евнух-негр Муфлих ал-Асвад, заведующий личной перепиской халифа, опустил затекшую руку. Вазиры переглянулись и одновременно пожали плечами.

— А что означает это странное выражение на лицах наших вазиров? — спросила из-за занавески госпожа. Она ни к кому не обращалась, но халиф быстро ответил:

— Это означает, что они согласны. Это хорошо. Прием закончен, все свободны.

— Интересно, — вполголоса спросил ал-Фурат у Али ибн Иса, когда они оказались за дверью, — сколько она потребовала за должности?

Но Али ибн Иса не поддержал эту скользкую тему. Он повернулся к ал-Фурату спиной и, сделав знак Абу-л-Хасану, направился к выходу. Наблюдавший эту сцену глава дивана тайной службы вздохнул и последовал за вазиром.

Али ибн Иса был человеком нелюбезным в обращении, а подчас даже грубым. Совсем недавно во время официальной аудиенции он так накричал на известного филолога ал-Ахфаша, что у того свет померк в глазах, и он, не снеся оскорбления, умер от разрыва сердца. Грубость вазира по отношению к ал-Фурату создавала лишние проблемы для Абу-л-Хасана, так как будучи подчиненным Али ибн Иса, он невольно оказывался противником влиятельного и хитроумного ал-Фурата. А ссориться с ним Абу-л-Хасану не хотелось.

Подошел хаджиб и, обращаясь к ал-Фурату, сказал:

— Господин, эмир верующих велит тебе вернуться.

Ал-Фурат усмехнулся. Али ибн Иса был уже довольно далеко, но слух у него был отменный. По тому, как замедлился его шаг, Абу-л-Хасан понял, что тот все услышал.

Абу-л-Хасан почтительно поклонился, ал-Фурату, прежде чем повернуться к нему спиной, и двинулся за своим начальником.

— Ты видел? — спросил Али ибн Иса, когда они прибыли к нему домой. Абу-л-Хасан кивнул.

— Все больше и больше власти забирает, подлец. А ведь когда-то министром я его сделал.

Абу-л-Хасан хотел сказать, что место вазира ал-Фурат занял по наследству, сменив своего брата, но вовремя сдержался. Вместо этого он сказал:

— Может, ничего особенного?

— Как же, — с горечью возразил вазир, — я ухожу, а его зовут обратно. Значит, от меня что-то скрывают. Ох, не нравится мне это.