Иван Болотников Кн.1 - Валерий Замыслов

Старик опустился на землю и устало улыбнулся подошедшему Болотникову.

— Умаялся, сынок. Ладно еще матка попалась смирная. Вижу — и тебе от пчел досталось, родимый. Вон глаза-то заплыли как у басурмана.

— Неприветливо твои пчелы гостей встречают.

— У нас всякое случается. Пчела, как и человек, любит ласку и добрую руку. У меня намедни пчелы крепонько княжьего пятидесятника Мамона покусали. Ну и поделом ему, ворогу! Да ты не серчай, Иванка. У тебя душа не чёрная. Ступай-ка к озерцу. Там сорви подорожник да приложи к лицу. Пользительная трава. А я покуда передохну.

Озерцо — недалеко от черемушника, густо заросшее хвощом и ракитником. Болотникову это место знакомо. За озерцом версты на три тянулся кудрявый березняк с осинником, куда нередко в бабье лето наведывался Иванка со своими молодыми дружками за белыми и «поповскими» груздями для зимней солонины. Груздь — царь грибной! И в посты и в праздники — почетное место ему на столе.

Иванка через густые заросли ракитника вышел к озерцу, вступил на низкий берег, густо усыпанный диким клевером, мятликом и подорожником, наклонился, чтобы набрать пользительной травы, да так вдруг и застыл.

Неподалеку под ракитовым кустом замерла гибкая, статная девушка с самострелом. Она в домотканом голубом сарафане с медными застежками и берестяных лапотках на ногах.

Девушка ловко и быстро вытянула стрелу из колчана, вложила в самострел, натянула тетиву.

«Ну и денек мне нонче выдался! Еще только недоставало от лесовицы погибнуть», — пронеслось в голове Болотникова. Видимо, не зря на селе пронесся слух, что появилась в вотчинном бору ведьма-лесовица, которая чародейство ведает и каждого встречного жизни лишает.

Иванка разогнулся, промолвил:

— Опусти самострел. Худа тебе не желаю. Да и не велика честь в безоружного стрелой кидать.

— Кто ты и зачем сюда явился? — строго спросила лесовица, тряхнув тяжелой золотистой косой, туго перехваченной розовой шелковой лентой.

— Обычая не знаешь, девушка. Прежде чем выспрашивать да стрелой кидать — в гости позови, напои, накорми, а потом и вестей расспроси. Так уж издревле на Руси заведено, — проговорил Иванка, ведая, что хлеб-соль разбойника смиряет.

— В лесу гостя нелегко распознать. Сюда всякий люд забредает — и с добром и лихом, — не опуская самострела, холодно ответила лесовица.

В это время из черемушника раздалось:

— Эгей, Иванка! Где ты там запропастился? Айда в избу-у.

— Иду, Семеныч! — отозвался Болотников и погрозил пальцем лесовице. — Да кинь же ты свой самострел! А не то бортника позову.

И на диво молодому страднику лесовица послушалась. Она мягко опустила тетиву, вложила стрелу в колчан, вновь глянула на распухшее лицо парня и вдруг звонко рассмеялась.

Болотников недоуменно пожал плечами. Чудная какая-то. Да и не ведьма она вовсе.

— Придешь к бортнику — поклонись ему в ноги, а не то стоять бы тебе здесь до всенощной, покуда праведное слово не вымолвил, — улыбаясь, проговорила девушка и, шагнув навстречу парню, добавила: — Теперь я тебя ведаю. Из Богородского села на заимку пришел. А звать тебя — Иванка Болотников, сын Исаев.

«Видимо, и впрямь ведьма», — снова пронеслось в голове Иванки.

Не дождавшись крестьянского сына, к озеру вышел с роевней старик. Увидел Василису, спросил:

— Ты чего здесь, дочка?

— Тебя искала, дедушка. Да вот на озерце его повстречала.

— И как тебя только угораздило. Завсегда ты на людей попадаешь. Ох, не к добру это, Василиса, — проворчал бортник.

— А может, и к добру, отец. Спас ты меня, Матвей Семеныч. Ну и строга у тебя дочка. Однако ты хитер. Намедни был у нас в гостях, а о дочке не обмолвился. Пошто таишься? — промолвил Иванка, прикладывая подорожник к щеке.

Возвращаясь на заимку и держа перед собой закрытую роевню, бортник пояснил:

— Обет Василисе дал, чтобы о ней никому ни гу-гу. И Пахому запретил о том сказывать. Беглая она. Отца с матерью приказчик Василия Шуйского загубил, а сиротка вот у меня оказалась. Так что не серчай, родимый.

Когда пришли в избушку, Иванка показал на поклажу.

— Здесь в мешке мука, а в сундучке — порядные да кабальные грамотки. Федьке Берсеню твоему — гостинец.

Дед Матвей Изумленно глянул на Болотникова, опустился на лавку и, покачивая бородой, протянул:

— Ну, парень, ты и хват! Как же ты экое дело справил?

Иванка рассказал. Бортник отослал Василису на дозорную ель и отомкнул крышку на железном сундучке.

— Вот куда наша нужда запрятана. Здесь где-нибудь и моя порядная грамотка лежит, — сказал старик, разглядывая бумажные столбцы.

Болотников опрокинул сундучок и вытряхнул грамотки на пол. Отыскал порядную отца, развернул и прочел вслух.

«Се я Исайка Болотников сын Парфенов даю на себя запись в том, что порядился я за господина и князя Ондрея Ондреевича Телятевского в вотчинное село Богородское. А взял я от князя на подмогу три рубля, две гривны да один алтын. И взял льготы на два года — на князя дани не давать и на изделье не ходить. А за ту подмогу и за льготу поля мне распахати, огородите, избу, хлев да мыльню срубити. И как пройдут те льготные годы, давати мне Исайке на князя оброку по рублю московскому на год, и на дело господское ходите… А не отживу я тех льготных двух годов и поле не расчищу да пойду вон, то мне подмогу отдать по сей записи приказчику княжьему.

А запись писал крестьянин Исайка Болотников сын Парфенов лета 7075 ноября в 23 день».

— Надеялся Исаюшка два года просидеть, да так и пришлось ему до седых волос на княжьей земле в страдниках ходить. Вот так и мне довелось, Иванка, — вздохнул бортник. — Велик ли долг нонче у Исая?

— Велик. Около десяти рублев. Теперь вовек нам с князем не рассчитаться.

— По всей вотчине так, родимый. Не вернешь былой волюшки. Одно мужику остается — либо на погост, либо княжий кнут терпеть.

— Пошто в хомуте жить, отец? Какими заклепками не замыкай коня, он все рвется на волю. Так и человек.

— Берсень, вон, от хомута избавился нонче, а все едино по землице-матушке тоскует. Не сладко ему в бегах с ватагой. Теперь, чу, в степи собрался. Нонче в его артели два десятка наших мужиков обитается.

— Мамон по лесу ватагу ищет. Упредить бы надо Федьку.

— О том я ведаю. Не сыскать пятидесятнику ватаги. Надежно мужики укрылись.

Иванка разыскал Матвею порядную, протянул старику.

— Грамоте не горазд, родимый. Ты поищи — здесь еще одна порядная должна быть. А я покуда Федору знак дам. Воочию атаман убедится — спалим грамотки. Ох и побегает теперь приказчик. Быть грозе в селе вотчинном…

Глава 3

 Митрий Капуста

Как-то вскоре после сева приказчик Калистрат привел Семейку Назарьева к черной покосившейся избенке.

— Вот те новые хоромы. Живи с богом, сердешный.

И с тем ушел. Глянул Семейка на убогую избенку, тяжело вздохнул и присел на завалинку. Ох, какие плохонькие «хоромы» достались. Венец сгнил, крыша прохудилась, а поветь и вовсе развалилась.

Ютился здесь недавно княжий старожилец Евсейка Богданов. Нужда довела Евсейку, боярщина замаяла. Сбежал темной ночью с женой и тремя сыновьями из вотчины, не заплатив приказчику за пожилое.

В былые годы мужики из села после сева в бега не подавались. Своих трудов жалко было, да и надежды на урожай после второго спаса питали. Вдруг господь бог окажет милость свою и ниспошлет сеятелю невиданного хлеба — четей по двадцать с десятины. Тогда и с князем сполна рассчитаешься, и в избе своей до следующего покрова достаток. Живи не тужи, когда хлебушек в сусеке.

А нонче все едино бегут. Изверились мужики в хлебное чудо, да и приказчик все пуще лютует. Что ни год — то голодней. Вот и сошел старожилец Евсейка Богданов из вотчины.

Взял Семейка после приказчиковой «милости» топор да слюдяной фонарь с восковой свечой, спустился в подполье и, простукав прогнивший венец, решил, что проку жить в такой избенке мало. Надо новый сруб возводить.

Пришлось снова идти к приказчику за подмогой. Калистрат Егорович позволил сделать вырубку в княжьем лесу, а за эту услугу попросил мужика «малость» покосить для него травы в страду сенокосную. Знал Семейка, что по такой милости мужики меньше недели на приказчика не косили, да пришлось согласиться. Уж такова доля мужичья. Сколько кобыле ни прыгать, а быть в хомуте.

Закладывал новую избу Семейка Назарьев по издревле заведенному обычаю. Вначале срубил первый венец, а затем выкопал ямы стояков. Наскрёб в сусеке с полчети жита и рассыпал его по ямам, чтобы бог дал житье доброе.

А когда над селом легла глухая ночь, Семейка принёс к постройке икону Николая-чудотворца, свечу восковую, четыре полных чарки с водой и четыре ломтя хлеба. Обратившись лицом к чернеющим куполам Ильи Пророка, крестьянин усердно помолился богу, трижды облобызал икону с угодником и, бормоча молитву, спустил в ямы чарки с водой, прикрыв их горбушками хлеба.