Нейтральной полосы нет - Евгения Леваковская

Сейчас Валя Зотова попросилась на смену мужу, на работу в милицию. Это уже не первый такой случай. Валю приняли, аттестовали, направили в школу. Она носит форму. Ох, как гордо она ее носит!

— Я каждый день специально прохожу мимо домов, где живут эти люди. Я всегда смотрю на их окна, — говорила Корнееву Валя.

Вот уж не думал Михаил Сергеевич, что за считанные дни может так измениться человек. Смешно сказать, что двадцатилетняя женщина постарела. Валя даже не похудела, но у нее обострились черты лица, в чем-то изменилась — а может быть, это от формы, от погон? — походка. Жестко, круто шла она сейчас по жизни. За двоих шла.

Закончив свой двадцатиминутный перекур, Корнеев подумал, что непременно надо посмотреть эту Волкову. У Бораненкова интуиция? Конечно, интуиция. Только она, эта интуиция, к человеку без опыта вряд ли придет.

Итак, Раиса Васильевна Волкова, год поставили условно, пятидесятый. Можно еще пометить «Инна».

Дан в Москву запрос. Просил к утру. На проводе поворчали, но безотказно. Колосовским делом управление интересовалось. Чтоб маленько поразвлечься, соединился с Копыловым. У того завершалось дело «странного вора».

— Ну как там у вас? — спросил Корнеев. — Обвинительное на своего дурака составил?

— Составил, — сказал Копылов. — Надоел он мне до умопомрачения, а куда деваться, как бабка скажет? На одно пальто так и не сыскали владельца, а он, подлец, забыл, где взял. А вас, между прочим, завтра, кажется, Чельцов на ковер вызывает, давайте набирайте там что-нибудь.

— Наберем. Один уж том, считай, набрали, без дела не сидим, бумажками обрастаем, — невозмутимо ответствовал Корнеев.

Сонливость с него как рукой сняло. Вызов «на ковер» к заместителю начальника управления безусловно обещал полновесную выдачу дельных советов. Чельцов недаром тридцать лет в управлении и прошел долгий путь от районного оперуполномоченного до генерал-майора милиции. Советы будут. Но вначале последует печальное, точными формулировками обрамленное утверждение того факта, что девять дней господа сыщики собак гоняют, сло́ны продают, а преступник гуляет себе на свободе.

— Я пошел спать, — сказал Корнеев. — Завтра с утра опять по клубам.

Он посмотрел на часы: позвонить, сказать Вадиму, что в белокаменной по них соскучились? А зачем? Только настроение испортишь. В том, что Лобач часы зря не сидит, сомневаться не приходилось. А может, он и спит. Корнеев не стал звонить.

Но Вадим не спал. В ушах мельтешили обрывки бесед с людьми об одном и том же, об одном и том же… Директор ресторана, где был в день ограбления банкет, официантки, гардеробщица… Нет, день был теплый, ни одного посетителя в плаще не было. Из окна ресторана дом Вознесенского виден, но ни одно окно не просматривается, Вадим сам проверил.

Домработница Вознесенских от беседы к беседе заметно приободрялась. Помня ее истеричный перепуг первого дня, Вадим умышленно приглашал ее не на допрос, а на беседу, название же документа ее не беспокоило. В памяти ее постепенно всплыли кое-какие подробности, но хотя эта тупая баба не вызывала в Вадиме чувства симпатии, он по-прежнему был уверен, что она не врет. Да она и не путалась, хотя к одним и тем же деталям он возвращался неожиданно и с разных позиций.

Ей предъявляли на опознание оружие — пистолеты системы «ТТ», пистолет Макарова, револьвер системы «наган». Вроде бы наиболее похожим показался «ТТ». Однако Заварина более или менее уверенно сказала, что оружие преступника имело грани на стволе («на стаканах такие бывают»), а ствол был вроде немного потоньше, чем у «ТТ». («Он как пистолет вынул, я обомлела, только на пистолет и смотрела. Он в карман его положил, так я на карман смотрела…»)

Трудно, конечно, было рассчитывать, что перепуганная баба со столь мощным интеллектом, сроду не державшая в руках оружия, даст точное описание, но все же…

Вадим пометил на завтра: «Предъявить вальтер, браунинг». Подумав, приписал: «стартовый пистолет». На женщин и его бы хватило, а преступник знал, кто встретит его в доме.

Вадим был один. Максимально отрешившись, он, как чужие документы, перечитывал свои протоколы, когда из Москвы, почему-то по его телефону, пришел ответ на запрос Корнеева на Владимира Скребнева. Никакой компры на Скребнева не было, а кроме того, бедный Скребнев погиб в мае месяце сего года, будучи пассажиром в коляске мотоцикла. Видно, Корнеев кого-то, как ему показалось, подходящего, зацепил, да оборвалась ниточка…

Вадим посмотрел на часы: уже одиннадцать. Скорее заказать Москву, пока Галя спать не легла. Бабаян позвонил ей, конечно, сказал, что Вадим задерживается в области, но от этого ей не легче. Опять погорел общий отпуск. Бедные их жены! Только подумать — вечная война, вечный фронт!

Вадим заказал разговор, подошел к окну, распахнул рамы. В комнату вошла немыслимая в Москве тишина. Городок спит. Высокое над ним стояло небо, чистые светились звезды. Вадима вдруг взяла за душу почти физическая тоска, так захотелось ему увидеть под черным южным небом ночное море с лунным Млечным Путем на воде. Еле светится горизонт, и кажется, что огромное море выше земли. Оно пахнет йодом, дышит теплым туманом. Вадим с Галей сидят на пустом пляже у самой кромки прибоя, но прибоя нет, только чуть слышно шелестят-звенят под волной мелкие камешки. Галя в сарафанчике. Вадим прикрыл ее курткой, обнял. Она согрелась и молчит.

Так было, когда они поженились. В их первый медовый год. А познакомились они — не всякому так удается! — на парашютной вышке. Оба увлекались парашютным спортом, оба неплохо прыгали. Потом уже не с вышки, а с самолета по команде: «Пошел!»

Вадим понял, что любит Галю, когда она впервые прыгнула при нем, и он смертельно, до дрожи испугался.

Кажется, целую вечность он ждал ее на земле. Ему казалось, что эта крохотная на синем небе под белым куполом фигурка никогда не приземлится. А когда Галя все-таки приземлилась, он ни с того ни с сего, совершенно неуместно, принародно, бросился бежать к ней через все поле, и с этого все началось.

Теперь Галя уже врач, со стажем, с авторитетом. И Маринка уже большая — «краковская колбаса», «русская некрасавица». А он изо дня в день стоит лицом к лицу с человеческим отребьем, и это становится иногда тяжело. Недаром к сорока годам следователь нередко расстается со своей работой.

Ах, как им с Галей хотелось — если это вообще возможно — пережить еще раз и море, и шелест гальки, и густую влажную тьму! И опять — нет.

Раздался звонок. Галя тотчас отозвалась, и голос ее, измененный расстоянием, был совершенно похож на голос той, молодой Гали.

Ну конечно, она была в курсе и сумела — как всегда умела — сделать так, что трудное начало разговора не стало трудным.

— Но ты же приедешь? — сказала Галя. — До нашего отъезда ты неужели не приедешь? Неужели мы тебя до отпуска и не увидим?

— Клянусь, приеду, Галочка! Между сутками двадцать пятый час найду и приеду.

Потом Галя рассказала что-то непонятное про Никиту. Сказала — ей очень хочется, чтоб Вадим приехал, с Никитой поговорил.

— Влюбился он, что ли? — переспросил удивленный Вадим. — Так, во-первых, пора, а во-вторых, дело житейское.

— Я житейские дела не хуже тебя знаю, я врач. А тут и тетка Ира говорит…

— Галка, не бойся, Галочка, — ясным голосом, скрывая смех, сказал Вадим, — Никита ж не дурак, Я приеду, все мы выясним. Поцелуй Маринку. А при чем тут тетка Ира?

— Да была она там, на этой даче, с которой компас украли.

И только помянула она дачу с компасом, как Вадиму вспомнился не столько мимолетный разговор с братом в электричке, сколько легкое, намеком, ощущение тревоги, с которым вспоминался ему этот разговор в день, когда он ехал на первую встречу с Карунным. Что-то там было, что-то его уже тогда зацепило.

Но потом был Карунный, потом Колосовск. Никита тоже не сидел без дела.

«Ну ничего. Женщины, похоже, заняли круговую оборону», — успокоил себя Вадим.

А что он мог сделать сейчас, кроме как приказать себе успокоиться и заниматься только своим делом?

Вот так и получается. Галя опять едет одна, до Никиты руки не доходят, и где ты, двадцать пятый в сутках час, и запасные нервные клетки?

Кончился разговор, Москва отключилась, ушла далеко-далеко, опять небывалая, прошлого века тишина сомкнулась вокруг Вадима. Он ощутил ее вдруг и остро. И подумал, что людям, постоянно обладавшим благом тишины, наверно, жилось и работалось легче. Впрочем… Все мы безжалостно не замечаем, не ценим именно простые блага.

В незапертую дверь без стука вошел Корнеев.

— С позволения сказать, пожрать нечего? — спросил он устало.

Вадим выложил на стол початую коробку килек, половину булки, поставил чайник с холодным чаем.

— Может, потерпишь, подогрею? — спросил он, глядя в серое лицо Корнеева.