Человек воды - Джон Ирвинг

Он выглядел благодарным, но страшно сконфуженным и лишь пробормотал:

— Пожалуйста, в туалет… — указывая своим костлявым запястьем в направлении кабинета Виньерона. Сквозь расплывшееся по рубашке, как по промокашке, пятно я разглядел очертания непонятного мешочка и шланга. — Черт бы побрал эту штуковину! Она постоянно проливается, — сообщил он мне, пока я торопливо переправлял его к сестре, которая уже соскользнула со своего шарнирного стула.

— О, мистер Кробби! — воскликнула она недовольно, выдергивая старика из моих рук, как если бы он был надувной куклой.

Она потащила его по длинному коридору, раздраженно сделав мне знак рукой вернуться в приемную и продолжая выговаривать:

— Вы должны чаще опорожнять это, мистер Кробби. К чему устраивать такие маленькие аварии…

Но он продолжал бубнить, как заведенный:

— Черт бы побрал эту штуковину, черт бы ее побрал! Мне просто некуда пойти, вы бы видели, как это расстраивает людей в мужских туалетах…

— Вы можете сами расстегнуть рубашку, мистер Кробби?

— Черт бы побрал эту гребаную штуковину!

— Вам не следует так горячиться, мистер Кробби…

В приемной девочка снова выглядела испуганной, а сногсшибательная кожаная девица с плотно зажатыми бедрами не мигая смотрела в газету, надменная, преисполненная чувства собственного превосходства, прячущая между ног какой-то страшный секрет. Который никто не должен узнать. Я ее возненавидел.

— Бедный старик весь в шлангах, — прошептал я Тюльпен. — Ему приходится ходить в этот маленький мешочек.

Эта проклятая девица в коже хладнокровно глянула на меня, затем перевела взгляд на свою газету, а мы продолжали прислушиваться к звукам, свидетельствовавшим о том, что сестра, видимо, промывала старого мистера Кробби под сильным напором струи.

Я посмотрел на эту надменную девицу в коже и спросил:

— У вас триппер?

Она не подняла глаз; она застыла. А Тюльпен больно ткнула меня в бок локтем, ребенок наивно вскинул вверх глазки.

— Что? — спросила она.

Потом девица вперила в меня взгляд, но ей не удалось сохранить свирепое выражение, и на ее лице впервые отразилось нечто человеческое: нижняя губа оттопырилась, зубы попытались сдержать дрожащую губу, глаза внезапно наполнились слезами — и я сразу почувствовал себя бессовестным негодяем.

— Заткнись, Трампер, — шепнула мне Тюльпен, и я подошел к девушке, которая теперь сидела уткнувшись лицом в колени, раскачиваясь на стуле и тихонько плача.

— Простите меня, — обратился я к ней. — Я не знаю, почему я это сказал… понимаете, вы выглядели такой равнодушной…

— Да вы его не слушайте, — улыбнулась Тюльпен девушке. — Он просто чокнутый.

— Я никак не могу поверить, что у меня триппер, — прорыдала девушка. — Я не шляюсь где попало и не путаюсь со всеми подряд…

Затем появился Виньерон, который вернул мамашу ее раздутой дочери. В руках он держал папку.

— Мисс Декарло? — спросил он, улыбаясь. Она быстро поднялась и вытерла глаза.

— У меня триппер, — заявила она, и он удивленно уставился на нее. — А может, и нет, — добавила она истерично, когда Виньерон заглянул в свою папку.

— Пожалуйте ко мне в кабинет, — пригласил он, торопливо проводя девушку мимо нас.

Потом он глянул на меня с таким выражением, словно это я каким-то образом успел заразить девушку этой ужасной болезнью, пока она сидела в его приемной.

— Вы следующий, — уронил он, но я задержал его до того, как он двинулся дальше.

— Мне нужна операция, — заявил я, шокируя сразу и его, и Тюльпен. — Я не хочу вас видеть. Я только хочу, чтобы вы назначили мне день операции.

— Но я еще вас не осматривал.

— В этом нет необходимости, — отрезал я. — У меня то же самое, что и прежде. Вода не помогает. Я не хочу к вам на прием, только на операцию.

— Ну что ж, — протянул он, и я был рад, что нарушил его безупречную статистику: со мной у него не вышло десять из десяти. — Дней через десять или через пару недель. А пока вы, наверное, хотели бы получить какие-нибудь антибиотики, не так ли?

— Я привык к воде.

— Моя медсестра позвонит вам, когда мы назначим время, но это будет не раньше чем дней через десять или пару недель, и, если вы будете чувствовать неудобства…

— Не буду…

— Вы уверены?

— Десять из десяти! — сказал я, и он, взглянув на Тюльпен, покраснел. Виньерон покраснел!

Я сухо продиктовал ему номер телефона «Ральф Пакер филм, инк.» и номер телефона квартиры Тюльпен. Справившись с замешательством, доктор Виньерон протянул мне пакет с капсулами, но я покачал головой.

— Пожалуйста, без глупостей, — отрезал он. — Операция пройдет успешнее, если у вас не будет инфекции. Принимайте по одной капсуле вдень и приходите показаться мне за день до операции, просто на всякий случай. — Теперь мы оба вели себя строго по-деловому. Я взял у него капсулы, улыбаясь, махая через плечо и выводя Тюльпен из приемной. Я решил, что должен держаться развязно.

И я ни разу не вспомнил о том, что случилось со старым мистером Кробби, пока не вышел на улицу. Может, ему нужно было заменить шланги? Я вздрогнул, притянул Тюльпен поближе к своему бедру и подтолкнул ее вдоль тротуара вперед — теплую, упругую, пахнущую мятными конфетами.

— Не беспокойся, я собираюсь обзавестись новым отличным инструментом, специально ради тебя.

Она сунула руку в мой карман, нащупав мелочь и мой старый швейцарский армейский нож.

— Не волнуйся, Трампер, — сказала она. — Я вполне довольна и старым.

И мы, решив не ходить в этот день на работу, вернулись к себе на квартиру, хотя и знали, что Ральф Пакер дожидается нас в студии. Момент, когда он бросал прежний проект и начинал новый, всегда был для Ральфа волнительным; мы нашли чек с последним жалованьем и надпись над телефоном: «Пожалуйста, загляните в эту чертову книгу, ваш междугородний счет».

Тюльпен могла догадаться, что я скорее хотел воспользоваться случаем прогулять работу, чем заняться с нею любовью. Меня не заботил сюжет нового фильма Ральфа — этим сюжетом был я сам. Нудная серия интервью со мной и с Тюльпен и небольшая изюминка под конец, где Ральф собирался вставить Бигги.

— Должен сообщить тебе, Ральф, что я далеко не в восторге от этого проекта.

— Тамп-Тамп, есть у меня достоверность или нет?

— Это всего лишь твоя точка зрения, которую ты выставляешь напоказ.

Несколько недель мы обращались к другим производителям фильмов и устраивали специальный просмотр (ретроспективу!) Ральфа Пакера: для обществ кинолюбителей, студенческих групп, музеев и дневных кинотеатров. В любом случае лучше быть снова в проекте, даже в таком проекте; единственным камнем преткновения между мною и Ральфом стал спор о названии.

— Это просто рабочее название, Тамп-Тамп. Я часто меняю название после того, как фильм закончен.

Однако я почему-то сомневался насчет его гибкости в отношении этого названия. Он назвал фильм «Облом». Для него это было обычной манерой выражаться, поэтому я сильно подозревал, что это название ему очень нравится.

— Не беспокойся, Трампер, — сказала мне Тюльпен, и в тот долгий день в ее квартире я оставался спокойным. Я поменял стопку грампластинок; я приготовил Austrian Tee mit Rum[25], смешал его с палочкой корицы, нагрел и поставил рядом с постелью. Я проигнорировал телефон, разбудивший нас в темноте. Город был погружен в вакуум, мы не знали, был ли это ужин, легкая ночная закуска или же ранний завтрак, которого мы возжелали; в этой, как бы безвременной, темноте, которую способны дать лишь городские квартиры, продолжал надрывно звенеть телефон.

— Пусть себе звонит, — пробормотала Тюльпен, обхватив меня за грудь рукой. Мне стукнуло в голову, что эту строчку следует вставить в «Облом», и я не стал мешать телефону звонить.

Глава 18

МАМАША НА ОДИН ДОЛГИЙ ДЕНЬ

На самом деле это началось накануне вечером со спора, в котором Бигги обвинила Меррилла в ребячестве, бегстве от действительности, шутовстве и прочих грехах, и сказала, что я способен окружить Меррилла ореолом героя лишь потому, что он давно исчез из моей жизни, — она решительно намекала, что настоящий Меррилл, во плоти и крови, отделался бы от меня в два счета, по крайней мере в данный момент моей жизни.

Я счел эти обвинения обидными и перешел в контратаку, объявив Меррилла храбрецом.

— Тоже мне храбрец! — фыркнула Бигги.

Она исходит из той предпосылки, что я, будучи сам далеко не храбрецом (трусом, на самом деле), вряд ли могу судить о чьей-либо храбрости вообще. В качестве примера моей трусости приводится то, что я якобы боюсь позвонить отцу и поговорить с ним начистоту о причинах лишения меня денежной поддержки.

Это заставляет меня опрометчиво пригрозить, что я готов позвонить старому хрену когда угодно — хоть сейчас, хотя в данный момент вокруг темная айовская ночь, и у меня есть смутные подозрения, что время для телефонного звонка не самое подходящее.