А другой мне не надо - Татьяна Булатова

И Мельников забывал и о возрасте, и о семейном положении и об импотенции, на которую все время намекала его жена, и рвался вперед, к давно утраченным в прошлой жизни ощущениям. И это, представьте себе, без всякой виагры! И где придется: в душе, на кухонном столе, на ковре… Не важно.

Но Николай Николаевич все равно держался. И не делал предложения. И не приносил своей зубной щетки. И не давал денег ни на наряды, ни на угощение. И Жанка терпела, и уверенно шла к своей цели, четко рассчитав, что для жизни этот прижимистый Мельников гораздо полезнее, чем десяток молодых жеребцов без квартиры, без машины и с дурацкой привычкой жить на халяву.

«Такие из семьи просто так не уходят», – правильно рассудила Жанна и в порыве страсти «забыла» про презерватив. О беременности любовнику не сказала. Просто сделала аборт и выдала это за свой первый подвиг во имя любви.

– Мало тебе своих проблем! – чуть не плача заявила она любовнику: – А тут еще я! Ни два, ни полтора, неизвестно, кто. И потом – у меня принцип: без отца ребенок расти не будет.

– Я бы признал, – расстроился Мельников и присел рядом со свернувшейся в калачик Жанкой. – Я же знаю, кто отец.

– Ты знаешь, – «горько» усмехнулась Жанна, – а другие – не знают! Им все равно: мать-одиночка, любовница. НЕ ЖЕ-НА! – проговорила она по слогам и уткнулась лицом в подушку.

– Ты хочешь, чтобы я на тебе женился? – еле выдавил из себя Николай Николаевич.

– Я хочу, чтобы ты был счастлив. – Жанна подняла голову и смело посмотрела на любовника. – А чужие дети никому счастья не прибавляют.

– То есть ты это сделала из-за меня?! – поразился Мельников и чуть не заплакал.

– Я это сделала ради нас, – высокопарно изрекла Жанка и потупилась вместо того, чтобы задрать голову вверх и торжествующе проорать прямо в потолок: «Тебе – шах!»

Мат она поставила Николаю Николаевичу и снова для того совершенно неожиданно.

– Я беременна, – просто сказала она через некоторое время и предъявила тест, подтверждающий ее нынешнее состояние. – Уходи.

– Почему? – У Мельникова тут же опустились руки. Он никогда не видел свою Жанну такой по-настоящему серьезной и решительной.

– Потому что у меня принцип. Ребенка оставлю. Рожу для себя.

– А я? – поскучнел Николай Николаевич.

– А ты уходи. У тебя есть жена. Есть дети. Есть семья.

– Но ведь у меня есть еще и ты.

– Я – это не жена.

– А как же он? – Мельников показал глазами на Жанкин живот.

– Это тебя теперь не касается, – сухо ответила Жанна и распахнула дверь съемной квартиры.

– Ну могу я хоть как-то быть для тебя полезен? – Николай Николаевич даже не знал, что сделать.

– Нет, – покачала головой Жанка и взмолилась: – Уходи, Коля, хватит. Я такая – мне или все, или ничего.

Это, конечно, была стопроцентная победа! Мельников почувствовал себя окончательно припертым к стенке, по одну сторону которой привычно хирели его старая семейная жизнь, несуществующая импотенция, вечно недомогающая жена и куча родственников, а по другую – разгорался костер нового счастья, возле которого грелись молодая женщина, гордая и независимая, и он сам, вновь молодой и уверенный в своем завтрашнем дне. Таким образом, приоритеты были расставлены, и Николай Николаевич сделал свой главный выбор, последствия которого не заставили себя ждать.

На предложение руки и сердца Жанна дала свое неторопливое «да». И, вернувшись из свадебного путешествия полностью измотанной жутким токсикозом, сделала очередной аборт. Свой поступок она объяснила довольно просто: «Надо пожить для себя, а то эти кровососы все жилы вымотают». И Мельников согласился, и пропустил тот момент, когда жена стала неуважительно называть его Коляном, снисходительно похлопывать по увеличивающейся лысине и требовать денег на омоложение. И процесс этот шел столь стремительно, что Николаю Николаевичу отказали от дома старые друзья, так и не принявшие его нового образа, над которым Жанка мудрила безостановочно.

«Молодая жена. Должен соответствовать!» – тут же заявила она, оказавшись в гостях у школьного товарища своего мужа, из-за спины которого выглядывала ошарашенная Жанкиной резвостью супруга.

– Прими, Колян, – Мельникова сбросила шубу с плеч и притопнула ножкой. – Расстегни, котик.

– Хотите, мы вам подадим скамеечку? – попыталась спасти репутацию котика жена школьного товарища и тут же нарвалась на Жаннину бесцеремонность:

– У меня для этого муж есть, а у вас… – Она критично посмотрела на мельниковского друга. – Только скамеечка.

– Прикуси язык, – прошипел ей тогда залившийся краской Николай Николаевич, на что получил молниеносное:

– Значит, когда тебя облизывать, это можно, а когда по правде, прикуси язык?

– Не ссорьтесь, – тут же включилась хозяйка дома, наивно предполагая, что жена Мельникова возьмется за ум, вспомнит о приличиях и начнет вести себя достойно. Но не тут-то было.

– Когда милые бранятся, у них деточки родятся, – зарифмовала Жанна и, подмигнув товарищу Николая Николаевича, поинтересовалась: – Или вы уже того? Старые друзья? Братья и сестры?

Весь вечер новоиспеченная Мельникова изображала из себя раскрепощенную леди, свободную от предрассудков, и вела себя так, словно завтра – судный день, а потому сегодня – последний шанс почувствовать себя молодой и красивой. Она призывала хозяев дома любить друг друга, а их гостей кричать «Горько!». При этом она игриво подмигивала супругу, периодически ощупывала его ширинку, облизывала лоснящиеся губы и нашептывала тому на ухо разную похабщину. И хотя предназначалась она исключительно для Николая Николаевича, слышали ее абсолютно все и растерянно переглядывались.

– С кем не бывает, – снисходительно крякал Мельников, пытаясь хоть как-то оправдать жену в глазах общественности. Заткнуть Жанне рот на глазах у всех Николаю Николаевичу не позволило воспитание, и он краснел целый вечер ровно до того момента, пока хозяин дома не вывел его на кухню и не произнес следующее:

– Слушай, Коль, уведи эту шлюху. И запомни: ноги чтобы ее в моем доме не было.

– Тогда и моей тоже, – еле разжимая узкие губы, проговорил Мельников, оскорбленный до глубины души.

– Тогда и твоей, – не стал церемониться с ним школьный товарищ, – и подал Николаю Николаевичу пальто: Жанкиной шубы хозяин дома даже не коснулся.

– Мы уходим, – объявил Мельников супруге и показал на часы.

– Мы не уходим, – еле выговаривая слова, воспротивилась набравшаяся в хлам Жанна и многозначительно подмигнула сидевшему напротив чужому мужу, мгновенно залившемуся краской от неожиданного доверия в свой адрес: – Правда, малыш?

– Что вы себе позволяете?! – тут же с негодованием вмешалась жена «малыша» и укоризненно уставилась на Мельникову.

– Это кто, мальчик? – Жанна показала глазами на свою визави и захихикала. – Мамашка твоя?

После этих слов Николай Николаевич почувствовал, что сегодняшний вечер завершится депортацией его старых школьных товарищей в кардиологическое отделение, и принял удар на себя, стащив окосевшую Жанку со стула.

– Ты че, Коля? – удивилась реакции мужа Мельникова.

– Мы уходим… – хриплым голосом произнес Николай Николаевич и, не выпуская Жанниной руки, повел ее за собой.

– Ну уходим так уходим… – согласилась с ним Мельникова. – Хер ли на меня орать? Я ж не глухая.

Такси пришлось ждать на улице около получаса. Николай Николаевич клял себя за неосмотрительность, что захлопнул подъездную дверь и теперь вынужден дрожать от холода. А Жанке, судя по всему, было все равно. Мороза, в отличие от своего супруга, она не чувствовала и периодически подбегала к краю дороги, пытаясь голосовать проезжавшим машинам. Правда, весьма странным способом – задрав у шубы подол и подняв ногу. Проводив взглядом так и не остановившийся транспорт, Жанна возвращалась к Мельникову и торжествующе сообщала: «Импотент».

Никогда Николай Николаевич не поджидал такси с таким нетерпением, поэтому, когда вдалеке показался зеленый огонек, он чуть не заплакал от радости, которая возникает в минуты встреч с близкими людьми. Мельников клял себя за неосмотрительность, за любовь к соблазнам, за то, что в одночасье потерял весь запас дружбы, копившийся столько лет. Тем не менее у него даже не возникло мысли отправить нашкодившую Жанну домой и вернуться к старым товарищам, чтобы умолять их о прощении и просить принять его назад, в атмосферу пусть и весьма состарившейся, но юности.

Вместо этого Николай Николаевич открыл перед женой дверцу, помог ей загрузиться в машину и, устроившись на переднем сиденье, продиктовал адрес водителю.

– Понял, не дурак, – весело отозвался таксист и, с пониманием посмотрев на Мельникова, дружелюбно поинтересовался: – Дочка?

– Жена, – буркнул Николай Николаевич.

– Это хуже, – по-своему поддержал его водитель и включил музыку.