Женька-Наоборот - Наталия Лойко

Женя во сне что-то пробормотал, будто сказал: «Подумаешь». Мать достала из ящика, вделанного в тахту, одеяло, чтобы укрыть своего сорванца. Сквозь чулки на ее отекших ногах были видны набухшие вены. Когда-то, когда маленький Толик постоянно терся возле маминых ног, ему эти ноги казались неотделимыми от подшитых войлоком разношенных валенок. Неуклюжих, с черными, притороченными дратвой обрезками кожи на задниках. А красные, иззябшие материнские руки не уставали поправлять на его стриженой голове байковую пеленку, берегущую уши, застуженные еще в первую военную зиму. Просто ли объявить матери: «Оставайтесь одни. Я и Женьку у вас заберу»?

Анатолий нагнулся, пытаясь достать клетчатый тетрадный листок, спрятавшийся под шкаф.

— Мама, ты же устала. Сядь.

Мама, мама… А брата все же придется из дому забрать. Сам-то ушел (Женя выразился: «Удрал»), сам-то избавился от «настоящей жизни». Женя писал: «А меня продал в рабство». Как не прикинь — выход один.

— Глянь-ка, Толик! И здесь «милый Женя». И здесь… — Надежда Андреевна осеклась, вспомнив семейный бунт, когда ока и Петр Самсонович нарушили «тайну переписки» своих сыновей. — Ты не думай, Толик, я не читаю. Оно само лезет в глаза: «Милый Женя…»

В загорелых руках Анатолия белеет пачка листков. Это не частные письма, в которые заглядывать не положено. Это как бы коллективное послание класса, общий ребячий привет.

Некий Володя Антропов желает «милому Жене» безотказных побед в боях с командой колхозных баскетболистов: «Стань за лето еще долговязей, ладно?»

Пишет девочка: «Женя, не вешай нос. Лучше заруби на этом самом носу, что нет ничего полезней хорошего настроения. Летом мы тебе его обеспечим — и настроение, и работу на свежем воздухе. Лучше рецепта нет». Дальше следует шутливое описание будущей жизни в колхозе, затем идут приветы от Елизаветы Егоровны, Василия Павловича и Ларисы Васильевны.

На другой страничке упоминается неизвестный Анатолию «Клуб пытливых». Еще на другой — говорится о практике, которая начнется с первого сентября: «Ура! Уже все заметано, договорились с ремонтным заводом. Моторы там, дизели — будь здоров! Запишемся вместе во фрезеровщики? Или лучше заделаться сварщиками? Поработаем — будь здоров!» Внизу красуется длинная, как огурец, рожица с торчащими кверху кустиками волос. Ни дать, ни взять — Женька! «Готовь, товарищ Перчихин, фотокарточку на заводской пропуск!» Анатолий снова задумывается. Ему ясно: Жене школа нужна.

Как же быть с домом, с семьей? Осенью надо непременно еще раз приехать в Москву, в отпуск. И, кстати, постараться кое-что изменить в обычаях семьи. Где сказано, что надо отмахиваться от матери и отца? Надо помочь им освободиться от неверных представлений о жизни. Да… Впору и еще один месяц провести вместе. Раз ты уже встал на ноги, ты имеешь возможность пригласить всю семью на отдых к себе! Плохо ли? Степь, река с лесистыми берегами. Краса-красотища!

Пусть хлебнут воздуха Шебелинки. Женьке тоже будет невредно остаток каникул подышать этим воздухом. Промысловый газок не отравит легкие, зато прочистит мозги.

— Что ты? — пугается мать. — Не стучи по столу кулаком.

— Ничего, не проснется! — говорит Анатолий.

Если он стукнул, то потому, что принял решение. И сразу стало легко.

А Женя и не собирается просыпаться. Укрытый одеялом, он беззаботно спит, не ведая, что в судьбе его происходит неожиданный поворот, только теперь в обратную сторону.

Анатолий, усевшись на пол, распаковывает свой красивый, отороченный кожей рюкзак.

— Подарю его Женьке. Пригодится для поездки в колхоз.

35. Перчихин ставит галочки

Площадь, которую в районе называют Трамвайной, по-утреннему свежа и чиста. Здесь не только трамваи делают круг, здесь — конечная остановка нескольких автобусных маршрутов. Одни номера, обогнув площадь, возвращаются в центр Москвы, другие — катят за город.

Рейсовые машины до колхоза «Путь к коммунизму» не ходят. Восьмые классы — теперь их можно назвать девятыми — поедут туда на шефском автобусе, который вот-вот подадут на площадь. Ребята подтаскивают вещи к часам, глядящим на площадь с высоты металлического столба. Здесь, у места посадки, пост Жени Перчихина — так решил классный руководитель. Что ж, взрослым виднее…

Перчихин явился на площадь чуть ли не первым и сразу принялся командовать. Прохаживается в отглаженных брючках, в чистой рубахе, проверяет по списку взятые из дому вещи, обследует каждого, а губы, между прочим, не вытер. Губы желтые: видно, заправился на дорогу яичницей или яйцом всмятку.

Ох, этот Женька! Валентина Федоровна не позволила смеяться над тем, что мачеха-то оказалась родной матерью. Ну что ж, никто не смеется, а глядеть на него неохота. Таня определенно не смотрит. Вот и сейчас… Встала возле будки диспетчера, куда то и дело заглядывают водители автобусов, и словно приросла к месту. Другие поднесли свои мешки, рюкзаки, чемоданчики поближе к часам, Таня свои пожитки не выпускает из рук. Наверное, не хочет, чтобы Перчихин ими распоряжался.

Посмотрите, как он старается:

— Предъяви ложку! Так… Кружку! Ставлю галочку, можешь идти. (Галочки у него и те какие-то ненормальные.) Лида, — кричит, — ты ничего не забыла?

Как будто Лида-аккуратистка способна хоть что-нибудь позабыть! Как будто Лида из породы растреп, которые так запутались, что сами не разберут, кто их всю жизнь растил — мачеха или мать!

Петя Корытин напоминает Перчихину:

— В этой пачке настольные игры. Понял? Проследишь, чтобы при погрузке не попали под самый низ.

Петя получил наказ поднимать общественную активность Перчихина. Он старается, поднимает. Но делать поблажки этому «самозванцу» он не намерен. В колхозе с Перчихина весь класс будет требовать сполна; с этим даже Валентина Федоровна не спорит.

Что там за плечистая фигура в белой панаме? Редактор стенной газеты пришел проводить уезжающих. Это похвально, но вряд ли, товарищ редактор, вам придется возиться с очередным номером. Не забывайте, у вас экзамены впереди…

— Таня, — почему-то волнуясь, произносит Алеша, — ты еще на теплоходе обещала замечательную статью.

У Тани глаза как синие ледышки.

— Что-то не помню…

Она не скрывает своей обиды на человека, которого ничем, никакой новостью не проймешь. Втолковывала ему про мачеху — хладнокровнейшая реакция: «Ну и что?» Прибежала выложить насчет симулянта, выслушал без всяких переживаний да еще чуть ли не просмеял. Как же с таким дружить?

— Попросим других, — отвечает Алеша и подходит, как вы думаете, к кому? К Перчихину! — Напишешь? В газету…

Женя загадочно улыбается. В рюкзаке, подаренном Анатолием, припрятана тетрадь, в которой — кто знает! — могут появиться стихи.

Уязвленная тем, как мирно беседуют оба ее — бывших! — приятеля, Таня испытывает желание кое-что высказать Валентине Федоровне. Но та, к сожалению, занята разговором с Круминем. Сухощавый, подтянутый как всегда, Ян Мартынович тоже собрался в колхоз и теперь размечтался. Земля, парники… И, конечно, сады прекрасные. Таня ждет удобной минуты, чтобы вставить словечко. Наконец выпаливает:

— Глупая я была! Целый месяц возилась зря.

— С кем возилась? — не сразу понимает Валентина Федоровна.

— С вашим Перчихиным.

— Это тот ученик, который так добросовестно съездил за рассадой в питомник? — говорит Ян Мартынович.

— Ну да, он! У этого мальчика, между прочим, замечательный брат, он на него прекрасно влияет. — Валентина Федоровна с укором глядит на Таню, которая на Женю не только влиять, даже глядеть не желает. — Как это — зря? Человек стал не хуже других. Осенью не побоюсь взять его к себе в лаборанты. Знаете, Ян Мартынович, случилось так, что мои ребята стали к Перчихину терпеливыми и внимательными.

— Так это же по ошибке! — запальчиво говорит Таня. — По моей глупости. Даже обидно…

— Что — обидно? — Валентина Федоровна показывает на Женю, деятельно хлопочущего вокруг багажа. — Обидно, что парня узнать нельзя? Смотри, Таня, чтобы и этот месяц прошел для него с пользой…

Валентина Федоровна начинает приобщать Таню к основам важнейшей из всех наук — педагогике. Таня слушает, что не мешает ей изредка бросить на Женю ничего не значащий взгляд. Упоенный ролью организатора, Женя разошелся вовсю. Тем более что ему до смерти захотелось продемонстрировать перед Таней, переставшей его замечать, высший класс работы. Заправил в брюки выбившуюся рубаху, догадался наконец обтереть рот.

— Отлично, Семенова! Ставлю галочку.

Подходит автобус.

Не дав никому опомниться, Женя с необычайной энергией восклицает:

— Живо грузить!

Минута — и автобус забит пожитками отъезжающих. Все отлично! И вдруг — скандал. Выясняется, что под водительством Жени ребята взяли приступом обыкновенный маршрутный автобус, из-за поломки не подъехавший к остановке и отправляющийся в парк на ремонт. Шофер автобуса просто-напросто отошел оформить акт в диспетчерской. Вот он высунулся из будки и заорал: