Трудный переход - Михаил Аношкин

Григорий застеснялся. Мысленно оглядев себя со стороны, понял, какой у него затрапезный вид. На груди халат к тому же распахнут, обнажая стираную-перестираную, желтоватую нательную рубаху, у которой вместо пуговиц были пришиты тесемки. Почему же Игонин не предупредил его, что ждет их Анюта?

Анюта понюхала цветочки и улыбнулась.

— Узнаешь? — спросил Игонин, кивнув головой на Андреева. На скулах у него выступил румянец. Анюта мило повела плечами, как бы говоря, что не знает этого беднягу.

— И никогда с ним не встречалась? — не отступал Петро.

— Право, что-то не припомню.

«Плохи мои дела», — насмешливо подумал Григорий.

— Богатым будешь, Гришуха, непременно разбогатеешь, примета есть такая.

И у Анюты на красивом лице разлилось неподдельное удивление, когда услышала его имя.

— Боже мой! — воскликнула она. — Так это же Андреев, сержант Андреев!

— Лейтенант, — поправил Игонин.

— Я ж в таком виде никогда вас не видела, извините, пожалуйста, сразу и не признала.

Она мило окала. Григорий уже окончательно овладел собой и вспомнил, как Мишка Качанов набивался ей в земляки — оба жили на Волге!

Анюта забросала Григория вопросами: где воевал, что с Качановым, давно ли ранен. Он едва успевал отвечать. Ее заинтересованность согрела его окончательно, и он рассказал, что ему докладывали ребята — видели ее у дамбы на Висле.

Они бы еще, наверно, поговорили, но помешала Света. Она появилась сердитая, даже брови свои маленькие свела — вот как рассерчала.

— Товарищ подполковник! — в сердцах сказала Света. — Ему же нельзя! Он уже сегодня на прогулке был.

— Извините, виноват.

— И еще, товарищ подполковник, зачем вы разрешили курить в палате?

— Каюсь, виноват.

Насмешливый тон, которым разговаривал Игонин, обидел ее, она махнула рукой и совсем по-бабьи сказала:

— А ну вас, я вам серьезно… — И отошла к ограде, поняла, что мешает, — сообразительная.

Анюта крепко пожала Григорию руку, пожелала скорейшего выздоровления и направилась к машине. Шофер сразу проснулся и завел мотор.

— Давай-ка я тебя на прощанье обниму, — сказал Игонин и прижал к себе Григория, с неуклюжей ласковостью потер ему стриженый затылок.

Уходя, вдруг вспомнил:

— Скажи твой адрес. Нет, нет, не полевую почту, а домашний.

— Я ж домой не собираюсь.

— Брось, вижу, какой ты теперь солдат. Пока ремонтируют — и войне конец. А после войны мы к тебе на Урал вместе с Анютой нагрянем. Не выгонишь?

— Посмотрю на ваше поведение.

— Мы хорошие. — Петро приблизился к Андрееву и, собираясь сообщить какой-то секрет, глянул на Анюту, которая усаживалась в машину, и на Свету, стоящую у ворот в ожидании Андреева: — Наследника ждем, сообразил?

— Сообразил.

— Сегодня отправляю Анюту к матери в Вольск.

— Как она там, мать-то?

— Порядок! Такую мне нотацию прочитала в письме за все мои прежние грехи — слеза прошибла. Рада, что Анюта к ней приедет.

— Хорошо!

— Еще как! Вот таковы, брат Гришуха, дела. С сыном к тебе приеду, но я, между прочим, согласен и на дочь. Ну, бывай!

Петро в два маха добрался до машины, легко прыгнул в нее, и шофер дал газ. Григорий улыбнулся: ох, много еще мальчишечьего в этом подполковнике!

Григорий дождался, пока машина скрылась из виду, и повернулся, чтобы идти к себе. Заметил возле ворот Свету. Она ждала его по-прежнему сердитая, держа руки в карманах халата, обиженная на Игонина и на Григория. И столько в ней было трогательного и беспомощного, что зашлось от жалости сердце. Он остановился, оперся на костыли и улыбнулся:

— Федул, а Федул, чего губы надул?

— Рассерчала я на вас!

— Вот так да!

— Мне от доктора влететь может — нарушаете режим.

— Ничего, доктор хороший, он поймет, что не каждый день встречаются старые друзья!

Она поглядела на него пытливо, и постепенно на лбу разгладились сердитые морщинки и в темных зрачках затеплились искорки.

— А кто эта женщина?

— Жена моего приятеля. Я тебе о них как-нибудь расскажу, это интересно.

— Вот хорошо-то! — радостно согласилась Света и заговорщицки прошептала: — Пойдемте скорее. Все же лучше, чтобы доктор не видел нас на улице!

Григорий заковылял вперед. Света шла, поотстав на полшага. Но он затылком чувствовал на себе ее взгляд, и на душе от этого становилось тепло и немножечко почему-то тревожно. Такого с ним еще не бывало.

НА ВОСТОК

Поезд бежит сквозь ночь на восток. На стыках рельс постукивают однообразно колеса: «Во-сток, во-сток, во-сток». Часто останавливается, стоит нудно и долго. Говорят, в этих местах шуруют недобитые банды бандеровцев. Перед выездом санитарам и всему обслуживающему персоналу выдали оружие. Видно, мало освободить родную землю от фашистских орд, ее надо очистить еще от всякой другой нечисти. Ведь после каждого наводнения приходится очищать землю от наносов.

Григорий не спит. Не потому, что проезжают неспокойную зону, он почему-то был уверен, что на санитарный поезд никто не нападет. Нет смысла. Просто не спится. Многие не спят, переговариваются вполголоса — едут в глубокий тыл. Курят, мелькают точечки цигарок, возникают маленькие заревца.

Раненых из Григорьевой палаты эвакуировали всех, даже обожженного танкиста Мозолькова. В этот вагон с Григорием попал Алехин, а Демиденко с Мозольковым ехали через один вагон впереди. Алехин сразу обзавелся знакомым. Как ни странно, его наивные вопросы никого не смущали, на них отвечали всерьез. Алехин уже успел рассказать, что он с Байкала, что есть у него мама и две сестры. Будет проситься домой.

— А что, отпустят! — подогрел мечту Алехина пожилой солдат. — Нашего брата покалеченного сколь? Счету нет. Школы и те в лазареты передали. Отпустят тебя, парень, ибо ты уже не вояка и нечего тебе государственную койку занимать.

Сейчас Алехин тоже не спит, прислушивается — не стреляют ли? Потроха бы вытряхнуть из этих паразитов бандеровцев.

Андреев об этом не думает. У него свои мысли. Доктор Кореньков перед отъездом пришел в палату и принес рентгеновский снимок. Они оба рассматривали его на свет, и Андрей Тихонович заостренным концом карандаша показал на непонятном Григорию снимке зигзагистую темную линию и объяснил, что это не что иное, как трещина на коленной чашечке. Она требует тщательного лечения, поэтому придется Андреева эвакуировать в глубокий тыл.

Кореньков просидел у Григория полчаса, говорили о Кыштыме, и было ясно, что доктор тоскует о родном городе, о жене.

— Она дома?

— Она не могла остаться дома: люди, знающие немецкий язык в совершенстве, нужны были в этой войне, как солдаты. Анна Сергеевна в армии, переводчицей в штабе.

— Не знаете где?

— В Прибалтике. Я помню разговор на Разрезах, в балагане, той памятной осенью, да, да, отлично помню, такое не забывается. Я тогда глубоко верил, что вашему поколению выпала счастливая доля — штурмовать тайны природы и Вселенной. Мы, люди старшего поколения, смотрели на вас с величайшей надеждой. Еще бы! Вы росли уже при Советской власти и о старом знали не по опыту. Росли в романтическое время, когда на голом месте поднималась такая могучая держава, как наша. Мы вам готовили трамплин для прыжка в неизведанное. И все получилось иначе. Ваше поколение грудью заслонило Родину от нашествия фашистов, и страшно подумать, сколько ученых, исследователей, писателей, государственных деятелей погибло, не успев ничем заявить о себе. Стояли насмерть против танков, направляли горящие самолеты на боевые порядки врага, закрывали собой амбразуры дотов. Мы готовили вам одну судьбу — история распорядилась иначе.

Кореньков задумался, потер ладонью высокий лоб свой и вздохнул:

— К сожалению, у меня нет своих детей, и в этом смысле я чувствую себя одиноко.

— Вы же столько людей спасли! — растроганно проговорил Андреев, понимая волнение доктора.

— Да, да, безусловно, — рассеянно согласился он. — И то, что не дали сделать вашему поколению, сделает другое, только значительно позднее, и жаль, может быть, мне уже не придется это увидеть. Жаль.

— Еще увидите, Андрей Тихонович.

— Вряд ли. Прежде чем рваться вперед, нужно будет привести в норму нарушенное войной. И на это уйдут годы. Кажется, мы с тобой заговорились. Вернешься в Кыштым, поклонись ему от меня. Низко, по-сыновьи…

Слово в слово вспомнил Григорий сейчас этот разговор. Кореньков вышел из палаты, не оглянувшись. И близок был ему этот большой душевный человек.

Света проводила Андреева до машины, проверила, удобно ли его положили. Посмотрела ласково своими карими глазами.

— Напишите мне, а? — сказала она просительно.

— Напишу, — пообещал Григорий и улыбнулся: — Получается, как в песне: «А куда же напишу я, как я твой узнаю путь?»