Без пощады - Александр Зорич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Декольте на платье было неглубоким, но внятным. То есть как раз таким, каким ему следует быть у дамы, следующей на поэтический вечер.
К такому шикарному вечернему платью до пола подошла бы норковая горжетка цвета «белые ночи». Увы, горжетку Любина тетя подарить племяннице позабыла. А Таня даже не подозревала о том, что горжетки встречаются где-то еще, кроме исторических романов о русском дворянстве.
Черные туфли на невысоком каблуке и золотая цепочка с Таниным талисманом – крохотной фигуркой зодиакального рака – подошли к платью почти идеально.
Грязные волосы, которые она никак не успевала помыть и высушить, пришлось собрать в тугой пучок на затылке. Да, тяжелая платиновая грива смотрелась бы внушительней. Но странным образом строгий «училкин» пучок делал Танин образ даже более цельным.
В общем, когда две нарядные девушки выплыли из такси и простучали каблучками по каменным ступеням культурного центра, слегка припорошенным снегом, группа кадетов, устроивших перекур у входа, одобрительно засвистела.
– Ну их в болото, этих штафирок штатских! – кричали Любе и Тане. – Айда к нам, девчо-о-онки!
Люба проводила Таню в душный бархатный зал, где уже вовсю шли чтения, а сама бросилась на поиски своего подводника Андрюхи, который, как выяснилось из слов веснушчатого кадета с красной повязкой, был откомандирован поддерживать порядок в самой горячей точке «Перископа» – буфете.
Таня же притаилась за колонной и принялась слушать.
На сцене невысокий молодой человек в косоворотке и с шапкой светло-русых кудрей страстно декламировал:
Ой ты люли-люли-люлиРазлюлишеньки!У моей любимой губкиСловно вишенки!
В конце каждого четверостишия поэт вдохновенно тряс головой и сверкал голубыми, исконно русскими глазами, что, несомненно, нравилось дамам – они заполняли добрых три четверти кресел актового зала.
«Ну вот, одни женщины… – разочарованно подумала Таня. – Познакомишься тут!»
Когда поэт закончил, дамы принялись улыбаться и бить в ладоши.
Чувствовалось, что румяный, улыбчивый и кудрявый поэт в косоворотке хорошо им знаком. А многим, возможно, не только в своем стихотворном качестве. Высокая школьница с худыми ногами даже подарила поэту белую гвоздику.
Тем временем ведущий вечера вызвал на сцену поэта с неудобопроизносимой фамилией Закрепищечин.
Широко расставив ноги и заложив за спину обе руки (а между тем в правой была рукопись), Закрепищечин уставил в зал заряженный второсортной харизмой взгляд и принялся читать:
Мне не понять далеких персов,К Огню склоняющих чело,Огонь – пылать он должен в сердце,А не в метро!
После первого же станса Тане стало ясно, что лирика Закрепищечина, при всей сомнительности рифм («персов» – «сердце», «чело» – «метро»), исполнена широкого общественно-политического звучания и оттого пользуется успехом.
Стихи, что читал Закрепищечин, были сплошь посвящены одной теме: критическому осмыслению мировоззрения жителей далекой Конкордии. Ведь кто такие «далекие персы», если не инопланетные последователи зороастризма, родившегося в незапамятные времена на территориях, которые античному миру предстояло узнать для себя под именем Персии?
Многое в мировоззрении клонов радикально не устраивало Закрепищечина. Например, культ Священного Огня (поскольку «пылать он должен в сердце»). И конкордианская демографическая политика, разрешающая клонирование.
Кстати, последней Закрепищечин посвятил целую поэму – «Людского конвейера гул».
Закрепищечин доходчиво объяснял слушателям, что, если клонировать Мону Лизу, если поставить ее на конвейер, она лишится всей своей красоты. То же и с княжной Таракановой. И с Венерой Милосской, представьте себе, полностью аналогичная ситуация! Красивые женщины хороши тем, что уникальны, такая вот мораль…
Пока Закрепищечин, сопровождая декламацию однообразными рубящими движениями правой руки, читал поэму, Таня думала над одним вопросом: кому именно Закрепищечин втолковывает прописные истины?
Жителей Конкордии среди слушателей видно не было. А землянам и так все вроде бы ясно. Недаром же полное клонирование на Земле уже несколько сотен лет запрещено?
В отличие от Тани зал воспринял поэму на «ура».
Закрепищечину долго и тепло аплодировали. Пожалуй, даже дольше, чем до этого «русичу».
Закрепищечин уходил со сцены неохотно. Вероятно, у него было чем занять публику еще минут на двадцать. И если бы не регламент…
Таня очень надеялась, что ведущий вот-вот объявит перерыв. Ее истомленный поэзией мозг буквально гудел от новых впечатлений. Но вместо этого на сцену попросили Сашу Веселова, «надежду русской поэзии».
В первых рядах азартно завизжали девчонки филфаковского вида. Таинственно заулыбались опытные дамочки.
На подмостках появился двухметроворостый хлыщ в токсидо. С его уст не сходила улыбка ловеласа.
Веселов прочистил горло и объявил:
– И вновь – стихи о любви высокой… – он сделал пуантирующую паузу, – и о любви низкой.
Женская половина зала томно заерзала.
Вот тут-то Тане стало по-настоящему противно. Зал «Перископа» вдруг представился ей эдакой сходкой неудовлетворенных самок. Таких же как она – никому не нужных, никем не любимых.
В зале, накаленном эмоциями и учащенным дыханием, было не продохнуть. Тане сразу вспомнились мафлинги – температура их тела в период спаривания повышалась на шесть градусов.
Стараясь не наделать шуму, она встала со своего места и осторожно побрела к выходу, благо сидела в последнем ряду.
В прохладном, ярко освещенном вестибюле было пустынно. Только перед автоматическим гардеробом проталкивал шарф в рукав драпового пальто опоздавший старичок.
Куда идти? В буфет? Но ведь там Люба со своим подводником! Как прицепятся с расспросами…
А потом Люба ей еще выговаривать будет. Таня-де глуха к прекрасному. Лучшая подруга сделала все для Таниного культурного досуга, а ей, неблагодарной, даже лень воспользоваться ее благодеяниями!
И Таня в долгу не останется. Скажет Любе пару-тройку колкостей. Только какой в этом прок? Не уходить же в самом деле…
И тут ее взгляд упал на стрелку-указатель, которая звала на следующий этаж. Под стрелкой имелась надпись: «Место для курения».
– Можно вас угостить? Отличный голландский табак. – За спиной раздался интеллигентный мужской голос. Боковым зрением Таня заметила пачку сигарет «Ява-200».
– Видите ли… Я вообще-то не курю, – ответила она, не отрываясь от окна, за которым открывался отличный вид на город – кое-где зашторенный туманом, кое-где залитый желтым светом.
– В таком случае хотелось бы знать, что вы здесь делаете?
– Ничего.
– Интересное занятие – делать ничего. – Мужчина с сигаретами хохотнул.
Таня наконец решилась рассмотреть незнакомца.
И… тут же обнаружила, что незнакомец ей знаком!
Перед ней тот самый человек из кондитерской, бородач с визиткой. Таня даже фамилию его припомнила: Воздвиженский!
А вот Воздвиженский ее, похоже, вовсе не узнал.
По молодости лет Таня объяснила это обстоятельство тем, что за прошедший год с небольшим она успела измениться внешне в лучшую сторону. И пусть своя правда в этом была. Но все же…
Лишь спустя четыре года Таня поймет: знакомиться с девушками для Воздвиженского такое же будничное дело, как для нее ходить в университетскую столовую.
Разве она сама помнит, что брала на обед месяц назад – котлету по-киевски или шницель по-венски?
– Почему вы на меня так смотрите? – спросил Воздвиженский, глубоко затягиваясь. – Мы, вероятно, знакомы?
– Ваша фамилия – Воздвиженский. И вы поэт!
Воздвиженский просиял. Слова Тани он понял в том духе, что она знакома с его творчеством и считает его Поэтом. Именно с большой буквы.
– А что вы читали? Из моего? – кротко осведомился он, но, заслышав нечленораздельное блеяние попавшей впросак Тани, поторопился добавить: – Впрочем, какое это имеет значение? Все пена дней… Может, пойдем в буфет, закажем коньяку?
– Мирослав. Зовите меня просто Мирослав. Можно Славик. И вот еще что: давайте сразу на «ты».
– Д-давайте, – робко кивнула Таня, рассматривая пузатый коньячный бокал, на дне которого золотилась душистая жидкость. Коньяк она пила впервые в жизни.
– И должен сразу предупредить вас… То есть тебя, Танюшка. Моя фамилия произносится с ударением на втором слоге. А не на третьем! Ни в коем случае не на третьем. Уяснила?
– Умгу.
– Тогда вздрогнем! То есть я хотел сказать – за знакомство! – поправился Воздвиженский и улыбнулся Тане с хорошо отрепетированной галантностью.
Таня тоже отпила из бокала и окинула пустынный буфет рассеянным взглядом. Каким ярким и радостным казалось ей теперь все – после пятидесяти граммов «Арагви»! Каким уместным и теплым! Нежным и зовущим!
