Эдгар Хантли, или Мемуары сомнамбулы - Чарльз Брокден Браун

Периодически мне снился Уолдгрейв. Причем казалось, что его присутствие в моих грезах вызвано не привязанностью и дружеским расположением, а беспокойством и гневом. За мной остался долг, я преступно пренебрег им, на что и намекал сей эфемерный гонец, призванный вдохновить меня, пробудить мою память, заставить выполнить взятые на себя обязательства.

Обычно я просыпался с утренней зарей. Но тут, возможно, из-за тревожных сновидений, поднялся, когда еще не погасли звезды. Все те фантомы, что до сих пор не давали покоя рассудку, неожиданно отступили, и мне открылось решение проблемы. Образ моего погибшего друга вытеснил все остальное. Наши последние беседы, письма, которые он мне посылал за время своей недолгой, но наполненной делами жизни, – все эти драгоценные свидетельства его глубочайшей духовности и высокой нравственности всколыхнули мой разум, призвав меня к действию.

Мной вновь овладело желание взяться за решение главной задачи. Долг милосердия по отношению к Клитеро не отменялся. Оказать ему помощь, а заодно удовлетворить свое любопытство я тоже сумею. Но почему все внимание и все силы нужно сосредоточивать только на нем? Время, проведенное дома, лучше употребить на то, чтобы снять копии с писем Уолдгрейва.

Спустя несколько часов после восхода солнца можно будет вновь отправиться в горы. А пока я решил пересчитать и разобрать эти письма, отделить их от моих собственных и подготовить для копирования – невероятно ответственное и печальное занятие!

Однако меня смущало одно сновидение, вспомнив о котором я впал в уныние. Обратившись к письмам, я нарушу запрет Уолдгрейва, пренебрегу его неоднократно повторявшимися пламенно-патетичными просьбами. Как связано его появление в моих грезах с тем, что я собирался сделать? Возможно, таким образом мне было ниспослано напоминание о запрете?

Полагаю, вы мало знаете о духовной жизни моего друга. Наверное, необходимо пояснить кое-что, чтобы вы поняли, почему меня одолевали сомнения, и чтобы развеять ваше былое недоумение.

Уолдгрейв, подобно многим людям, с ранних лет посвятившим себя размышлениям и чтению книг, с возрастом менял свои религиозные и моральные принципы. Его юношеские воззрения имели тенденцию к отрицанию общепринятых взглядов, к обожествлению необходимости и универсальной материи, к неприятию взаимосвязанности и различия души и тела, к утверждению, что нет никакой зависимости между нравственным поведением человека и тем, что ждет его после смерти.

Он был вполне убежден в этом и проповедовал свои взгляды с необыкновенной горячностью. Вскоре после нашего знакомства судьба забросила нас в разные части света, и отношения можно было поддерживать только благодаря почтовой переписке. Мы писали друг другу регулярно, подробно и оставляли себе копии всех отправленных писем. Уолдгрейв много места уделял защите своих излюбленных доктрин.

О том, что впоследствии его мировоззрение радикально изменилось, вам известно. Попав в атмосферу религиозности, прислушиваясь каждодневно к доводам и увещеваниям мистера С., чей кроткий нрав и безупречные манеры служили безусловным и наглядным уроком, мой друг раскаялся в своем отступничестве и вновь обратился к вере, став решительным противником того, что прежде отстаивал. И с тех пор как взгляды его трансформировались, он, казалось, более всего заботился о том, чтобы искоренить из моей души семена, которые сам туда и заронил.

Между тем обстоятельства снова свели нас вместе под одной крышей, и общение посредством писем сменилось жаркими беседами, только теперь он защищал и проповедовал религию так же рьяно и аргументировано, как еще недавно нападал на нее. Решительно отвергая свои прежние убеждения, он стремился устранить их влияние на меня и даже требовал, чтобы я уничтожил все рукописи и письма, в которых его ошибочное кредо было изложено. На мой счет он вряд ли уже опасался – верил, что я покончил с прошлым, проникшись противоположными воззрениями; но письма могли попасть в чужие руки, и он боялся, что будет не в силах исправить причиненное ими зло. Мне он вовремя дал противоядие, а другим отравленным этими письмами противоядие могло и не помочь.

Однако я не готов был согласиться с необходимостью подобной жертвы. Многое из прежних его красноречивых рассуждений казалось мне весьма интересным. К тому же, помимо абстрактных материй, письма содержали бесценные фрагменты, отражающие историю жизни и характер моего друга. Как можно предать забвению такое сокровище? А отдельные записи, вырванные из общего контекста, лишь все исказят и испортят.

Много раз он тщетно просил меня уничтожить эти письма. Чистый душой и помыслами, он убеждал, настаивал, но, несмотря на мое упрямство, никогда не давал воли гневу. Однако страх непоправимого вреда, который могут причинить его юношеские заблуждения, был так силен, что противодействие с моей стороны стоило ему немалых душевных мук.

Теперь, когда его больше нет, я решил не только сохранить эти письма, но и снять с них копии, чтобы передать их вам, его сестре, о чьем процветании и благополучии он неустанно заботился. Подобно большинству женщин, вам чужды абстрактные умозрения. Религия базируется не на аргументах и доводах, а на чувствах. Неужели чужие сомнения относительно бытия и могущества Бога могут поколебать вашу веру? Если так, то я подтолкну вас к погружению в источник греха? И сделаю орудием вашего отступничества, виновником вашего падения того, кто был вам братом и все последние дни своей жизни только о том и думал, чтобы взрастить в вашей душе святость?

Эти мысли вдруг нахлынули на меня с такой беспощадностью, как никогда прежде. Я обещал, хоть и не без колебаний, предоставить вам копии его писем, но теперь предпочел бы взять назад свое обещание. В конце концов я решил выбрать для копирования лишь те страницы, которые носили повествовательный или описательный характер. Откладывать не имело смысла. Было еще темно, однако сон все равно улетучился, я зажег свечу у кровати, а когда свет разгорелся, прошел к шкафу, в котором хранил бумаги и книги.

Этот шкаф по совету Сарсфилда, не имевшего склонности к ремеслам, я смастерил сам, ибо в вашем покорном слуге способности к такого рода занятиям проявились рано и в полной мере. И шкаф, и ключ от его замка были моей собственной оригинальной конструкции. А для большей надежности шкаф находился в небольшом чуланчике, также запиравшемся на замок.

Взяв ключи, я отворил дверцу шкафа. Письма, сложенные плотной стопкой, были обернуты пергаментом и спрятаны в потайном ящике. Обнаружить его неподготовленным взглядом было невозможно, и открывался он при помощи механизма, устройство которого знал только я. Перед тем как лечь спать, я, как обычно, убрал письма в этот мой «секретный сейф».

Как же я был удивлен и растерян, когда наутро, вскрыв ящик, увидел, что писем нет. Разум