Тропа барса - Петр Катериничев

— Хм… Может, я еще плохо разбираюсь в людях, но… Каждый легко находит для себя оправдание… Для любого своего поступка, самого низкого, самого подлого…

Ты говоришь: выбери жизнь… А я вот ничего не выбирала, кто-то все выбрал за меня… Нет, Олег, я не нытик, я старалась… Но как только начинаешь выбираться туда, где… красиво, где тебе хочется быть, что-то происходит… И ты снова — как во вчерашнем дне, в той жизни, которая тебе не мила, которую ты не хочешь…

Малодушие, низость… Ты говоришь как подросток, оглянись вокруг! Успешны только те, кто использует других, совсем не задумываясь о том, что с ними будет! Ты понимаешь?! Никто никому не верит, никто никому не помогает, мир сходит с ума и наслаждается своим безумием! — Девушка замолчала, глотнула кофе, произнесла тихо:

— Извини… Не знаю, чего я завелась… Это все коньяк. Я выпью еще?.. Все никак не могу согреться…

Гончаров молча разлил коньяк по рюмкам.

— А можно мне в стакан? — попросила девушка.

— Полный? — удивленно поднял брови Олег.

— Половину. Извини. Я что-то совсем расклеилась. Будто у меня внутри была пружина, а сейчас завод кончился… Извини…

Морщась, Алена выпила коньяк до дна.

— А теперь — в ванну…

— Полотенце в шкафу.

— Ага. Я найду. Да… Еще… Все мои вещи остались в сумке… Там, в кабаке.

— Никаких проблем. К сожалению, дамы сердца у меня нет и предложить тебе что-то более подходящее, чем мои рубашки, я не могу.

— Спасибо. Этого достаточно. Пока… Я пошла…

— Давай. Акул боишься?

— Акул?

— Ага.

— Наверное, боюсь.

— Не бойся. Плавай спокойно. В это время года их нет.

— А раньше были?

— Ага. Китовые. Сейчас ушли.

— Далеко?

— Как всегда, к берегам солнечной Австралии.

— Пешком?

— Ты удивишься, но вплавь. Через Беломорско-Балтийский канал. Они всегда так делают.

— А жаль, — вздохнула девушка. — Китовых я как раз и не боюсь… — Подняла на него глаза: на ресницах блестели слезинки. — Спасибо тебе.

— Не за что.

— Есть за что. Ты добрый.

Олег остался на кухне. Налил себе кофе, плеснул чуть-чуть коньяку. События вечера и ночи мелькали каким-то калейдоскопом, мужчина чувствовал усталость, но внимательно, словно в замедленной киносъемке, прокручивал в памяти все происшедшее. Цель была проста: вспомнить, не допустил ли он ошибки. По опыту он знал: мы переживаем прошлое, чтобы выжить в настоящем и иметь надежду на будущее. Надежда — это уже не так мало.

Прислушался, взглянул на часы. Уже минут тридцать, как девушка ушла в ванную, и с четверть часа, как стало тихо. Совсем тихо. Ни всплеска. Обеспокоенный, он вскочил и быстро пошел в ванную. С маху рванул дверь, та оказалась незапертой, гулко стукнула о стену. Алена лежала в воде с закрытыми глазами, укрытая пеной.

Взгляд мужчины метнулся на подзеркальник, он облегченно вздохнул: бритвенные лезвия покоились в предназначенной для них коробочке и было заметно, что их никто не касался… Черт! Нервы.

Все-таки Олег подошел, тронул лоб девушки. Аля действительно спала. Он легонько коснулся ее плеча, произнес:

— Э-эй…

Аленка отключилась. Напрочь. Олег знал, так бывает: организм защищает свой «управленческий аппарат», нервную систему; сон тогда похож на полную летаргию, во сне мозг пытается справиться с обрушившейся на него махиной информации, обрабатывая и детализируя одно и напрочь стирая другое, то, что может привести к надлому психики и гибели организма. Олег помнил: так спали молодые пацаны на войне после нескольких дней боев. Сначала не спали вовсе, не могли, потом наступал такой вот «убитый» сон. И еще — так спали только молодые. Комбаты — те глушили себя алкоголем. Война была их работой.

Гончаров аккуратно подхватил девчонку на руки, отнес на свежезастеленную постель. Она тихо застонала во сне, попыталась отбиться от чего-то, несколько раз взмахнув руками… Олег прижал ее к себе и держал, пока ее тело не обмякло расслабленно… Уложил на постель. Замер на мгновение, ослепленный ее беззащитной наготой… Красота спасет мир, он и создан Богом для таких вот девчонок, они согревают эту землю своим теплом и заставляют ее вращаться…

Девочка обняла обеими руками подушку, свернулась в клубочек. Олег накрыл ее толстым одеялом, плотно подбил края. Наклонился, подул на лоб — так делала его мама, отгоняя от маленькой сестренки дурные, гибельные сны… Девочка дышала ровно и спокойно. Она спала.

Олег пошел в ванную, залез под душ, делая струю все горячее, насколько возможно, потом — пустил ледяную, снова горячую, ледяную, горячую… Насухо вытерся полотенцем, чувствуя, как пульсирует каждая клеточка… Натянул толстый «кусачий» шерстяной свитер, джинсы. Разыскал на антресолях видавший виды спальник, бросил на кухне, а сам сел за стол. В голове все крутилась и крутилась строчка Окуджавы: «Не обещайте деве юной любови вечной на земле…» Не обещайте.

Никому и ничего.

Сидел, слушая посвистывание закипающего чайника и мягкий шум начавшегося дождя.

За окном мягко стелился туман, и утро все никак не наступало. Плеснул в рюмку коньяку, выпил. Закурил сигарету. Нет, одиночество никуда не делось. Просто спряталось, будто серая тень, и ждет его. А вот дождется или нет — этого теперь не скажет никто. По крайней мере, в жизни его появился хоть какой-то смысл. На ближайшие несколько часов. А дальше он и не загадывал.

Глава 22

— Что с тобой, Красавчик?! Да на тебе лица нет! — Дверь распахнулась, кажется, под напором даже не одного человека-ветра, а целого сонма ветров, ветров-демонов, ветров-стихий, которые бушевали в груди этого человека, в его душе, если, конечно, у Маэстро вообще была когда-нибудь душа…

На земле весь род людской Чтит один кумир священный, Он царит над всей Вселенной. Тот кумир — Телец Златой…

Напевая, Маэстро обошел все комнаты; занавески в одной еще покачивались, словно от налета бриза, а он был уже в другой, в третьей, в четвертой…

— А вы недурно устроились ребята, а? Котик, как самочувствие? Ты всегда был неумеренно оптимистичен; один приятель как-то сказал мне: «Маэстро, можно спорить на бессмертие твоей души, что Котик когда-нибудь крепко налажает!» — «Не-е-ет, — отвечал я. — Наш Котик просто классный наблюдала, равных ему поискать — не найти…» Потом… Потом я обдумывал ситуацию бесстрастно и соглашался: «Ты прав. Бессмертие души — слишком важная штука, чтобы ставить ее на кон. Котик лажанется!» — Маэстро, который все это время не переставая ходил по большой комнате из угла в угол, вдруг замер, направил на Котина указательный палец, объявил, радостно подвывая:

— И ты — лажанулся! Ла-жа-нул-ся!

Ла-жа-нул-ся! — заговорил он опять скороговоркой, пародируя скандирование фанатов на переполненных трибунах. Замер вдруг, наступила звенящая тишина…

Маэстро приложил указательный палец к губам, прошептал: «Ш-ш-ш-ш…» — медленно направил его снова в голову Котина наподобие ствола, резко опустил большой, словно буек револьвера, прошептал отчетливо: «Пах!» — и устало, понуро, будто разочаровавшись и в мире, и в людях этого мира, опустил голову на грудь, обмяк всем телом, словно снятая с крючка марионетка, беспомощно заметался глазами в поисках, куда бы опустить ставшее таким немощным тело…

Крутанулся вдруг на месте с прежней энергией, воткнул указательный палец в грудь Краса:

— А ты, Красавчик?! Что наделал ты?! Подумать только, три кило первокласснейшего, благородного дерьма улетели в трубу, и, как мне удалось узнать, улетели так бесследно, будто это было не дерьмо, а лебяжий пух! Чем встречает нас этот непримиримый городок, древняя столица славян и варваров?

Облавой! Здешние менты словно насмотрелись кино «Проверка на дорогах»! И буквально краем уха я, как последний лишенец, слышу: стрельба! В городе, где полгода не было ни войны, ни разборок, палят из всех видов автоматического оружия так, как будто на него напали зулусские террористы! Как вы налажали, ребята!

Маэстро опустился в кресло, прикрыл глаза, напел едва слышно:

А на столе лежал чемоданчик,А на столе лежал чемоданчик,А на столе лежал,А на столе лежал,А на столе лежал чемоданчик…

Замолчал, уронил голову на руки, плечи опустились вяло и бессильно. Теперь лицо Маэстро выражало глубокую печаль, непритворную скорбь, и вовсе не из-за ошибок каких-то там людишек, чья суть — изначальная греховность… Это была великая, мировая, вселенская скорбь о грехах мира… Лицо Маэстро побледнело до синевы, синими стали и губы, глаза закатились, дыхание стало едва слышным… Котин обеспокоенно взглянул на Краса, но тот стоял неподвижно — никогда, ни разу за много лет он так и не сумел понять, кто есть Маэстро. Гениальный актер, подобного которому еще не знала сцена, ни драматическая, ни историческая? Игры Нерона или Калигулы, живи они в одном веке с Маэстро, показались бы публике просто дешевыми балаганными шутками бесталанных статистов рядом с игрой мастера.